Неточные совпадения
Много жестокого,
страшногоСтарец о пане слыхал
И в поучение грешнику
Тайну свою
рассказал.
— Они там напились, орали ура, как японцы, — такие, знаешь. Наполеоны-победители, а в сарае люди заперты, двадцать семь человек, морозище
страшный, все трещит, а там, в сарае, раненые есть. Все это
рассказал мне один знакомый Алины — Иноков.
Он за что-то провинился на службе, его выключили, я не умею вам это
рассказать, и теперь он с своим семейством, с несчастным семейством больных детей и жены, сумасшедшей кажется, впал в
страшную нищету.
— Об этом после, теперь другое. Я об Иване не говорил тебе до сих пор почти ничего. Откладывал до конца. Когда эта штука моя здесь кончится и скажут приговор, тогда тебе кое-что
расскажу, все
расскажу.
Страшное тут дело одно… А ты будешь мне судья в этом деле. А теперь и не начинай об этом, теперь молчок. Вот ты говоришь об завтрашнем, о суде, а веришь ли, я ничего не знаю.
— Всех убьет, только стоит навести, — и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и
рассказал, что бывает откат. Дети слушали со
страшным любопытством. Особенно поразило их воображение, что бывает откат.
Поздно вечером солдаты опять
рассказывали друг другу
страшные истории: говорили про мертвецов, кладбища, пустые дома и привидения. Вдруг что-то сильно бухнуло на реке, точно выстрел из пушки.
Вечером мы отпраздновали переход через Сихотэ-Алинь. На ужин были поданы дикушки, потом сварили шоколад, пили чай с ромом, а перед сном я
рассказал стрелкам одну из
страшных повестей Гоголя.
Я не прерывал его. Тогда он
рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в
страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Не знаю, успею ли я, смогу ли воспользоваться этим временем, чтоб
рассказать вам
страшную историю последних лет моей жизни. Сделаю опыт.
«…Представь себе дурную погоду,
страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три
рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Я забыл сказать, что «Вертер» меня занимал почти столько же, как «Свадьба Фигаро»; половины романа я не понимал и пропускал, торопясь скорее до
страшной развязки, тут я плакал как сумасшедший. В 1839 году «Вертер» попался мне случайно под руки, это было во Владимире; я
рассказал моей жене, как я мальчиком плакал, и стал ей читать последние письма… и когда дошел до того же места, слезы полились из глаз, и я должен был остановиться.
Гарибальди обнял и поцеловал старика. Тогда старик, перебиваясь и путаясь, с
страшной быстротой народного итальянского языка, начал
рассказывать Гарибальди свои похождения и заключил свою речь удивительным цветком южного красноречия...
А на другой день ничего не бывало, навязывается сызнова:
расскажи ей
страшную сказку, да и только.
— Я помню будто сквозь сон, — сказала Ганна, не спуская глаз с него, — давно, давно, когда я еще была маленькою и жила у матери, что-то
страшное рассказывали про дом этот.
Консул потом
рассказывал мне, что это была ночь самая
страшная в его жизни.
Карачунский
рассказывал подробно, как добывают золото в Калифорнии, в Африке, в Австралии, какие громадные компании основываются, какие
страшные капиталы затрачиваются, какие грандиозные работы ведутся и какие баснословные дивиденды получаются в результате такой кипучей деятельности. Родион Потапыч только недоверчиво покачивал головой, а с другой стороны, очень уж хорошо
рассказывал барин, так хорошо, что даже слушать его обидно.
Старик сам увлекался, когда начинал
рассказывать о чудесах современной техники, о том
страшном движении вперед, которое совершается сейчас на европейском Западе, о том, что должно сделать у нас.
Рассказала она своему батюшке родимому и своим сестрам старшиим, любезныим про свое житье-бытье у зверя лесного, чуда морского, все от слова слова, никакой крохи не скрываючи, и возвеселился честной купец ее житью богатому, царскому, королевскому, и дивился, как она привыкла смотреть на свово хозяина
страшного и не боится зверя лесного, чуда морского; сам он, об нем вспоминаючи, дрожкой-дрожал.
Полюбовавшись несколько времени этим величественным и
страшным зрелищем, я воротился к матери и долго, с жаром
рассказывал ей все, что видел.
