Неточные совпадения
Свияжский поглядел улыбающимися
глазами на Левина и даже
сделал ему чуть заметный насмешливый знак; но Левин не находил слов помещика смешными, — он понимал их
больше, чем он понимал Свияжского.
Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные
глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел
большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это
сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Войдя в залу, я спрятался в толпе мужчин и начал
делать свои наблюдения. Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил с
большим жаром; она его рассеянно слушала, смотрела по сторонам, приложив веер к губкам; на лице ее изображалось нетерпение,
глаза ее искали кругом кого-то; я тихонько подошел сзади, чтоб подслушать их разговор.
— Спутать, спутать, — и ничего
больше, — отвечал философ, — ввести в это дело посторонние, другие обстоятельства, которые запутали <бы> сюда и других,
сделать сложным — и ничего
больше. И там пусть приезжий петербургский чиновник разбирает. Пусть разбирает, пусть его разбирает! — повторил он, смотря с необыкновенным удовольствием в
глаза Чичикову, как смотрит учитель ученику, когда объясняет ему заманчивое место из русской грамматики.
В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который
больше всего мне его напоминает. Это — кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и
сделал для того, чтобы защищать свои слабые
глаза от яркого света.
Если же кто и производил обыск и ревизовку, то
делал это
большею частию для своего собственного удовольствия, особливо если на возу находились заманчивые для
глаз предметы и если его собственная рука имела порядочный вес и тяжесть.
— Мелкие вещи непокорнее
больших. Камень можно обойти, можно уклониться от него, а от пыли — не скроешься, иди сквозь пыль. Не люблю
делать мелкие вещи, — вздыхал он, виновато улыбаясь, и можно было думать, что улыбка теплится не внутри его
глаз, а отражена в них откуда-то извне. Он
делал смешные открытия...
—
Большой, волосатый, рыжий, горластый, как дьякон, с бородой почти до пояса, с
глазами быка и такой же силой, эдакое, знаешь, сказочное существо. Поссорится с отцом, старичком пудов на семь, свяжет его полотенцами, втащит по лестнице на крышу и, развязав, посадит верхом на конек. Пьянствовал, разумеется. Однако — умеренно. Там все пьют,
больше делать нечего. Из трех с лишком тысяч населения только пятеро были в Томске и лишь один знал, что такое театр, вот как!
Она смотрела в зал, как смотрят в пустоту, вдаль, и ее лицо мечтающей девушки, ее
большие, мягкие
глаза делали почти целомудренными неприличные одежды ее.
Матрена. Тут близехонько. Только он не прямо ходит, а круг
большой делает, чтобы соседям виду не показать. Таково далеко уйдет, да потом и воротится переулками:
глаза отводит.
— Не
делать таких
больших глаз, вот как теперь! — подсказала она, — не ходить без меня в мою комнату, не допытываться, что я люблю, что нет…
«Ничего
больше не надо для счастья, — думал он, — умей только остановиться вовремя, не заглядывать вдаль. Так бы
сделал другой на моем месте. Здесь все есть для тихого счастья — но… это не мое счастье!» Он вздохнул. «
Глаза привыкнут… воображение устанет, — и впечатление износится… иллюзия лопнет, как мыльный пузырь, едва разбудив нервы!..»
Вслед за этим председатель записал что-то в бумагу и, выслушав сообщение, сделанное ему шопотом членом налево, объявил на 10 минут перерыв заседания и поспешно встал и вышел из залы. Совещание между председателем и членом налево, высоким, бородатым, с
большими добрыми
глазами, было о том, что член этот почувствовал легкое расстройство желудка и желал
сделать себе массаж и выпить капель. Об этом он и сообщил председателю, и по его просьбе был сделан перерыв.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который
сделал так, что старушка с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил
больше 100 тысяч. Все
глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Около полудня мы
сделали большой привал. Люди тотчас же стали раздеваться и вынимать друг у друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки
глаз.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в
глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я
делаю даже
больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
Подруга ее, небольшого роста, смуглая брюнетка, крепкая здоровьем, с
большими черными
глазами и с самобытным видом, была коренастая, народная красота; в ее движениях и словах видна была
большая энергия, и когда, бывало, аптекарь, существо скучное и скупое,
делал не очень вежливые замечания своей жене и та их слушала с улыбкой на губах и слезой на реснице, Паулина краснела в лице и так взглядывала на расходившегося фармацевта, что тот мгновенно усмирялся,
делал вид, что очень занят, и уходил в лабораторию мешать и толочь всякую дрянь для восстановления здоровья вятских чиновников.
— Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно
сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив
глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с
большими перламутровыми пуговицами, показывал, что он не принадлежал к числу придворных, — предмет, достойный остроумного пера вашего!
