Неточные совпадения
— Мне вот цветок нравится, —
отвечал, улыбаясь, Белоярцев. — Видите, как это расходится; видите, всё из одной точки, а, а, а! — восклицал он, указывая на лепестки
розы, — все из одной точки.
— Нет, теперь все прошло, —
отвечала она и сорвала небольшую красную
розу. — Я немножко устала, но и это пройдет.
— Нет, не видят, —
ответила Роза, — у вас теперь день… А какой ваш город?
…А ведь странно, однако, что я до сих пор, до двадцати лет, никого не любила! Мне кажется, что у Д. (буду называть его Д., мне нравится это имя: Дмитрий) оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте. Из чего ему волноваться? Кто отдался весь… весь… весь… тому горя мало, тот уж ни за что не
отвечает. Не я хочу: то хочет. Кстати, и он, и я, мы одни цветы любим. Я сегодня сорвала
розу. Один лепесток упал, он его поднял… Я ему отдала всю
розу.
Андрей Иванович улыбнулся, но ничего не
ответил. И ждал более ясного. На рваных, подмоченных обоях стены висела чистенькая балалайка с раскрашенной декой: наляпал художник, свой брат матрос, зеленеющих листьев, посадил голубя или какую-то другую птицу и завершил плоской, точно раздавленной
розой; покосился Колесников и спросил...
— Помилуйте, —
отвечал я, — что за церемония. — Я, признаться, боялся, чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но граф настаивал и, по-видимому, сильно надеялся на могущественное влияние своей Рожи. Я еще отнекивался, как вдруг дверь отворилась и взошла женщина, высокая, стройная, в черном платьи. Вообразите себе польку и красавицу польку в ту минуту, как она хочет обворожить русского офицера. Это была сама графиня Розалия или
Роза, по простонародному Рожа.
Не
отвечая на вопрос
(Примета явная печали),
Щипал он листья диких
роз,
И, наконец, две капли слез
В очах склоненных заблистали...
Прилично б было мне молчать о том,
Но я привык идти против приличий,
И, говоря всеобщим языком,
Не жду похвал. — Поэт породы птичей,
Любовник
роз, над розовым кустом
Урчит и свищет меж листов душистых.
Об чем? Какая цель тех звуков чистых? —
Прошу хоть раз спросить у соловья.
Он вам
ответит песнью… Так и я
Пишу, что мыслю, мыслю что придется,
И потому мой стих так плавно льется.
— Фома! Ты любишь желтую ливанскую
розу, у которой смуглое лицо и глаза, как у серны? — спросил он своего друга однажды, и тот равнодушно
ответил...
— Спроси цветок
розы — любит ли он солнечный луч? Спроси пену Терека — любит ли она берег? Спроси голосистую пташку — дорога ли ей зеленая ветка чинары и голубой простор? Всех спроси и тогда
ответишь, любит ли Гуль-Гуль своего Керима!
Не
отвечал Дмитрий Осипыч — знал он, что упрямого Пахома не переспоришь. И Пахом замолчал, опустив в землю глаза, не соблазниться бы как-нибудь пышно расцветшими
розами и душистыми пиониями.
Она спрашивает, я
отвечаю… Я уже не думаю о провале, хотя чувствую, что взяла слишком высокий тон. Ах, все равно. Эта ночь, как настоящая, тиха и прекрасна; этот месяц напоминает чудный настоящий месяц, и бумажные
розы на куртинах вот-вот разольют свой нежный, одуряющий аромат…
У стен тюремных раздался с тремя перерывами голос часового: это был знак, что все изготовлено Фрицем. А
Роза еще ничего не сделала! Она затрепетала всем телом; из раны на груди кровь забила ключом. Несмотря на свои страдания, она старалась оправиться и
отвечала довольно твердо: „Разве я полоумная! разве мне виселица мила?”
„Вот видите, —
отвечала, запинаясь,
Роза, — у меня проволока… по нашему швейцарскому обычаю, в корсете… а вы, господин, Бог вам судья! так крепко меня обняли… Ах! сжальтесь, ради Создателя, сжальтесь…”