Неточные совпадения
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, —
старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
Лысый, свежий
старик, с широкою рыжею бородой,
седою у щек, отворил ворота, прижавшись к верее, чтобы пропустить тройку.
Но его порода долговечна, у него не было ни одного
седого волоса, ему никто не давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России люди в пятьдесят лет считают себя
стариками, а что во Франции пятидесятилетний человек считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым человеком.]
— Я —
старик не глубокий, всего 51 год, а
седой не от времени — от жизни.
Из-за стволов берез осторожно вышел
старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой, серой от пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа. Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они спускались с лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под
седыми бровями. Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Из обеих дверей выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно спустились с лестницы бородатые, тощие
старики, в длинных одеждах, в ермолках и бархатных измятых картузах, с
седыми локонами на щеках поверх бороды, старухи в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали, кланяясь, размахивая руками.
Там сидел седой-преседой
старик, с большой, ужасно белой бородой, и ясно было, что он давно уже там сидит.
«Это-то секретари?» На трап шли, переваливаясь с ноги на ногу, два
старика, лет 70-ти каждый, плешивые, с
седыми жиденькими косичками, в богатых штофных юбках, с широкой бархатной по подолу обшивкой, в белых бумажных чулках и, как все прочие, в соломенных сандалиях.
Еще издали завидел я, у ворот стояли, опершись на длинные бамбуковые посохи, жители; между ними, с важной осанкой, с задумчивыми, серьезными лицами, в широких, простых, но чистых халатах с широким поясом, виделись — совестно и сказать «
старики», непременно скажешь «старцы», с длинными
седыми бородами, с зачесанными кверху и собранными в пучок на маковке волосами.
Подле меня сидел другой
старик, тоже возвращавшийся из Индии, важный чиновник, весьма благообразный, совсем
седой.
Вечером в комнату вошел высокий человек с длинными седеющими волосами и
седой бородой;
старик этот тотчас же подсел к Масловой и стал, блестя глазами и улыбаясь, рассматривать ее и шутить с нею.
Когда Привалов повернулся, чтобы снять пальто, он лицом к лицу встретился с Данилушкой.
Старик смотрел на него пристальным, насквозь пронизывающим взглядом. Что-то знакомое мелькнуло Привалову в этом желтом скуластом лице с редкой
седой бородкой и узкими, маслянисто-черными глазами.
Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета. В соседней комнате через отворенную дверь видны были зеленые столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый
старик с длинной
седой бородой, и какой-то господин с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном лбу, можно было заключить, что шла очень серьезная игра.
Ответа не было. Привалов поднял глаза и увидел, как
седой, сгорбившийся в одну ночь
старик стоял у окна к нему спиной и тихо плакал.
Взрыв бешенства парализовал боль в ноге, и
старик с помутившимися глазами рвал остатки
седых волос на своей голове.
Седой сгорбленный
старик в длиннополом кафтане стоял у правой стены и степенно откладывал поклоны, припадая своей головой к потертому шелковому подрушнику.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий
старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый
старик полицеймейстер с военной выправкой и
седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
— Ну, ну, Досифеюшка, не сердись… Нам наплевать на
старика с
седой бородой; он сам по себе, мы сами по себе.
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым голосом заговорил
седой, толстый, как бочка,
старик, хлопая Агриппину Филипьевну все с той же фамильярностью по плечу. Одет он был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.
— Привел господь в шестьдесят первый раз приехать на Ирбит, — говорил богобоязливо
седой, благообразный
старик из купцов старинного покроя; он высиживал свою пару чая с каким-то сомнительным господином поношенного аристократического склада. — В гору идет ярмарка-матушка… Умножается народ!
— Отчего же вы отказываетесь помочь мне теперь, когда я,
седым, больным
стариком, обратился к вашей помощи… Ведь я же доверял вам, когда вы еще ничего не имели!
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только
поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам,
старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
— А себя?!. Себя… О господи… Боже!.. Себя тебе не жаль!! — неистово закричал
старик, с глухими рыданиями хватаясь за свою
седую голову.
Это был семидесятилетний
старик,
седой и плешивый, среднего роста, крепкого сложения.
Когда мы подходили к поселку, навстречу нам вышел старшина Сю Кай. Это был благообразный
старик с
седой бородой. Местом стоянки я выбрал фанзу таза Сиу Фу, одиноко стоящую за протокой.
Когда мы подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это был высокий
старик, немного сутуловатый, с длинной
седой бородой и с благообразными чертами лица. Достаточно было взглянуть на его одежду, дом и людские, чтобы сказать, что живет он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение
старика.
Через несколько минут деревянный ставень поднялся, и
старик высунул свою
седую бороду.
Один взгляд на наружность
старика, на его лоб, покрытый
седыми кудрями, на его сверкающие глаза и атлетическое тело показывал, сколько энергии и силы было ему дано от природы.