Он остановился, как будто злоба мешала ему говорить. В комнате стало жутко и тихо. Потом он повернулся к дверям, но в это время от кресла отца раздался сухой стук палки о крашеный пол. Дешерт оглянулся; я тоже невольно посмотрел на отца. Лицо его было как будто спокойно, но я знал этот блеск его
больших выразительных
глаз. Он
сделал было усилие, чтобы подняться, потом опустился в кресло и, глядя прямо в лицо Дешерту, сказал по — польски, видимо сдерживая порыв вспыльчивости...
Рассказ прошел по мне электрической искрой. В памяти, как живая, стала простодушная фигура Савицкого в фуражке с
большим козырем и с наивными
глазами. Это воспоминание вызвало острое чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не инспектором… Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь чувство товарищества, и сердце невольно замирало от этого вызова. Что
делать?
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими
глазами. В своей степи он
делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные
глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы,
сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную…
больше, чем родную.
Он так часто и грустно говорил: было, была, бывало, точно прожил на земле сто лет, а не одиннадцать. У него были, помню, узкие ладони, тонкие пальцы, и весь он — тонкий, хрупкий, а
глаза — очень ясные, но кроткие, как огоньки лампадок церковных. И братья его были тоже милые, тоже вызывали широкое доверчивое чувство к ним, — всегда хотелось
сделать для них приятное, но старший
больше нравился мне.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше
большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около
глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около
глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31,
сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Ему приходилось
делать большие обходы, чтобы не попасть на
глаза Шишке, а Мина Клейменый вел все вперед и вперед своим ровным старческим шагом. Петр Васильич быстро утомился и даже вспотел. Наконец Мина остановился на краю круглого болотца, которое выливалось ржавым ручейком в Мутяшку.
— Та будь ласкова, разговори своего-то старика, — уговаривала Ганна со слезами на
глазах. — Глупая моя Федорка, какая она сноха в таком
большом дому… И
делать ничего не вмеет, — совсем ледаща.
И при этом он
делал вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал
глаза, в страстных местах потрясал головою или во время пауз, оторвав правую руку от струн, вдруг на секунду окаменевал и вонзался в
глаза Любки томными, влажными, бараньими
глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек.
Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Вернулся Платонов с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть. Лицо у нее было бледно, с синим отечным отливом, мутные полузакрытые
глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно
делая одной ногой
большой шаг, а другой — маленький. Она послушно подошла к дивану и послушно улеглась головой на подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.
Дормез остановился перед церковью, и к нему торопливо подбежал молодцеватый становой с несколькими казаками, в пылу усердия
делая под козырек. С заднего сиденья нерешительно поднялся полный, среднего роста молодой человек, в пестром шотландском костюме. На вид ему было лет тридцать;
большие серые
глаза, с полузакрытыми веками, смотрели усталым, неподвижным взглядом. Его правильное лицо с орлиным носом и белокурыми кудрявыми волосами много теряло от какой-то обрюзгшей полноты.
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же
сделал с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату
большими выпуклыми
глазами серого цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил...
— Отчего у нас не бываете? Стыдно дьюзей забывать. Зьой, зьой, зьой… Т-ссс, я все, я все, все знаю! — Она вдруг
сделала большие испуганные
глаза. — Возьмите себе вот это и наденьте на шею, непьеменно, непьеменно наденьте.
Уездные барыни, из которых некоторые весьма секретно и благоразумно вели куры с своими лакеями, а другие с дьячками и семинаристами, — барыни эти, будто бы нравственно оскорбленные, защекотали как сороки, и между всеми ними, конечно, выдавалась исправница, которая с каким-то остервенением начала ездить по всему городу и рассказывать, что Медиокритский имел право это
сделать, потому что пользовался
большим вниманием этой госпожи Годневой, и что потом она сама своими
глазами видела, как эта безнравственная девчонка сидела, обнявшись с молодым смотрителем, у окна.
— Не близко, не близко, Александр, закрой клапан! — заговорил Петр Иваныч, увидя, какие
большие глаза сделал племянник, и проворно придвинул к себе разные мелкие вещицы, бюстики, фигурки, часы и чернильницу.
Вообще, когда Катенька бывала одна дома, ничто, кроме романов, ее не занимало, и она
большей частью скучала; когда же бывали посторонние мужчины, то она становилась очень жива и любезна и
делала глазами то, что уже я понять никак не мог, что она этим хотела выразить.
— Вот и все, — произнес, надменно улыбаясь, Желтков. — Вы обо мне более не услышите и, конечно,
больше никогда меня не увидите. Княгиня Вера Николаевна совсем не хотела со мной говорить. Когда я ее спросил, можно ли мне остаться в городе, чтобы хотя изредка ее видеть, конечно не показываясь ей на
глаза, она ответила: «Ах, если бы вы знали, как мне надоела вся эта история. Пожалуйста, прекратите ее как можно скорее». И вот я прекращаю всю эту историю. Кажется, я
сделал все, что мог?
