Неточные совпадения
6. Посему: ежели кто из обывателей прегрешит,
то не тотчас такого усекновению предавать, но прилежно
рассматривать, не простирается ли и на него российских законов действие и покровительство.
А он между
тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он был у всех на виду; всякий мог свободно
рассмотреть его и убедиться, что это подлинный идиот — и ничего более.
…Неожиданное усекновение головы майора Прыща не оказало почти никакого влияния на благополучие обывателей. Некоторое время, за оскудением градоначальников, городом управляли квартальные; но так как либерализм еще продолжал давать тон жизни,
то и они не бросались на жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно
рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались для них удачею, потому что обыватели настолько осмелились, что охотно дарили только требухой.
С
тех пор прошло уже довольно времени, в продолжение коего я ежедневно
рассматривал градоначальникову голову и вычищал из нее сор, в каковом занятии пребывал и в
то утро, когда ваше высокоблагородие, по оплошности моей, законфисковали принадлежащий мне инструмент.
— Я только полагаю, что рабочую силу надо
рассматривать с естествоиспытательской точки зрения,
то есть изучить ее, признать ее свойства и…
И, делая это, он всё
рассматривал и наблюдал, что открывалось перед ним;
то он срывал кочеток, съедал его или угощал Левина,
то отбрасывал носком косы ветку,
то оглядывал гнездышко перепелиное, с которого из-под самой косы вылетала самка,
то ловил козюлю, попавшуюся на пути, и, как вилкой подняв ее косой, показывал Левину и отбрасывал.
Я стал его
рассматривать, и что же?.. мелкими буквами имя Мери было вырезано на внутренней стороне, и рядом — число
того дня, когда она подняла знаменитый стакан.
Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались;
те, которых мы могли
рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в
то время, когда он
рассматривал общество, и следствием этого было
то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах:
рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если
тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
— Ты, однако ж, не сделал
того, что я тебе говорил, — сказал Ноздрев, обратившись к Порфирию и
рассматривая тщательно брюхо щенка, — и не подумал вычесать его?
Все подалось: и председатель похудел, и инспектор врачебной управы похудел, и прокурор похудел, и какой-то Семен Иванович, никогда не называвшийся по фамилии, носивший на указательном пальце перстень, который давал
рассматривать дамам, даже и
тот похудел.
Пока он
рассматривал все странное убранство, отворилась боковая дверь и взошла
та же самая ключница, которую встретил он на дворе.
— Как же так вдруг решился?.. — начал было говорить Василий, озадаченный не на шутку таким решеньем, и чуть было не прибавил: «И еще замыслил ехать с человеком, которого видишь в первый раз, который, может быть, и дрянь, и черт знает что!» И, полный недоверия, стал он
рассматривать искоса Чичикова и увидел, что он держался необыкновенно прилично, сохраняя все
то же приятное наклоненье головы несколько набок и почтительно-приветное выражение в лице, так что никак нельзя было узнать, какого роду был Чичиков.
— Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы
рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не
то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая, сам и обобьет, и лаком покроет!
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много.
Рассмотри только попристальнее свое хозяйство,
то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
— Позвольте вам вместо
того, чтобы заводить длинное дело, вы, верно, не хорошо
рассмотрели самое завещание: там, верно, есть какая-нибудь приписочка. Вы возьмите его на время к себе. Хотя, конечно, подобных вещей на дом брать запрещено, но если хорошенько попросить некоторых чиновников… Я с своей стороны употреблю мое участие.
Штука упала сверху. Купец ее развернул еще с большим искусством, поймал другой конец и развернул точно шелковую материю, поднес ее Чичикову так, что <
тот> имел возможность не только
рассмотреть его, но даже понюхать, сказавши только...
Я стал на стул, чтобы
рассмотреть ее лицо, но на
том месте, где оно находилось, мне опять представился
тот же бледно-желтоватый прозрачный предмет.
