Неточные совпадения
Между тем Парамоша с Яшенькой
делали свое дело в
школах.
Только пройденная ею строгая
школа воспитания поддерживала ее и заставляла
делать то, чего от нее требовали, то есть танцовать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться.
— О, капитальное дело! — сказал Свияжский. Но, чтобы не показаться поддакивающим Вронскому, он тотчас же прибавил слегка осудительное замечание. — Я удивляюсь однако, граф, — сказал он, — как вы, так много
делая в санитарном отношении для народа, так равнодушны к
школам.
— Да, я. И знаете ли, с какою целью? Куклы
делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И
школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим
сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей
школы.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют
школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них
делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
— Нет, вы обратите внимание, — ревел Хотяинцев, взмахивая руками, точно утопающий. — В армии у нас командуют остзейские бароны Ренненкампфы, Штакельберги, и везде сколько угодно этих бергов, кампфов. В средней
школе — чехи. Донской уголь — французы завоевали. Теперь вот бессарабец-царанин пошел на нас: Кассо, Пуришкевич, Крушеван, Крупенский и — черт их сосчитает! А мы, русские, — чего
делаем? Лапти плетем, а?
Штольц смотрел на любовь и на женитьбу, может быть, оригинально, преувеличенно, но, во всяком случае, самостоятельно. И здесь он пошел свободным и, как казалось ему, простым путем; но какую трудную
школу наблюдения, терпения, труда выдержал он, пока выучился
делать эти «простые шаги»!
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что
делать с своей латынью, стал в доме родителей забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и в этой-то
школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы в чужих людях, в
школе, где не
делали исключений в пользу балованных сынков. Он по необходимости сидел в классе прямо, слушал, что говорили учителя, потому что другого ничего
делать было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.
Из отворенных окон одного дома обдало его сотней звонких голосов, которые повторяли азы и
делали совершенно лишнею надпись на дверях: «
Школа».
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в
школе поставил на его безжизненном рисунке, потом
сделал что-то, чего и сам объяснить не мог, в другом глазу… И вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Или буду с предводителем, которого я постыдно обманывал с его женой, на собрании считать голоса за и против проводимого постановления земской инспекции
школ и т. п., а потом буду назначать свидания его жене (какая мерзость!); или буду продолжать картину, которая, очевидно, никогда не будет кончена, потому что мне и не следует заниматься этими пустяками и не могу ничего этого
делать теперь», говорил он себе и не переставая радовался той внутренней перемене, которую чувствовал.
— Вместо того чтоб губить людей, вы бы лучше
сделали представление о закрытии всех
школ и университетов, это предупредит других несчастных, — а впрочем, вы можете
делать что хотите, но
делать без меня, нога моя не будет в комиссии.
В полгода он
сделал в
школе большие успехи. Его голос был voilé; [приглушенный (фр.).] он мало обозначал ударения, но уже говорил очень порядочно по-немецки и понимал все, что ему говорили с расстановкой; все шло как нельзя лучше — проезжая через Цюрих, я благодарил директора и совет,
делал им разные любезности, они — мне.
Мы, старики, прошли тяжелую
школу, с нами были несправедливы, и мы были несправедливы, и это нас мучило,
делало несчастными и отравляло даже то маленькое счастье, на какое имеет право каждая козявка.
Мать
сделала, что обещала; в
школе я снова устроился хорошо, но меня опять перебросило к деду.
Школа Когена
делает нечеловеческие усилия признать познание трансцендентным человеку.
— К воскресным
школам! Нет, нам надо дело
делать, а они частенько там… Нет, мы сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
Надеюсь, что это
школа хорошая и вполне достаточная, чтобы из самого несомненного «ротозея»
сделать осторожного и опытного практика.
Раиса Павловна держала себя, как все женщины высшей
школы, торжествуя свою победу между строк и заставляя улыбаться побежденных. Нужно ли добавлять, что в гостиной Раисы Павловны скоро появились Майзель, Вершинин, Сарматов — одним словом, все заговорщики, кроме Яши Кормилицына, который в качестве блаженненького не мог осилить того, что на его месте
сделал бы всякий другой порядочный человек.
Наконец наступил сентябрь, и опять начались классы. Анна Петровна едва держалась на ногах, но исправно посещала
школу. Ученики, однако ж, поняли, что она виновата и ничего им
сделать не смеет. Начались беспорядки, шум, гвалт. Некоторые мальчики вполне явственно говорили:"С приплодцем!"; другие уверяли, что у них к будущей масленице будет не одна, а разом две учительницы. Положение день ото дня становилось невыносимее.
Независимо от материальных пожертвований, которые состоятельный человек мог
делать в пользу
школы, принцип в особенности настаивал на поддержке крупного землевладения и того значения, которое оно должно иметь в уезде.
