Неточные совпадения
Все своевольные и гульливые
рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не
смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия.
В стойках торчали ружья различных систем, шпаги, сабли, самострелы,
мечи, копья, кинжалы, стояли чучела лошадей, покрытых железом, а на хребтах лошадей возвышалась железная скорлупа
рыцарей.
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты не услышишь и не
заметишь меня в доме: буду «умник», — прибавил он, — буду «справедлив», буду «уважать твою свободу», и как
рыцарь буду «великодушен», буду просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
— Великодушный друг… «
рыцарь»… — прошептала она и вздохнула с трудом, как от боли, и тут только
заметив другой букет на столе, назначенный Марфеньке, взяла его, машинально поднесла к лицу, но букет выпал у ней из рук, и она сама упала без чувств на ковер.
— Secundo, я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские, будучи хорошими
рыцарями, не раз меняли
мечи на требники и всегда смыслили кое-что в делах неба, поэтому ты должна мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum, то есть всего земного, слушай, что тебе скажет пан Максим Яценко, и учись хорошо.
— Я здесь же, по этому коридору, у Соловьева. А ты, конечно, как средневековый
рыцарь, доложишь обоюдоострый
меч между собой и прекрасной Розамундой? Да?
Флигель, в котором мы остановились, был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же
рыцарь грозно смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей в той комнате, где мы спали. На другой картине так же лежали синие виноградные кисти в корзине, разрезанный красный арбуз с черными семечками на блюде и наливные яблоки на тарелке. Но я
заметил перемену в себе: картины, которые мне так понравились в первый наш приезд, показались мне не так хороши.
— Да ведь это же гимн! Это гимн, если ты не осел! Бездельники не понимают! Стой! — уцепился он за мое пальто, хотя я рвался изо всех сил в калитку. — Передай, что я
рыцарь чести, а Дашка… Дашку я двумя пальцами… крепостная раба и не
смеет…
Гамлет-Вольский буквально отшвыривает двух
рыцарей и величественно и
смело идет к тени.
Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели, что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже покойный государь Николай Павлович, — эти слова генерал начал опять говорить потише, — который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: «Какой бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой генерал!..» Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне ехали впереди вашего эскадрона, которым вы,
заметьте, командовали в чине корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames… не Наталья Сергеевна, нет, другая… говорила, что вы ей напоминаете
рыцаря средневекового!
Ты здесь! ты, ты мне
смел!..
Ты мог отцу такое слово молвить!..
Я лгу! и перед нашим государем!..
Мне, мне… иль уж не
рыцарь я?
Следовательно, все эти столь многие сотни литераторов, проникнутых горячею любовью к добру и еще более горячею ненавистью к пороку, все эти доблестные фаланги мирных
рыцарей слова должны ограничить круг своих подвигов только четырьмя обращениями (да и то сомнительными,
заметит читатель).
Мать твоя спешила к нему из великого града, и когда мы разили немецких
рыцарей — когда родитель твой, еще бледный и слабый,
мечом своим указывал нам путь к их святому прапору, ты родилась.
Рыцарь споткнулся на деревянный
меч.
— «Верные мои молодцы-сотоварищи, кто хочет со мной рискнуть за добычей далеко, за Ново-озеро, к Божьим дворянам [Так называли новгородцы ливонских
рыцарей.], того жду я под вечер в «Чертовом ущелье», — а сам вскочил на коня и не
смел обернуться назад, чтобы косящатое окошечко Фомина дома не мигнуло бы мне привычным бывалым и не заставило вернуться, да пустился сюда, как на вражескую стену, ожидать…
— Как? Меня?
Рыцаря, носящего шпоры и
меч, повесят на веревке, как бадью на лист, и оставят болтаться ногами и головою между землею и небом! Что ты! Образумься, старый Гримм.
Спрашивающий
рыцарь замолчал, как бы делая вид, что это его не касается, а третий, вмешавшись в разговор,
заметил...
— Кнут конюха пришелся бы как раз по вашей широкой спине,
рыцарь! Вы, вероятно,
метили в себя и лишь ошибкой попали в другого.
— Пленник Павел рассказывал нам, что эти новгородцы — народ вольный, вечевой… Их щадить нечего. Они хотя и богаты, а выкупу от них не жди… разве только нового набега, —
заметил один из
рыцарей.
— И соседей собралось на подмогу им число немалое… Вишь каким гоголем разъезжает один! Должно, их набольший! —
заметил другой, указывая на одного плечистого
рыцаря, который осматривал стены, галопируя около них на статном иноходце.
