Неточные совпадения
― Ты неправа и неправа, мой друг, ― сказал Вронский, стараясь успокоить ее. ― Но всё равно, не будем
о нем говорить.
Расскажи мне, что ты делала? Что с тобой? Что такое эта
болезнь и что сказал доктор?
Закурив папиросу, Макаров дожег спичку до конца и, опираясь плечом
о косяк двери, продолжал тоном врача, который
рассказывает коллеге историю интересной
болезни...
Сенявин, который сам
рассказывал этот анекдот, принадлежал к тому числу непрактических людей в русской службе, которые думают, что риторическими выходками
о честности и деспотическим преследованием двух-трех плутов, которые подвернутся, можно помочь такой всеобщей
болезни, как русское взяточничество, свободно растущее под тенью цензурного древа.
Он до того разлюбезничался, что
рассказал мне все свои семейные дела, даже семилетнюю
болезнь жены. После завтрака он с гордым удовольствием взял с вазы, стоявшей на столе, письмо и дал мне прочесть «стихотворение» его сына, удостоенное публичного чтения на экзамене в кадетском корпусе. Одолжив меня такими знаками несомненного доверия, он ловко перешел к вопросу, косвенно поставленному,
о моем деле. На этот раз я долею удовлетворил городничего.
В Петербурге навещал меня, больного, Константин Данзас. Много говорил я
о Пушкине с его секундантом. Он, между прочим,
рассказал мне, что раз как-то, во время последней его
болезни, приехала У. К. Глинка, сестра Кюхельбекера; но тогда ставили ему пиявки. Пушкин просил поблагодарить ее за участие, извинился, что не может принять. Вскоре потом со вздохом проговорил: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского!»
На другой день я, Д-503, явился к Благодетелю и
рассказал ему все, что мне было известно
о врагах счастья. Почему раньше это могло мне казаться трудным? Непонятно. Единственное объяснение: прежняя моя
болезнь (душа).
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел и поумнел, а у хозяев в это время скука стала гуще. Все так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно
рассказывают друг другу
о ходе
болезней, старуха так же страшно и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов похудела, умалилась в пространстве, но двигается столь же важно и медленно, как беременная. Когда она шьет детям белье, то тихонько поет всегда одну песню...
Расправив бороду желтой рукой, обнажив масленые губы, старик
рассказывает о жизни богатых купцов:
о торговых удачах,
о кутежах,
о болезнях, свадьбах, об изменах жен и мужей. Он печет эти жирные рассказы быстро и ловко, как хорошая кухарка блины, и поливает их шипящим смехом. Кругленькое лицо приказчика буреет от зависти и восторга, глаза подернуты мечтательной дымкой; вздыхая, он жалобно говорит...
Она первая нарушила это очарование, указав мне медленным движением век на Мануйлиху. Мы уселись рядом, и Олеся принялась подробно и заботливо расспрашивать меня
о ходе моей
болезни,
о лекарствах, которые я принимал,
о словах и мнениях доктора (два раза приезжавшего ко мне из местечка). Про доктора она заставила меня
рассказать несколько раз подряд, и я порою замечал на ее губах беглую насмешливую улыбку.
Он
рассказал о своей
болезни,
о потере места,
о смерти ребенка, обо всех своих несчастьях, вплоть до нынешнего дня.
Домна Осиповна заметно сконфузилась; она подумала, что Бегушев
рассказал Тюменеву
о главной причине своей
болезни.
Этот большой, медно-рыжий человек, конечно, усмехался, он усмехался всегда,
о чём бы ни говорилось; он даже
о болезнях и смертях
рассказывал с той же усмешечкой, с которой говорил
о неудачной игре в преферанс; Артамонов старший смотрел на него, как на иноземца, который улыбается от конфуза, оттого, что не способен понять чужих ему людей; Артамонов не любил его, не верил ему и лечился у городского врача, молчаливого немца Крона.
Павел Федорович Фермор
рассказал все, что ему было известно, но Мандт нашел это недостаточным: ему для уяснения себе дела и для доклада
о нем государю нужно было иметь «историю
болезни», написанную медиком, и притом все это надо было иметь в руках и завтра утром уже доложить государю.
