Неточные совпадения
Воинов сунул за воротник френча указательные пальцы и, потянув воротник в разные стороны, на секунду закрыл глаза, он
делал это, не прерывая натужную речь.
Мне досталась самая легкая роль: прикрыть отступление
Воина Андреевича и Александра Егоровича, что я
сделал, став к камину спиной и раздвинув немного, как
делают, не знаю зачем, англичане, полы фрака.
Этот анекдот, которого верность не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой свет на характер Николая. Как же ему не пришло в голову, что если человек, которому он не отказывает в уважении, храбрый
воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь, то, стало быть, дело не совсем чисто? Меньше нельзя было
сделать, как потребовать налицо Голицына и велеть Стаалю при нем объяснить дело. Он этого не
сделал, а велел нас строже содержать.
При брауншвейг-вольфенбюттельском
воине я иногда похаживал к каким-то мальчикам, при которых жил его приятель тоже в должности «немца» и с которыми мы
делали дальние прогулки; после него я снова оставался в совершенном одиночестве — скучал, рвался из него и не находил выхода.
Вы видели сами, вы были свидетелем в это утро: я
сделал всё, что мог
сделать отец, — но отец кроткий и снисходительный; теперь же на сцену выйдет отец иного сорта и тогда — увидим, посмотрим: заслуженный ли старый
воин одолеет интригу, или бесстыдная камелия войдет в благороднейшее семейство.
— Ах, батюшка Аника-воин, не ширись так,
сделай свое одолжение!
Правила имею: знаю, например, что один в поле не
воин, и — дело
делаю.
То-то вот: коли хороший жернов, так и стар, а все свое дело
сделает!» Стариковская похвала оправдывалась, впрочем, как нельзя лучше на самом деле: подобно старому
воину, который в пылу жаркого рукопашного боя не замечает нанесенных ему ран, Глеб забывал тогда, казалось, и ломоту в ребрах, и боль в пояснице, забывал усталость, поперхоту и преклонные годы свои.
И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали
воины и шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета,
сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
Прохор. Вот он, Пятеркин, храбрый
воин — в обозе служил! Лешка, «птичку божию»
делаем! Для заграницы, для Европы понял? Чтобы — безупречно! (Прохор берет из рук Пятеркина гитару, пробует строй.)
— Что же я могу
сделать? — сказал я ей. — Один в поле не
воин, а я еще никогда не испытывал такого одиночества, как теперь. Я бы дорого дал, чтобы найти во всем уезде хоть одного человека, на которого я мог бы положиться.
— Что ты, например,
сделал из превосходной сцены, когда призывают Отелло в сенат, по жалобе Брабанцио? где этот благородный, почтительный
воин, этот скромный победитель, так искренно, так простодусно говорящий о том, чем понравился он Десдемоне?
вырвалась у
воинов и убежала вслед за Эдипом, чего по пиесе не следовало
делать; сцена оставалась, может быть минуты две, пустою; публика, восхищенная игрой Семеновой, продолжала хлопать; когда же
воины притащили Антигону на сцену насильно, то гром рукоплесканий потряс театр!
Нельзя не пить: такое время! Вот что!
Ты думаешь, я с радости; я с горя!
Как помоложе был, так дело
делал;
Царю Ивану царства покоряли.
А что теперь! В глаза-то людям стыдно
Глядеть. Какой я
воин, братец! Срам!
— Именно вот так мы и думаем, так и веруем: все люди должны быть товарищами, и надо им взять все земные дела в свои руки. Того ради и прежде всего должны мы самих себя поставить в тесный строй и порядок, — ты, дядя Михайло,
воин, тебе это надо понять прежде других. Дело
делают не шумом, а умом, волка словом не убьёшь, из гнилого леса — ненадолго изба.
— Мы люди, непривычные к обращению с оружием. И если мы вступим в борьбу с римскими
воинами, то они всех нас перебьют. Кроме того, ты принес только два меча, — что можно
сделать двумя мечами?
Саша умолял меня не
делать этого, но я не послушал и, обратившись к Александру Семенычу, сказал: «Знаете ли вы, что по Петербургу ходит пародия „Певца в стане русских
воинов“ на вас и на всех членов Беседы?» — «Нет, не знаю.
Воины, как перед тем юноши, обступили Мафальду и жаждали ее объятий. Но так как они были грубые люди и не могли соблюдать очередь, как
делали это учтивые и скромные юноши того города, хорошо воспитанные их благочестивыми родителями, то они разодрались, и пока один из них обнимал Мафальду, другие пускали в ход оружие, чтобы решить силой меча, кто должен насладиться несравненными прелестями Мафальды. И многие были ранены и убиты.