Исправник пришел с испуганным лицом. Мы отчасти его уж знаем, и я только прибавлю, что это был смирнейший человек в мире,
страшный трус по службе и еще больше того боявшийся своей жены. Ему
рассказали, в чем дело.
Рассказывали, например, про декабриста Л—на, что он всю жизнь нарочно искал опасности, упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил на дуэль ни за что; в Сибири с одним ножом ходил на медведя, любил встречаться в сибирских лесах с беглыми каторжниками, которые, замечу мимоходом,
страшнее медведя.
По Москве разнеслась
страшная молва о том, акибы Лябьев, играя с князем Индобским в карты, рассорился с ним и убил его насмерть, и что это произошло в доме у Калмыка, который, когда следствие кончилось, сам не скрывал того и за одним из прескверных обедов, даваемых Феодосием Гаврилычем еженедельно у себя наверху близким друзьям своим, подробно
рассказал, как это случилось.
— Да, — подтвердил Егор Егорыч, — и
расскажу вам тут про себя: когда я получил это
страшное известие, то в тот же день, через несколько минут, имел видение.
С виду, пожалуй, и
страшный человек; сообразишь, бывало, что про иного
рассказывают, и даже сторонишься от него.
Моей причудливой мечты
Наперсник иногда нескромный,
Я
рассказал, как ночью темной
Людмилы нежной красоты
От воспаленного Руслана
Сокрылись вдруг среди тумана.
Несчастная! когда злодей,
Рукою мощною своей
Тебя сорвав с постели брачной,
Взвился, как вихорь, к облакам
Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный
И вдруг умчал к своим горам —
Ты чувств и памяти лишилась
И в
страшном замке колдуна,
Безмолвна, трепетна, бледна,
В одно мгновенье очутилась.
Когда я
рассказывал им о том, что сам видел, они плохо верили мне, но все любили
страшные сказки, запутанные истории; даже пожилые люди явно предпочитали выдумку — правде; я хорошо видел, что чем более невероятны события, чем больше в рассказе фантазии, тем внимательнее слушают меня люди.
Зачем я
рассказываю эти мерзости? А чтобы вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло! Вам нравятся страхи выдуманные, нравятся ужасы, красиво рассказанные, фантастически
страшное приятно волнует вас. А я вот знаю действительно
страшное, буднично ужасное, и за мною не отрицаемое право неприятно волновать вас рассказами о нем, дабы вы вспомнили, как живете и в чем живете.
Так просто и странно. Он ожидал большого рассказа, чего-то
страшного, а она
рассказала кратко, нехотя, хмуря брови и брезгливо шмыгая носом. Ему хотелось спросить любила ли она мужа, счастливо ли жила, вообще хотелось, чтобы она сказала ещё что-то о себе, о своём сердце, — он не посмел и спросил...
Тогда она сама начинала
рассказывать ему истории о женщинах и мужчинах, то смешные и зазорные, то звероподобные и
страшные. Он слушал её со стыдом, но не мог скрыть интереса к этим диким рассказам и порою сам начинал расспрашивать её.
Девочка скороговоркой
рассказывала всегда что-нибудь
страшное — о каком-то таинственном убийстве актрисы офицером, о рыбаках, унесённых на льдине в море, и — снова о любовных драмах.
И перестал слушать, вспомнив
страшный и смешной рассказ: лежал он ночью в маленькой, оклеенной синими обоями комнатке монастырской гостиницы, а рядом, за тонкой переборкой,
рассказывали...
И начал
рассказывать о
страшном вечере, как он недавно вспомнился ему, а женщина тихо и бесшумно ходила по комнате взад и вперёд, покачиваясь, точно большой маятник.
Он
рассказывал ей о Савке с его
страшным словом: «Х-хозяин…»
Он долго
рассказывал о том, как бьют солдат на службе, Матвей прижался щекою к его груди и, слыша, как в ней что-то хрипело, думал, что там, задыхаясь, умирает та чёрная и
страшная сила, которая недавно вспыхнула на лице отцовом.