Галактионовна осторожно поместилась в уголок и вопросительно посмотрела на меня своими детскими улыбавшимися глазками; она не изменилась в течение года ни на волос, хотя перенесла опять какую-то очень мудреную
болезнь,
о которой и спешила
рассказать.
Но я слышал, что Гоголь во время
болезни имел какие-то видения,
о которых он тогда же
рассказал ходившему за ним с братскою нежностью и заботою купцу Н. П. Боткину, который случился на то время в Риме.
Веселость не оставляла Загоскина даже в мучительной
болезни;
рассказывая о своих страданиях, он нередко употреблял такие оригинальные выражения, что заставлял смеяться окружающих и самого врача.
Назаров, вяло улыбаясь, поздравил учителя с приездом, на заботливый вопрос Покровского — почему он такой невесёлый? — сообщил
о болезни отца и замолчал, а учитель снова стал оживлённо и торопливо, мягким баском,
рассказывать Степану что-то
о кометах, звёздах.
Глядя на меня в полумраке вагона своими ясными, спокойными глазами, она
рассказывала мне
о симптомах своей
болезни, об ее начале; она посвятила меня во все самые сокровенные стороны своей половой и брачной жизни, не было ничего, перед чем бы она остановилась; и все это без всякой нужды, без всякой цели, даже без моих расспросов!
Узнав, что я — студент-медик, она сообщила мне, что ездила в Харьков лечиться, и стала
рассказывать о своей
болезни; она уже четыре года страдает дисменорреей и лечится у разных профессоров; один из них определил у нее искривление матки, другой — сужение шейки; месяц назад ей делали разрез шейки.
Мировой судья Калинин, жестикулируя пальцами и поматывая головой, вполголоса
рассказывал помещику Деряеву
о своих
болезнях.
Однажды, вскоре по приезде в Петербург, мне пришлось быть у одной моей старушки-тетушки, генеральши. Она стала мне
рассказывать о своих многочисленных
болезнях — сердцебиениях, болях под ложечкой, нервных тиках и мучительных бессонницах.
Но этому завтраку не суждено было состояться. Я получил от него записку
о том, что его кухарка"внезапно"заболела. Это мне напомнило впоследствии то, что его приятель П.В.Анненков
рассказывал про Тургенева из его петербургской молодой жизни. Я не хотел его тогда ни в чем подозревать и готов был принять
болезнь кухарки за чистую монету; но больше уже не счел удобным являться на виллу.
Все это было рассказано в печати г-жой Пешковой (она писала под фамилией Якоби), которая проживала тогда в Риме, ухаживала за ним и по возвращении моем в Петербург в начале 1871 года много мне сама
рассказывала о Бенни, его
болезни и смерти. Его оплакивала и та русская девушка, женихом которой он долго считался.
Успокоившись, она
рассказала ему ход
болезни его отца, жояговор докторов, посещение
о. Иоанна, и желание князя видеться с ним, выраженное после беседы с знаменитым священником. Князь Виктор выслушал все это более чем хладнокровно.
Он заставил
рассказать себе подробно
о жизни графини,
о болезни маленькой Коры.
Она
рассказала государыне и
о любви своей к Константину Рачинскому, но не сказала только ничего
о причине ее последней
болезни в монастыре, да государыня и не спросила ее.
Ненасытя звали так по роду
болезни его. Он ел много, невероятно много, иногда столько, сколько могли бы съесть досыта четверо здоровых, и все был голоден. Лицо его выражало болезненность глубокую; между тем глаза имели какую-то необыкновенную, двойственную живость и блеск, как будто через них смотрели два существа, ошибкою природы помещенные в одном теле. Эта двойственность глаз поразила врача. Вот что на спросы его
рассказал Ненасыть
о своей
болезни.
Прямой и откровенный старик счел своим долгом
рассказать будущему зятю
о сватовстве Зарудина и
о разрыве с ним, не скрыв даже подробности более полугода тому назад происшедшего домашнего романа, окончившегося
болезнью его дочери.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового георгиевского кавалера, Шиншин
рассказывал городские новости
о болезни старой грузинской княгини,
о том, что Метивье исчез из Москвы, и
о том, что к Растопчину привели какого-то немца и объявили ему, что это шампиньон (так
рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
Как бы переносил граф
болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей
болезнь Наташи, и что он не жалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу; ежели бы он не знал, что ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности
рассказывать подробности
о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил
болезнь?