Скажу только, что крестьяне-воины при первом пушечном выстреле разбежались; но баронесса Зегевольд и оба Траутфеттера с несколькими десятками лифляндских офицеров, помещиков и студентов и едва ли с тысячью солдат, привлеченных к последнему оставшемуся знамени, все
сделали, что могли только честь, мужество, искусство и, прибавить надо, любовь двух братьев-соперников.
— О, великий, смелый вождь! Твой брат собрал большое войско и идет на нас. Он говорит, что половина этой страны — его, что этот лес — его лес, что наши жилища должны принадлежать его
воинам и что он идет отобрать все это у тебя, у нас. Но пусть он соберет еще больше войска, мы не боимся ничего. Каждый куст в этом лесу знаком нам. Мы окружим лес и нападем на твоего брата, разобьем его войско, а его самого приведем к тебе. Tы можешь убить его или
сделать его своим рабом.
— Надежда-государь! — сказал он. — Ты доискивался головы моей, снеси ее с плеч, — вот она. Я — Чурчила, тот самый, что надоедал тебе, а более
воинам твоим. Но знай, государь, мои удальцы уже готовы
сделать мне такие поминки, что останутся они на вечную память сынам Новгорода. Весть о смерти моей, как огонь, по пятам доберется до них, и вспыхнет весь город до неба, а свой терем я уже запалил сам со всех четырех углов. Суди же меня за все, а если простишь, — я слуга тебе верный до смерти!
— Надежда-государь! — сказал он. — Ты доискивался головы моей, снеси ее с плеч, — вот она. Я — Чурчило, тот самый, что надоедал тебе, а более
воинам твоим. Но знай, государь, мои удальцы уже готовы
сделать мне такие поминки, что останутся они на вечную память сынам Новгорода. Весть о смерти моей, как огонь, по пятам доберется до них, и вспыхнет весь город до неба, а свой терем я уже запалил сам со всех четырех углов. Суди же меня за все, а если простишь, — я слуга тебе верный до смерти!
— Чудный человек твой хозяин, — сказал Аристотель своему спутнику, — боится диавола, как дитя, напуганное сказками своей няньки, ненавидит иноверцев и считает их хуже всякого нечистого животного, из неприятеля на поле битвы готов
сделать чучелу и между тем чести, благородства необыкновенного! Своими руками убьет
воина, который оберет пленника, и готов сына убить, если б он посягнул на дело, по его понятиям, низкое.
Воспользовавшись бытностью их в Москве по делам, он призвал их к себе, долго беседовал с ними, одобрил высказанные ими мысли и данные советы и жалованными грамотами отдал в их владение все пустые места, лежавшие вниз по Каме, от земли пермской до реки Силвы и берега Чусовой до ее устья, позволил им ставить там крепости в защиту от сибирских и ногайских хищников, иметь в своем иждивении огнестрельные снаряды, пушкарей,
воинов, принимать к себе всяких вольных, не тяглых и не беглых, людей, ведать и судить их независимо от пермских наместников и тиунов, не возить и не кормить послов, ездивших в Москву из Сибири или в Сибирь из Москвы, заводить селения, пашни и соляные вариницы и в течение двадцати лет торговать беспошлинно солью и рыбою, но с обязательством «не
делать руд», а если найдут где серебряную, или медную, или оловянную, немедленно извещать о том казначеев государевых.
Чтобы пройти на двор епископа, Нефоре оставалось одно средство — назвать себя христианкой, что она и
сделала, и
воины, сторожившие вход во двор, тотчас же ее пропустили, оставив снаружи под деревом ее мула и провожатого.
Почтенный
воин дал слово своему повелителю, но не в силах был этого слова выдержать: молодая компания спять увлекла его в опасное сообщество, где он нарушил свое обещание: он пил и танцевал, и,
делая ронд в фигуре, вдруг увидал перед собою внутреннего Шера…
А верь, голубчик: нет сильнее тех двух
воинов, терпение и время; те всё
сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voilà le mal. [этим ухом не слышат, — вот чтò плохо!]
И в этом торжестве воли хотящей была суровая и мужественная радость — та, что со стороны кажется печалью и
делает загадочным лицо
воина и триумфатора.
Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее — тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой двадцать лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником-графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный
воин, один, без помощи и руководства,
делает там какое-то свое мужское дело.