Неточные совпадения
Ты
Серафиму этому
скажи, что для ученой работы документы нужны.
Самгин сначала подумал, что этот купец, должно быть, хитер и жесток. Когда заговорили о мощах
Серафима Саровского, Радеев, вздохнув,
сказал...
— Да так.
Серафима Харитоновна забрала ребяток и увезла их к тятеньке.
Сказала, што сюда не вернется.
— А вот и пустит. И еще спасибо
скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не
скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва
Серафиму. Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
Жена у Полуянова умерла через год после свадьбы
Серафимы, а через год он с пьяных глаз женился на красавице Харитине, вернее
сказать — она сама высватала его.
Веселилась и радовалась одна невеста,
Серафима Харитоновна. Очень уж по сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его одного. Скорее бы только все кончилось… С нею он был сдержанно-ласков, точно боялся проявить свою жениховскую любовь. Только раз Галактион Михеич
сказал невесте...
— И
скажу! От кого плачется
Серафима Харитоновна? От кого дом у меня пустует? Кто засиротил малых детушек при живом отце-матери? От кого мыкается по чужим дворам Емельянова жена, как беспастушная скотина? Вся семья врозь пошла.
— Да ты только мамыньке
скажи,
Серафима.
Два дня думала Анфуса Гавриловна, плакала, молилась, а потом послала
сказать Серафиме, что согласна.
— Никто и не думал сманивать, — оправдывалась
Серафима. — Сама пришла и живет. Мы тут ни при чем.
Скажешь, что и солдата тоже мы сманили?
— Крестьяне даже мои, например, крестьяне не хотят платить мне оброка, — жаловалась
Серафима Григорьевна. —
Скажите, пожалуйста, отчего это, князь?
— А у нас есть маленькая новость, —
сказала, наконец, тихонько улыбаясь,
Серафима Григорьевна. — С вами, как с нашим добрым другом, мы можем и поделиться, потому что вы уж верно порадуетесь с нами.
«Бычок, — хмуро думал отец. — Надо
сказать Серафиму, чтоб присмотрел за ним, не заразился бы…»
— А
Серафим поддакивал в этом, —
сказал Тихон, видимо, не слушая хозяина.
— Постой,
Серафим, пускай он сам
скажет.
— Хорошо, — хозяйским тоном ответила Матрена Ниловна. —
Скажи им:
Серафима, мол, Ефимовна приехали.
В тот вечер, когда он довел ее до ее комнаты, после разговора о
Серафиме, она заболела, и скоро ее не стало. Делали операцию — прорезали горло — все равно задушило. Смерти она не ждала, кротко боролась с нею, успокаивала его, что-то хотела
сказать, должно быть, о том, что сделать с ее капиталом… Держала его долго за руку, и в нем трепетно откликались ее судорожные движения. И причастить ее не успели.
—
Серафима Ефимовна, — ответил он ей в тон и остался за кроватью, ближе к двери, — все это лишнее, что вы сейчас
сказали… Ваше безумное дело при вас останется. Когда нет в душе никакой задержки…
Она не сочла нужным скрыть, что они виделись. Можно его только запутать, если он сам на это намекнет при
Серафиме. О том, как он перед ней повинился, она не
скажет, раз она дала ему слово, да и без всякого обещания не сделала бы этого. У него душа отличная, только соблазнов в его жизни много. Будет
Серафима первая допрашивать ее об этом — она сумеет отклонить необходимость выдавать Василия Иваныча.
«А
Серафиме ты
скажешь про этот визит?»
Зачем бежать? Почему не
сказать мужу прямо: «Не хочу с тобой жить, люблю другого и ухожу к нему?» Так будет прямее и выгоднее. Все станут на ее сторону, когда узнают, что он проиграл ее состояние. Да и не малое удовольствие — кинуть ему прямо в лицо свой приговор. «А потом довести до развода и обвенчаться с Васей… Нынче такой исход самое обыкновенное дело. Не Бог знает что и стоит, каких — нибудь три, много четыре тысячи!» — подумала
Серафима.
— Как же иначе-то?.. Ведь нельзя же так оставить все.
Серафима теперь у тетеньки… Как бы она меня там ни встретила, я туда поеду… Зачем же я ее буду вводить в новые грехи? Вы войдите ей в душу. В ней страсть-то клокочет, быть может, еще сильнее. Что она, первым делом,
скажет матери своей: Калерия довела меня до преступления и теперь живет себе поживает на даче, добилась своего, выжила меня. В ее глазах я — змея подколодная.
— Двадцать тысяч, — глухо и вдумчиво произнесла
Серафима. — Спасибо, что
сказал.
Но Теркин уже вскочил и сейчас все вспомнил. Лег он, дождавшись Калерии, в большом волнении. Она его успокоила,
сказала, что мальчик еще жив, а остальные дети с слабыми формами поветрия.
Серафима прошла прямо к себе из лесу. Он ее не стал ждать и ушел наверх, и как только разделся, так и заснул крепко. Не хотел он новых сцен и решил утром рано уехать в посад, искать доктора и побывать у местных властей.
На крыльце
Серафима поправила вуалетку и
сказала кучеру...
Он уже не скрывал от себя правды. Любви в нем не было, даже просто жалости, как ему еще вчера
сказала Серафима на террасе… Не хотел он и жалеть… Вся его страсть казалась ему чем-то грубо-плотским.
С отъезда
Серафимы они еще ни разу не говорили об «истории». Теркин избегал такого объяснения, не хотел волновать ее, боялся и еще чего-то. Он должен был бы повиниться ей во всем,
сказать, что с приезда ее охладел к
Серафиме. А если доведет себя еще до одного признания? Какого? Он не мог ответить прямо. С каждым часом она ему дороже, — он это чувствовал… И говорить с ней о
Серафиме делалось все противнее.
Он это
сказал также просто. Да и почему же ему бегать от Калерии?
Серафима в собственном интересе должна воздержаться от всяких новых допытываний.
— Ради Бога, без нравоучений!.. Видишь, я, не желая того, ловушку тебе устроила! — Углы ее рта стало опять подергивать. — Небось ты распознал с первых слов, что я не побасенки рассказываю, а настоящее дело. И что же? Хоть бы слово одно у тебя вырвалось… Одно, единственное!.. Вася!.. Нас теперь никто не видит и не слышит. Неужели нет в тебе настолько совести, чтобы
сказать:
Серафима, я тебя бросить собираюсь!..
Для меня
Серафима Ефимовна была… как вам
сказать…
Серафима недавно, перед тем как он собрался в Нижний, а она к своей матери,
сказала ему в шутливом тоне...
Ему бы хотелось поговорить на свою любимую тему; он воздержался, зная, что
Серафима не может войти в его душу по этой части, что она чужда его бескорыстной любви к родной реке и к лесному приволью, где бы он их не встречал. — Что же ты про матушку-то свою не
скажешь мне ничего? Как живет-поживает? Чем занята? Она ведь, сколько я ее по твоим словам разумею, — натура цельная и деятельная.
— Садись! Место есть! —
сказал Теркин
Серафиме и почему-то инстинктивно схватился за боковой карман. Бумажник его выхватили.
— Не хочу лгать,
Серафима, —
сказал он твердо и сделал движение, которым как бы отводил от себя ее стан.
«Проигрался», —
сказала Серафима про себя.