Неточные совпадения
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот
сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом.
На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом,
на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная
соломой.
Когда ни заглядывал в дырку его двери вахтер или сам смотритель, Степан
сидел на набитом
соломой мешке, подперев голову руками, и всё что-то шептал про себя.
Шишлин свалился
на бок там, где
сидел. Фома лег
на измятой
соломе рядом со мною. Слобода спала, издали доносился свист паровозов, тяжелый гул чугунных колес, звон буферов. В сарае разноголосо храпели. Мне было неловко — я ждал каких-то разговоров, а — ничего нет…
Кирша вошел и расположился преспокойно в переднем углу. Когда же приказчик, а за ним молодые и вся свадебная компания перебрались понемногу в избу, то взоры обратились
на уродливую старуху, которая,
сидя на полатях, покачивалась из стороны в сторону и шептала какие-то варварские слова. Кирша заметил
на полу, под самыми полатями, несколько снопов
соломы, как будто без намерения брошенных, которые тотчас напомнили ему, чем должна кончиться вся комедия.
Несколько снопов
соломы, брошенных
на скамью, заменяли роскошное пуховое ложе, а вместо толпы покорных рабов один бедный, покрытый изорванным рубищем нищий
сидел у его изголовья.
Шагах в шести от него, у тротуара,
на мостовой, прислонясь спиной к тумбочке,
сидел молодой парень в синей пестрядинной рубахе, в таких же штанах, в лаптях и в оборванном рыжем картузе. Около него лежала маленькая котомка и коса без черенка, обернутая в жгут из
соломы, аккуратно перекрученный веревочкой. Парень был широкоплеч, коренаст, русый, с загорелым и обветренным лицом и с большими голубыми глазами, смотревшими
на Челкаша доверчиво и добродушно.
И повели меня в карцер — в ямку под конторой; ни встать там, ни лечь, только
сидеть можно.
На полу
солома брошена, мокра от сырости. Тихо, как в могиле, даже мышей нет, и такая тьма, что руки тонут в ней: протянешь руку пред лицом, и — нет её.
Тут он и проводил большую часть своего времени, или лежа
на соломе у самой мачты, или же взбирался по ней вверх до «беседки» и здесь
сидел или тоже спал, чтобы к нему не приставали ни докучные люди, ни собаки.
Но во всем этом виднелось нестроение и был, однако, свой лад, и ворковая лошадь уже опять, метаясь и храпя, неслась назад к яме, где залег Сганарель, но не с
соломою:
на дровнях теперь
сидел Ферапонт.
В углу,
на соломе, пьяный якут покачивался
сидя и тянул бесконечную песню.
Я уж взяла
на себя такое терпенье, одна в доме неделю
сидела и дождалась ее
на минуту, но что же с ней говорить: она вся в себя завернулась, а внутри как искра в
соломе, вот-вот да и вспыхнет.
Работа их непрерывна. Что ни шаг, то Жижа делает поворот, а потому то и дело приходится перебегать с краю
на край и работать шестами, чтобы несущийся плот не налетел
на берег или не наскочил
на утес, о который он мог бы разорваться… Все красны, вспотели и тяжело дышат… Ни один не
сидит, хотя среди плота и раскидана
солома для сиденья. Бабы, с заболтанными, мокрыми подолами, тощие и оборванные, делают то же, что и мужчины…
Раненых вносили в палаты, клали
на кханы, устланные
соломою. Они лежали и
сидели — обожженные, с пробитыми головами и раздробленными конечностями. Многие были оглушены,
на вопросы не отвечали и
сидели, неподвижно вытаращив глаза.
Внесли солдата, раненного шимозою; его лицо было, как маска из кровавого мяса, были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные в живот. Лежал
на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его трогали, он начинал жалобно и капризно плакать, как маленький ребенок. В углу
сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся в поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно рассказывал, как их полк шел в атаку
на японскую деревню.
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его труды не дал ему мильонной доли своего состояния и теперь, сытый,
сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный, пошел спать куда-нибудь
на гниющей
соломе?
В углу,
на кровати из нескольких досок, положенных
на четырех камнях и пересыпанных излежавшеюся
соломой,
сидела хозяйка.
В другом углу,
на соломе, постланной просто
на земле, возился Мартышка: то ложился он, то вставал опять, то,
сидя, дремал.
Изморенный ходьбою и зноем, я
сидел с Михайлой
на пороге его убогой, крытой
соломою сторожки.
— Mon cher Boris, [Боринька,] — сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они
сидели, проехала по устланной
соломой улице и въехала
на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухова.
Молча и неподвижно
сидя у стены
на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза.
На только что он закрывал глава, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своею простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Он
сидел, как обыкновенно садятся малороссийские крестьяне — то есть посередине телеги,
на кучке раскинутой ржаной
соломы, и курил с флегматическим спокойствием коренковую трубку излюбленного хохлацкого фасона.