— Ну, если так, — даже с некоторым удивлением ответил Свидригайлов,
рассматривая Раскольникова, — если так,
то вы и сами порядочный циник. Материал, по крайней мере, заключаете в себе огромный. Сознавать много можете, много… ну да вы и делать-то много можете. Ну, однако ж, довольно. Искренно жалею, что с вами мало переговорил, да вы от меня не уйдете… Вот подождите только…
Между
тем Раскольников, слегка было оборотившийся к нему при ответе, принялся вдруг его снова
рассматривать пристально и с каким-то особенным любопытством, как будто давеча еще не успел его
рассмотреть всего или как будто что-то новое в нем его поразило: даже приподнялся для этого нарочно с подушки.
— Батюшка, испейте, — шептал он, бросаясь к нему с графином, — авось поможет… — Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до
того натуральны, что Раскольников умолк и с диким любопытством стал его
рассматривать. Воды, впрочем, он не принял.
Дамы потихоньку пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись в четвертом этаже с хозяйкиною дверью,
то заметили, что хозяйкина дверь отворена на маленькую щелочку и что два быстрые черные глаза
рассматривают их обеих из темноты. Когда же взгляды встретились,
то дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
Правда, вот он на диване лежит, под одеялом, но уж до
того затерся и загрязнился с
тех пор, что уж, конечно, Заметов ничего не мог
рассмотреть.
Затем, с
тою же медлительностью, стал
рассматривать растрепанную, небритую и нечесаную фигуру Разумихина, который в свою очередь дерзко-вопросительно глядел ему прямо в глаза, не двигаясь с места.
— А давно вы больны? — крикнул Илья Петрович с своего места и тоже перебирая бумаги. Он, конечно, тоже
рассматривал больного, когда
тот был в обмороке, но тотчас же отошел, когда
тот очнулся.
В это время из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич, подходит к Пугачеву и подает ему лист бумаги. Я не мог придумать, что из
того выйдет. «Это что?» — спросил важно Пугачев. «Прочитай, так изволишь увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго
рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
Одинцова произнесла весь этот маленький спич [Спич (англ.) — речь, обычно застольная, по поводу какого-либо торжества.] с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось, что мать ее знавала Аркадиеву мать и была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил о покойнице; а Базаров между
тем принялся
рассматривать альбомы. «Какой я смирненький стал», — думал он про себя.
— Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в
то, что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он
рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
«Надо искать работы», — напоминал он себе и снова двигался по бесчисленным залам Эрмитажа,
рассматривая вещи, удовлетворяясь
тем, что наблюдаемое не ставит вопросов, не требует ответов, разрешая думать о них как угодно или — не думать.
Дуняша ушла за аспирином, а он подошел к зеркалу и долго
рассматривал в нем почти незнакомое, сухое, длинное лицо с желтоватой кожей, с мутными глазами, — в них застыло нехорошее, неопределенное выражение не
то растерянности, не
то испуга.
Самгин шагал среди танцующих, мешая им, с упорством близорукого
рассматривая ряженых, и сердился на себя за
то, что выбрал неудобный костюм, в котором путаются ноги. Среди ряженых он узнал Гогина, одетого оперным Фаустом; клоун, которого он ведет под руку, вероятно, Татьяна. Длинный арлекин, зачем-то надевший рыжий парик и шляпу итальянского бандита, толкнул Самгина, схватил его за плечо и тихонько извинился...
Уже не впервые он
рассматривал Варвару спящей и всегда испытывал при этом чувство недоумения и зависти, особенно острой в
те минуты, когда женщина, истомленная его ласками до слез и полуобморока, засыпала, положив голову на плечо его.
Клим заметил, что историк особенно внимательно
рассматривал Томилина и даже как будто боялся его; может быть, это объяснялось лишь
тем, что философ, входя в зал редакции, пригибал рыжими ладонями волосы свои, горизонтально торчавшие по бокам черепа, и, не зная Томилина, можно было понять этот жест как выражение отчаяния...
Лидия уезжала в Москву, но собиралась не спеша, неохотно. Слушая беседы Варавки с матерью Клима, она
рассматривала их, точно людей незнакомых, испытующим взглядом и, очевидно, не соглашаясь с
тем, что слышит, резко встряхивала головою в шапке курчавых волос.
А вообще Самгин жил в тихом умилении пред обилием и разнообразием вещей, товаров, созданных руками вот этих, разнообразно простеньких человечков, которые не спеша ходят по дорожкам, посыпанным чистеньким песком, скромно
рассматривают продукты трудов своих, негромко похваливают видимое, а больше
того вдумчиво молчат.