Ученье началось. Набралось до сорока мальчиков, которые наполнили
школу шумом и гамом. Некоторые были уж на возрасте и довольно нахально смотрели в глаза учительнице. Вообще ее испытывали, прерывали во время объяснений, кричали, подражали зверям. Она старалась
делать вид, что не обращает внимания, но это ей стоило немалых усилий. Под конец у нее до того разболелась голова, что она едва дождалась конца двух часов, в продолжение которых шло ученье.
— Вы вон
школы заводите, что же? по-настоящему, как принято у глупых красных петухов, вас за это, пожалуй, надо хвалить, а как Термосесов практик, то он не станет этого
делать. Термосесов говорит: бросьте
школы, они вредны; народ, обучаясь грамоте, станет святые книги читать. Вы думаете, грамотность к разрушающим элементам относится? Нет-с. Она идет к созидающим, а нам надо прежде все разрушить.
Прошло пять лет с тех пор, как он принял на себя должность старшего учителя и заведывателя
школы; он
делал втрое больше, нежели требовали его обязанности, имел небольшую библиотеку, открытую для всего селения, имел сад, в котором копался в свободное время с детьми.
— Вот вам и волшебство! — самодовольно воскликнул посредник и, выступив на середину комнаты, продолжал: — Никакого волшебства не было и тени, а просто-напросто административная решительность. Вы знаете, я что
сделал? Я, я честный и неподкупный человек, который горло вырвет тому, кто заикнется про мою честь: я
школами взятки брал!
«Извольте, говорю, Василий Иванович, если дело идет о решительности, я берусь за это дело, и
школы вам будут, но только уж смотрите, Василий Иванович!» — «Что, спрашивает, такое?» — «А чтобы мои руки были развязаны, чтоб я был свободен, чтобы мне никто не препятствовал действовать самостоятельно!» Им было круто, он и согласился, говорит: «Господи! да Бог тебе в помощь, Ильюша, что хочешь с ними
делай, только действуй!» Я человек аккуратный, вперед обо всем условился: «смотрите же, говорю, чур-чура: я ведь разойдусь, могу и против земства ударить, так вы и там меня не предайте».
— Да-с; я очень просто это
делал: жалуется общество на помещика или соседей. «Хорошо, говорю, прежде
школу постройте!» В ногах валяются, плачут… Ничего: сказал: «
школу постройте и тогда приходите!» Так на своем стою. Повертятся, повертятся мужичонки и выстроят, и вот вам лучшее доказательство: у меня уже весь, буквально весь участок обстроен
школами. Конечно, в этих
школах нет почти еще книг и учителей, но я уж начинаю второй круг, и уж дело пошло и на учителей. Это, спросите, как?
Я
делаю общие распоряжения, даю общие, справедливые пособия, завожу фермы, сберегательные кассы, мастерские; а она, с своей хорошенькой головкой, в простом белом платье, поднимая его над стройной ножкой, идет по грязи в крестьянскую
школу, в лазарет, к несчастному мужику, по справедливости, не заслуживающему помощи, и везде утешает, помогает…
А наш народ не я
делал;не я виноват, что ему суждено проходить через такую
школу.
Во все времена и во всех сферах человеческой деятельности появлялись люди, настолько здоровые и одаренные натурою, что естественные стремления говорили в них чрезвычайно сильно, незаглушаемо — в практической деятельности они часто делались мучениками своих стремлений, но никогда не проходили бесследно, никогда не оставались одинокими, в общественной деятельности они приобретали партию, в чистой науке
делали открытия, в искусствах, в литературе образовали
школу.
— Поймите, — убеждал ее доктор, — поймите, что если вы строите эту
школу и вообще
делаете добро, то не для мужиков, а во имя культуры, во имя будущего. И чем эти мужики хуже, тем больше поводов строить
школу. Поймите!
Весёлый плотник умер за работой;
делал гроб утонувшему сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал проводить старика в могилу, пошёл в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и ушёл неизвестно куда. В церкви красиво пел хор, созданный учителем фабричной
школы Грековым, человеком похожим на кота, и было много молодёжи.
Не буду говорить, что последнего я
сделать не могу; но скажу, что если бы мог, то и тогда бы не
делал, так как главное значение
школы в моих глазах не те или другие сведения, которые сами по себе большею частью являются совершенно бесполезными в жизни, а в привычке к умственному труду и способности в разнообразии жизненных явлений останавливаться на самых в данном отношении существенных.
— Et vous avez raison И вы правы… Я день и ночь борюсь с этим злом… je ne fais que cela… я только это и
делаю… И что ж! Я должен сознаться, что до сих пор все мои усилия были совершенно напрасны. Они проникают всюду! и в наши
школы, и в наши молодые земские учреждения.