С негодованием
рассказал он мне про Фому Фомича и тут же сообщил мне одно обстоятельство, о котором я до сих пор еще не имел никакого понятия, именно, что Фома Фомич и генеральша задумали и положили женить дядю на одной престранной девице, перезрелой и почти совсем полоумной, с какой-то необыкновенной биографией и чуть ли не с полумиллионом приданого; что генеральша уже успела уверить эту девицу, что они между собою родня, и вследствие того переманить к себе в дом; что дядя, конечно, в отчаянии, но, кажется, кончится тем, что непременно женится на полумиллионе приданого; что, наконец, обе умные головы, генеральша и Фома Фомич, воздвигли
страшное гонение на бедную, беззащитную гувернантку детей дяди, всеми силами выживают ее из дома, вероятно, боясь, чтоб полковник в нее не влюбился, а может, и оттого, что он уже и успел в нее влюбиться.
Он был очень слаб, и от него она не могла ничего узнать; но родной его брат Алексей, молодой парень, только вчера наказанный, кое-как сполз с лавки, стал на колени и
рассказал ей всю
страшную повесть о брате, о себе и о других.
Наконец, родовые багровские крестьяне, переведенные вместе с бактеевскими из Симбирской губернии в Парашино, имевшие родственников в Новом Багрове, стали приезжать туда и
рассказывать про барина
страшные вести.
На одной станции смотритель
рассказал недавно случившееся
страшное убийство на дороге.
— Жукур
рассказала трем другим содержательницам
страшную историю, эти — всем остальным в Петербурге.
Не утаивая ничего, с рыданиями, бабушка Татьяна
рассказала Фене про свой
страшный грех с дедушкой Поликарпом Семенычем, а также и про Зотушку, который приходится Фене родным дядей.
У Карганова в роте я пробыл около недели, тоска
страшная, сражений давно не было. Только впереди отряда бывали частые схватки охотников. Под палящим солнцем учили присланных из Саратова новобранцев. Я как-то перед фронтом показал отчетливые ружейные приемы, и меня никто не беспокоил. Ходил к нам Николин, и мы втроем гуляли по лагерю, и мне они
рассказывали расположение позиции.
Жизнь страшна и чудесна, а потому какой
страшный рассказ ни
расскажи на Руси, как ни украшай его разбойничьими гнездами, длинными ножиками н чудесами, он всегда отзовется в душе слушателя былью, и разве только человек, сильно искусившийся на грамоте, недоверчиво покосится, да и то смолчит.
— Ах, не расспрашивайте меня… верьте мне! То темная,
страшная история, которую я вам
рассказывать не стану. Госпожу Бельскую я почти не знал, ребенок этот не мой, а взял я все на себя… потому… потому что она того хотела, потому что ей это было нужно.
"
Страшная, темная история. эх — говорил Потугин Литвинову и не хотел ее
рассказывать… Коснемся и мы ее всего двумя словами.
Кроме того, Зинка умел
рассказывать разные
страшные сказки и достоверные истории про домовых, водяных, а также колдунов и вообще злых людей и, что всего дороже, умел так же хорошо слушать и себе на уме соглашаться со всем, что ему говорил его барин.
— Да ничего… один глаз целый остался, — отвечал Рогожин и больше ничего не
рассказывал; но люди через Зинку разузнали, что было побоище
страшное, что Дон-Кихот где-то далеко «с целым народом дрался».
— Я — заплутался, знаешь? Метель,
страшный ветер, я думал — замерзну, — торопливо
рассказывал Жорж, гладя ее руку, лежавшую на колене. Ему было лет сорок, красное толстогубое лицо его с черными усами казалось испуганным, тревожным, он крепко потирал седую щетину волос на своем круглом черепе и говорил все более трезво.
Нельзя
рассказать, как страдала тщеславная душа; гордость, обманутое честолюбие, разрушившиеся надежды — всё соединилось вместе, и в припадках
страшного безумия и бешенства прервалась его жизнь.
Пириневский в этот раз ее очень занимал, и когда она его начала просить
рассказать ей какую-нибудь еще
страшную сказку, то он объявил, что простые сказки он все пересказал, но что сегодня прочтет ей наизусть прекрасную сказку Лермонтова про Демона.
Он прискакал домой, не имея на себе лица от страха, и
рассказал о бывшей с ним
страшной истории только на другой день.