И было забавно видеть, что Варвара относится к влюбленному Маракуеву с небрежностью, все более явной, несмотря на
то, что Маракуев усердно пополняет коллекцию портретов знаменитостей, даже вырезал гравюру Марии Стюарт из «Истории» Маколея,
рассматривая у знакомых своих великолепное английское издание этой книги.
Клим отметил во взглядах мужчин удивление, лишенное
той игривости,
той чувственной жадности, с которой они
рассматривают женщин только и просто красивых.
— Удивляюсь, как вас занесло в такое захолустье, — говорил он,
рассматривая книги в шкафе. — Тут даже прокурор до
того одичал, что Верхарна с Ведекиндом смешивает. Погибает от диабета. Губернатор уверен, что Короленко — родоначальник всех событий девятьсот пятого года. Директриса гимназии доказывает, что граммофон и кинематограф утверждают веру в привидения, в загробную жизнь и вообще — в чертовщину.
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и
то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события,
рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Самгин спустился вниз к продавцу каталогов и фотографий. Желтолицый человечек, в шелковой шапочке, не отрывая правый глаз от газеты, сказал, что у него нет монографии о Босхе, но возможно, что они имеются в книжных магазинах. В книжном магазине нашлась монография на французском языке. Дома, после
того, как фрау Бальц накормила его жареным гусем, картофельным салатом и карпом, Самгин закурил, лег на диван и, поставив на грудь себе тяжелую книгу, стал
рассматривать репродукции.
Те двое поняли, что они — лишние, поцеловали ее пухлую ручку с кольцами на розовых пальчиках и ушли. Елена несколько секунд пристально, с улыбкой в глазах
рассматривала Самгина, затем скорчила рожицу в комически печальную гримасу и, вздохнув, спросила...
Она стала было
рассматривать все вещи, но у ней дрожали руки. Она схватит один флакон, увидит другой, положит
тот, возьмет третий, увидит гребенку, щетки в серебряной оправе — и все с ее вензелем М. «От будущей maman», — написано было.
Он показал ему на головы двух фигур и ребенка.
Тот молча и пристально
рассматривал. Райский дрожал.
Подле ящика лежало еще несколько футляров, футлярчиков. Она не знала, за который взяться, что смотреть. Взглянув мельком в зеркало и откинув небрежно назад густую косу, падавшую ей на глаза и мешавшую
рассматривать подарки, она кончила
тем, что забрала все футляры с туалета и села с ними в постель.
— Ах, как это мило! charmant, ce paysage! [очаровательный пейзаж! (фр.)] — говорила между
тем Крицкая,
рассматривая рисунки. — Qu’est-ce que c’est que cette belle figure? [Кто эта красивая женщина? (фр.)] — спрашивала она, останавливаясь над портретом Беловодовой, сделанным акварелью. — Ah, que c’est beau! [Ах, какая красота! (фр.)] Это ваша пассия — да? признайтесь.
Итак: если захотите
рассмотреть человека и узнать его душу,
то вникайте не в
то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите лучше его, когда он смеется.
Еще вчера я вырезал из газеты адрес — объявление «судебного пристава при С.-Петербургском мировом съезде» и проч., и проч. о
том, что «девятнадцатого сего сентября, в двенадцать часов утра, Казанской части, такого-то участка и т. д., и т. д., в доме № такой-то, будет продаваться движимое имущество г-жи Лебрехт» и что «опись, оценку и продаваемое имущество можно
рассмотреть в день продажи» и т. д., и т. д.
Но я знаю, однако же, наверно, что иная женщина обольщает красотой своей, или там чем знает, в
тот же миг; другую же надо полгода разжевывать, прежде чем понять, что в ней есть; и чтобы
рассмотреть такую и влюбиться,
то мало смотреть и мало быть просто готовым на что угодно, а надо быть, сверх
того, чем-то еще одаренным.
Но
рассматривал он меня лишь мгновение, всего секунд десять; вдруг самая неприметная усмешка показалась на губах его, и, однако ж, самая язвительная,
тем именно и язвительная, что почти неприметная; он молча повернулся и пошел опять в комнаты, так же не торопясь, так же тихо и плавно, как и пришел.