Сейчас побежал в присутственное место. Стал посредине комнаты и хочет вред
сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит
глазами, губами шевелит —
больше ничего. Однако так он одним своим нерассудительным видом всех испугал, что разом все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, расколол его и убежал.
Прежде всего побежал в присутственное место. Встал посреди комнаты и хочет вред
сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит
глаза, шевелит губами —
больше ничего. Однако ж так он этим одним всех испугал, что от одного его вида нерассудительного разом все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, разбил его и сам убежал.
В моих поисках тряпок и костей я легко мог бы собрать таких пустяковых штучек за один месяц в десять раз
больше. Сашины вещи вызвали у меня чувство разочарования, смущения и томительной жалости к нему. А он разглядывал каждую штучку внимательно, любовно гладил ее пальцами, его толстые губы важно оттопырились, выпуклые
глаза смотрели умиленно и озабоченно, но очки
делали его детское лицо смешным.
Саша поцеловал ей руку и
сделал это ловко и с
большим удовольствием. Поцеловал уж заодно руки и Дарье с Валериею, — нельзя же их обойти, — и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно, опустила
глаза, — лукавые глазки, — легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, — как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, — а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко.
Он всё
больше привлекал Кожемякина к себе, возбуждая в нём приятное, отеческое чувство своей живостью, ясным взглядом прозрачных
глаз, интересом ко всему в жизни и стремлением бесшумно
делать разные дела, вовлекая в них как можно
больше людей.
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее
большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым
глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это
делало один
глаз больше другого.
Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
— Знаете-с, как начнёшь думать обо всём хоть немножко — сейчас выдвигаются везде углы, иглы, и — решительно ничего нельзя
делать. И, может быть-с, самое разумное закрыть
глаза, а закрыв их, так и валять по своим намерениям без стеснения, уж там после будьте любезны разберите — почему не «отроча» и прочее, — да-с! А ежели иначе, то — грязь, дикость и
больше ничего. А ведь сказано: «Всяко убо древо не творяще плода посекается и во огнь вметается» — опять геенна!
Белецкий сразу вошел в обычную жизнь богатого кавказского офицера в станице. На
глазах Оленина он в один месяц стал как бы старожилом станицы: он подпаивал стариков,
делал вечеринки и сам ходил на вечеринки к девкам, хвастался победами и даже дошел до того, что девки и бабы прозвали его почему-то дедушкой, а казаки, ясно определившие себе этого человека, любившего вино и женщин, привыкли к нему и даже полюбили его
больше, чем Оленина, который был для них загадкой.
Я отвечаю, что он-то прав и что я действительно с удовольствием возьмусь за поручаемое мне дело и
сделаю все, что в силах, но только жалею, что очень мало знаю условия теперешнего сельского быта в России, и добавил, что
большой пользы надо бы ожидать лишь от таких людей, как он и другие, на
глазах которых начались и совершаются все нынешние реформы.
Ариша набросила свой ситцевый сарафан, накинула шаль на голову и со страхом переступила порог горницы Гордея Евстратыча. В своем смущении, с тревожно смотревшими
большими глазами, она особенно была хороша сегодня. Высокий рост и красивое здоровое сложение
делали ее настоящей красавицей. Гордей Евстратыч ждал ее, ходя по комнате с заложенными за спину руками.
Когда ребенок родился, она стала прятать его от людей, не выходила с ним на улицу, на солнце, чтобы похвастаться сыном, как это
делают все матери, держала его в темном углу своей хижины, кутая в тряпки, и долгое время никто из соседей не видел, как сложен новорожденный, — видели только его
большую голову и огромные неподвижные
глаза на желтом лице.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести
глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью,
глаза болели от напряжения. С
большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел
сделать больно ей!..
А как только гости вслед за княгинею парами в зал вступят и сядут, он молча
глаз человеку
сделает, тот сейчас крышку с чаши долой, а он и начнет
большою ложкой разливать…
Все это Архангелов
делал, чтобы пустить пыль в
глаза своему товарищу; оба молодые люди были писцы из новых присутственных мест и потому, может быть, несколько
больше о себе думали, чем обыкновенные писцы.
Я сам слышал, как этот добрейший старик просил Жеванова
сделать ему
большое одолжение, которого он никогда не забудет, — заняться рисованьем с бедным мальчиком, который очень тоскует по матери, — и Жеванов занимался со мной; но ученье не только в этот раз, но и впоследствии не пошло мне впрок; рисованье кружков, бровей, носов,
глаз и губ навсегда отвратило меня от рисованья.