Неточные совпадения
— Теперь уж жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря людям низошел до жалкого
понятия и о дружбе, как о любви… Вот я всегда носил
с собой эти строки, которые казались мне вернейшим
определением этих двух чувств, как я их понимал и как они должны быть, а теперь вижу, что это ложь, клевета на людей или жалкое незнание их сердца… Люди не способны к таким чувствам. Прочь — это коварные слова!..
Этих слов было достаточно, чтобы расшевелить желчь в душе Боброва. Его всегда выводил из себя узкий, мещанский словарь Зиненок,
с выражениями вроде: «Она его любит, но не уважает», «Она его уважает, но не любит». Этими словами в их
понятиях исчерпывались самые сложные отношения между мужчиной и женщиной, точно так же, как для
определения нравственных, умственных и физических особенностей любой личности у них существовало только два выражения: «брюнет» и «блондин».
Если внимательно присмотреться к
определению критики «судом» над авторами, то мы найдем, что оно очень напоминает то
понятие, какое соединяют
с словом «критика» наши провинциальные барыни и барышни и над которым так остроумно подсмеивались, бывало, наши романисты.
Но если по
определениям прекрасного и возвышенного, нами принимаемым, прекрасному и возвышенному придается (независимость от фантазии, то,
с другой стороны, этими
определениями выставляется на первый план отношение к человеку вообще и к его
понятиям тех предметов и явлений, которые находит человек прекрасными и возвышенными: прекрасное то, в чем мы видим жизнь так, как мы понимаем и желаем ее, как она радует нас; великое то, что гораздо выше предметов,
с которыми сравниваем его мы.
С господствующим
определением комического — «комическое есть перевес образа над идеею», иначе сказать: внутренняя пустота и ничтожность, прикрывающаяся внешностью, имеющею притязание на содержание и реальное значение, — нельзя не согласиться; но вместе
с тем надобно сказать, что [Фишер, автор наилучшей эстетики в Германии, слишком ограничил]
понятие комического, противополагая его, для сохранения [гегелевского] диалектического метода развития
понятий, только
понятию возвышенного.
Из обыкновенных [гегелевских]
определений, напротив, по странному противоречию, следует: прекрасное и великое вносятся в действительность человеческим взглядом на вещи, создаются человеком, но не имеют никакой связи
с понятиями человека,
с его взглядом на вещи.
Наконец, ближайшим образом мысль о том, что прекрасное есть чистая форма, вытекает из
понятия, что прекрасное есть чистый призрак; а такое
понятие — необходимое следствие
определения прекрасного как полноты осуществления идеи в отдельном предмете и падает вместе
с этим
определением.
Критика эта,
с одной стороны, покажет различие опровергаемых ею
понятий от нашего воззрения,
с другой стороны, обнаружит, чего недостает в нашем первом
определении искусства, как деятельности воспроизводящей, и таким образом послужит переходом к точнейшему развитию
понятий об искусстве.
Эти застылые мысли составляют массу аксиом и теорем, которая вперед идет, когда приступают к философии;
с их помощию составляются готовые
понятия,
определения, бог весть на чем основанные, без всякой связи между собою.
Хотя он характеризует трансцендентное абсолютное
с помощью каббалистического
понятия Эн-соф (мы знаем, как проблематично это
понятие, которое, однако, применяется Соловьевым без всякого пояснения), т. е. в терминах отрицательного богословия, но затем, неправомерно и без всяких объяснений приравнивая его к первой ипостаси, он дедуцирует рационально его отношение к миру, а следовательно, и их взаимное
определение [См. «Философские начала цельного знания» (Собр. соч., т. I, особенно стр.320–321, 347) и «Чтения о богочеловечестве» (т. III, 82 cл.).].
С. 861).]), отнюдь не представляет собой только отрицательного
понятия, но вполне подходит под наше общее
определение Божества.
Единое, вселикое, безусловное НЕ, — абсолютное НЕ, — таково содержание отрицательного (апофатического) богословия Дионисия Ареопагита. И несмотря на явную близость
с неоплатонизмом, он идет дальше и судит радикальней Плотина. Ибо, как мы уже знаем, Плотин, идя апофатическим путем, все еще оставляет
понятие единого как
определение абсолютного, между тем у Дионисия, в апофатическом аспекте, оно не есть ни единое, ни единство, но есть полное и окончательное НЕ-кто и НЕ-что.
Всякое
определение тут недостаточно, и мы имеем тут дело
с пограничным
понятием.
Ложная наука, исключая
понятие блага из
определения жизни, понимает жизнь в животном существовании, и потому благо жизни видит только в животном благе и сходится
с заблуждением толпы.