Юноша, получивший диплом, или принимает его за акт освобождения от
школы, за подорожную в жизнь, — и тогда диплом не
сделает ни вреда, ни пользы; или он в гордом сознании отделяется от людей и принимает диплом за право гражданства в республике litterarum [наук (лат.).], и идет подвизаться на схоластическом форуме ее.
Кончил я
школу на тринадцатом году; задумался Ларион, что ему дальше
делать со мной? Бывало, плывём мы с ним в лодке, я — на вёслах, а он — на руле, и водит он меня в мыслях своих по всем тропам судьбы человеческой, рассказывает разные планы жизни.
Маменька были такие добрые, что тут же мне и сказали:"Не бойся, Трушко, тебя этот цап (козел) не будет бить, что бы ты ни
делал. Хотя в десять лет этой поганой грамотки не выучил, так не посмеет и пальцем тронуть. Ты же, как ни придешь из
школы, то безжалостному тво ему отцу и мне жалуйся, что тебя крепко в
школе били. Отец спроста будет верить и будет утешаться твоими муками, а я притворно буду жалеть о тебе". Так мы и положили условие с маменькою.
Стихотворство увлекательно. Как ни ненавидел я вообще ученые занятия, но стихи меня соблазнили, и я захотел написать маменьке поздравительные с наступающим новым годом. Чего для, притворясь больным, не пошел по обыкновению в
школу, а, позавтракав,
сделав сам себе мерку, принялся и к обеду написал...
Пан Тимофтей, встретив нас, ввел в
школу, где несколько учеников, из тутошних казацких семейств, твердили свои «стихи» (уроки). Кроме нас, панычей, в тот же день, на Наума, вступило также несколько учеников. Пан Кнышевский,
сделав нам какое-то наставление, чего мы, как еще неученые, не могли понять, потому что он говорил свысока, усадил нас и преподал нам корень, основание и фундамент человеческой мудрости. Аз, буки, веди приказано было выучить до обеда.
— Записан был в инфиме, — меланхолично отвечал Кондрат Данилович, — но при первоначальном входе в класс
сделал важную вину и тут же отведен под звонок, где, получив должное, немедленно и стремительно бежал, и в последующее время не только в
школу не входил, но далеко обходил и все здание.
Долго они с этим, как угорелые, по
школам и базарам бегали, но никого с неба не выкликали. Тогда все вдруг это бросили и начали, куда кто мог, детей прятать. Отлично, шельмы, прятали, так что никто не мог разыскать. А которым не удалось спрятать, те их калечили, — плакали, а калечили, чтобы
сделать негодными.
Но все это нужно было
делать с разумною осторожностью, чтобы не отпугивать среду: в
школу ходил также меламед [Меламед — учитель еврейской духовной
школы.], и в известные часы, в промежуток между другими уроками, из классных комнат неслось тонкое, многоголосое жужжание.
Катерина Матвеевна(к Венеровскому).Нет, позвольте, позвольте! Во мне столько возникло идей по случаю посещения этой
школы! Является вопрос: что вы хотите
сделать из этих личностей? Признаете ли вы развитие каждого индивидуума за несомненное благо, или развитие единицы без общественной инициативы может повредить этим единицам в силу существующего ненормального порядка?
Джеретти всех возрастов работают в икарийских играх, на канате и на проволоке, на турнике и на трапеции,
делают воздушные полеты под «кумполом» цирка, выступают в высшей
школе верховой езды, в парфорсе и тендеме.
— Ты совершенная дура и упрямее десяти ослов! (Оборачиваясь к подошедшему директору
школы, Александру Леонтьевичу Зографу.) Я ее знаю, теперь будет всю дорогу на извозчике на все мои вопросы повторять: «Татьяна и Онегин!» Прямо не рада, что взяла. Ни одному ребенку мира из всего виденного бы не понравилось «Татьяна и Онегин», все бы предпочли «Русалку», потому что — сказка, понятное. Прямо не знаю, что мне с ней
делать!!!
Повторяю, мой муж добрый человек, хороший; если всё будет благополучно, то мы, обещаю вам,
сделаем всё, что в наших силах; мы починим дороги, мы построим вашим детям
школу.
— Конечно, и Егору Дмитриевичу и, вероятно, вам известно, что большими средствами я не располагаю. Имение мое заложено, и живу я исключительно только на жалованье непременного члена. Стало быть, на большую помощь вы рассчитывать не можете, но что в моих силах, то я всё
сделаю… А когда, батюшка, думаете открыть
школу?
«Будь, например, я попом… Образованный и любящий свое дело поп много может
сделать… У меня давно бы уже была открыта
школа. А проповедь? Если поп искренен и вдохновлен любовью к своему делу, то какие чудные, зажигательные проповеди он может говорить!»