Лет через пятнадцать староста еще был жив и иногда приезжал в Москву,
седой как лунь и плешивый; моя мать угощала его обыкновенно чаем и поминала с ним зиму 1812 года, как она его боялась и как они, не понимая друг друга, хлопотали о похоронах Павла Ивановича.
Старик все еще называл мою мать, как тогда, Юлиза Ивановна — вместо Луиза, и рассказывал, как я вовсе не боялся его бороды и охотно ходил к нему на руки.
Один из депутации,
седой, толстый
старик спросил меня, к кому я посылаю письмо в Brook House?
Возле дома старосты ждали нас несколько пожилых крестьян и впереди их сам староста, почтенный, высокого роста,
седой и хотя несколько сгорбившийся, но мускулистый
старик.
За большим столом, возле которого стояло несколько кресел, сидел один-одинехонек
старик, худой,
седой, с зловещим лицом.
Там жил
старик Кашенцов, разбитый параличом, в опале с 1813 года, и мечтал увидеть своего барина с кавалериями и регалиями; там жил и умер потом, в холеру 1831, почтенный
седой староста с брюшком, Василий Яковлев, которого я помню во все свои возрасты и во все цвета его бороды, сперва темно-русой, потом совершенно
седой; там был молочный брат мой Никифор, гордившийся тем, что для меня отняли молоко его матери, умершей впоследствии в доме умалишенных…
Старик посмотрел на меня, опуская одну
седую бровь и поднимая другую, поднял очки на лоб, как забрало, вынул огромный синий носовой платок и, утирая им нос, с важностью сказал...
Библиотека эта по завещанию поступила в музей. И
старик Хлудов до
седых волос вечера проводил по-молодому, ежедневно за лукулловскими ужинами в Купеческом клубе, пока в 1882 году не умер скоропостижно по пути из дома в клуб. Он ходил обыкновенно в высоких сапогах, в длинном черном сюртуке и всегда в цилиндре.
Старик с огромной козлиной
седой бородой, да еще тверской, был прозван весьма удачно и не выносил этого слова, которого вообще тверцы не любили.
— А ведь какой трактир-то был знаменитый, — вздохнул
седой огромный
старик.
И приходит ко мне совершенно незнакомый, могучего сложения, с
седыми усами
старик...
Были тут и
старики с
седыми усами в дорогих расстегнутых пальто, из-под которых виднелся серебряный пояс на чекмене. Это — борзятники, москвичи, по зимам живущие в столице, а летом в своих имениях; их с каждым годом делалось меньше. Псовая охота, процветавшая при крепостном праве, замирала. Кое-где еще держали псарни, но в маленьком масштабе.
Это был уже
старик, с морщинистым лицом, щетинистыми
седыми усами и сережкой в левом ухе.
Я вспоминаю одного из этих униатских священников, высокого
старика с огромной
седой бородой, с дрожащею головой и большим священническим жезлом в руках.
В дверях стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому в одном халате.
Седые волосы были всклокочены, и
старик имел страшный вид. Он подошел к кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось. В дверях показались перепуганные детские лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие ноги покойницы.
— Эй вы, челдоны, держите крепче! — визгливо кричит с террасы
седой толстый
старик в шелковом халате.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу Макару. Уже в больших годах был поп Макар, а все оставался такой же. Такой же худенький, и хоть бы один
седой волос. Только с каждым годом
старик делался все ниже, точно его гнула рука времени. Поп Макар ужасно обрадовался дорогому гостю и под руку повел его в горницы.
Старик в каких-нибудь полгода совершенно
поседел, как-то опустился и принял тот недоумевающий вид, как и все другие «конкурсные».
Один из них,
старик без усов и с
седыми бакенами, похожий лицом на драматурга Ибсена, оказался младшим врачом местного лазарета, другой, тоже
старик, отрекомендовался штаб-офицером оренбургского казачьего войска.
Впереди, постукивая перед собою длинной палкой, шел
старик с развевающимися
седыми волосами и длинными белыми усами.
Ставрученко был крепкий
старик,
седой, с длинными козацкими усами и в широких козацких шароварах.
Но знайте: сделав этот шаг,
Всего лишитесь вы!..»
— «Да что же мне еще терять?»
— «За мужем поскакав,
Вы отреченье подписать
Должны от ваших прав!»
Старик эффектно замолчал,
От этих страшных слов
Он, очевидно, пользы ждал,
Но был ответ таков:
«У вас
седая голова,
А вы еще дитя!
— Ну вот, так я испугался вашего проклятия! И кто в том виноват, что вы восьмой день как помешанный? Восьмой день, видите, я по числам знаю… Смотрите, не доведите меня до черты; всё скажу… Вы зачем к Епанчиным вчера потащились? Еще
стариком называется,
седые волосы, отец семейства! Хорош!