— Где тебе думать о прямизне, когда ты все качаешься! Не на словах показывают себя, господин бутыльный
рыцарь, а на деле, с оружием, а оно у тебя все заржавело, —
заметил Бернгард.
— Пленник Павел рассказывал нам, что эти новгородцы — народ вольный, вечевой… Их щадить нечего. Они хоть и богаты, а выкупу от них не жди… разве только нового набега, —
заметил один из
рыцарей.
Сойдясь с ним через переводчика,
рыцарь с удовольствием дал не только это позволение, но и сам — знаменитый боец, как себя величал, — вызвался усовершенствовать его в искусстве управлять
мечом.
— И соседей собралось на подмогу им число не малое… Вишь, каким гоголем разъезжает один! Должно, их набольший! —
заметил другой, указывая на одного плечистого
рыцаря, который осматривал стены, галопируя около них на статном иноходце.
То
рыцари немецкие, искавшие иные опасностей, славы и награды небесной, другие добычи, земель и вассалов, наступили на нее, окрестили ее
мечом и первые ознакомили бедных ее жителей с именем и правами господина, с высокими замками, данью и насилиями; то власти, ею управлявшие, духовные и светские, епископы и гермейстеры [Гермейстер — глава рыцарских орденов меченосцев и Тевтонского в Ливонии (нем.).], в споре за первенство свое, терзали ее на части.
Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился на него с
мечом но, вдруг одумавшись, откинул
меч в сторону и, выхватив из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб
меч из рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по голове, но фон Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и прочие
рыцари их разняли и развели по углам.
— Стой, стой, одно условие, — прервал его фон-Ферзен, обращаясь к Гритлиху, — останься с нами. Я разрешаю тебе это, поклянись клятвой
рыцаря, что исполнишь наше желание. Поклянись на
мече.
— Как? Меня?
Рыцаря, носящего шпоры и
меч, повесят на веревке, как бадью на лист, и оставят болтаться ногами и головой между землей и небом?! Что ты! Образумься, старый Гримм.
Только острогов у него недостает (и это
заметил Поппель!..), чтобы походить совершенно на знатного
рыцаря; но и остроги может пожаловать ему великий князь.
— А что, видно, за живое задело, господин
рыцарь белого медведя… Ты, верно, и от него хотел уйти, чтобы пожаловаться своему
мечу, так как вместо него у тебя на боку торчала колбаса, а через плечо висела фляга. Я, признаюсь, сам этого не видел, но мне рассказывал Бернгард…
Поверь, я не обнажу
меча; ты можешь напасть на безоружного и променять имя
рыцаря на имя разбойника.
— На этот раз
меч рыцаря переломится о закон и слово императора.
— Не гневайтесь, благородный
рыцарь, что кривой сыч узнал прямого, — язвительно
заметил Гримм.
— Что скажете вы на все это, господин
рыцарь? — спросил чертенок молчаливого крестоносца.
Рыцарь молча ударил по эфесу
меча своего.
Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился на него с
мечом, но, вдруг, одумавшись, откинул
меч в сторону и, выхватив из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб
меч из рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по голове, но фон-Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и прочие
рыцари их разняли и развели по углам.
— Что ж тут удивительного, —
заметил Ранеев. — Какая же девушка с чистым сердцем (на эти два слова он особенно сделал ударение), с умом, без глупых фантазий, видя его так часто, не оценит, помимо его привлекательной наружности, его ума, прекрасного, благородного характера, не полюбит его. Берите, берите моего
рыцаря, душа моя, и дай Бог, чтобы сам оригинал принадлежал вам. Какую же куклу выберешь ты, Лиза? — прибавил он с иронией.
Спрашивавший
рыцарь замолчал, как бы показывая вид, что это до него не касается, а третий, вмешавшийся в разговор,
заметил...
Впереди шел граф Литта. За ним один из
рыцарей нес на пурпуровой бархатной подушке золотую корону, а другой на такой же подушке
меч с золотою рукояткою.
Ливонские
рыцари были до того стеснены, что упали духом и решились поддаться какому-либо сильному государству, которое бы могло защитить их от грозного
меча русского царя.
— Стой, стой, одно условие! — прервал его фон Ферзен, обращаясь к Гритлиху. — Останься с нами. Я разрешаю тебе это, поклянись клятвой
рыцаря, что исполнишь наше желание. Поклянись на
мече…
В то же мгновение все
рыцари обнажили свои
мечи и подняв их вверх, потрясли ими в воздухе, как бы угрожая врагам ордена.