Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи
рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Неточные совпадения
Не то чтоб удивилася
Матрена Тимофеевна,
А как-то закручинилась,
Задумалась она…
— Не
дело вы затеяли!
Теперь пора
рабочая,
Досуг ли толковать?..
Мало-помалу
день принял свой обычный
рабочий вид.
Левин сердито махнул рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но
рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух
рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и
день был так хорош, что нельзя было сердиться.
В ушах не переставая отзывались разнообразные звуки то занятой
делом, быстро пролетающей
рабочей пчелы, то трубящего, празднующего трутня, то встревоженных, оберегающих от врага свое достояние, сбирающихся жалить пчел-караульщиц. На той стороне ограды старик строгал обруч и не видал Левина. Левин, не окликая его, остановился на середине пчельника.
Простившись с дамами и обещав пробыть завтра еще целый
день, с тем чтобы вместе ехать верхом осматривать интересный провал в казенном лесу, Левин перед сном зашел в кабинет хозяина, чтобы взять книги о
рабочем вопросе, которые Свияжский предложил ему.
Разделите пополам, отдайте половину
рабочей силе; та разность, которая вам останется, будет больше, и
рабочей силе достанется больше.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится
дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения
рабочих, где бы они работали, как у мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это сделать.
Дарья Александровна должна была согласиться, и в назначенный
день Левин приготовил для свояченицы четверню лошадей и подставу, собрав ее из
рабочих и верховых, очень некрасивую, но которая могла довезти Дарью Александровну в один
день.
— В самом
деле, — продолжал Макаров, — класс, экономически обеспеченный, даже, пожалуй, командующий, не хочет иметь детей, но тогда — зачем же ему власть?
Рабочие воздерживаются от деторождения, чтоб не голодать, ну, а эти? Это — не моя мысль, а Туробоева…
— Странный вопрос, — пробормотал Самгин, вспоминая, что местные эсеры не отозвались на убийство жандарма, а какой-то семинарист и двое
рабочих, арестованные по этому
делу, вскоре были освобождены.
— Урок оплачен дорого. Но того, чему он должен научить, мы, словесной или бумажной пропагандой, не достигли бы и в десяток лет. А за десять-то лет
рабочих — и ценнейших! — погибло бы гораздо больше, чем за два
дня…
Четырех
дней было достаточно для того, чтоб Самгин почувствовал себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников,
рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
Но 14 февраля, в
день открытия Государственной думы, начались забастовки
рабочих, а через десять
дней — вспыхнула всеобщая забастовка и по улицам города бурно, как весенние воды реки, хлынули революционные демонстрации.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный
день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа
рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Но Калитин и Мокеев ушли со двора. Самгин пошел в дом, ощущая противный запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел вспомнить Митрофанова в трактире, в
день похода
рабочих в Кремль, к памятнику царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
Он был с нею в Государственной думе в тот
день, когда там слушали запрос об убийствах
рабочих на Ленских промыслах.
— А я собралась на панихиду по губернаторе. Но время еще есть. Сядем. Послушай, Клим, я ничего не понимаю! Ведь дана конституция, что же еще надо? Ты постарел немножко: белые виски и очень страдальческое лицо. Это понятно — какие
дни! Конечно, он жестоко наказал
рабочих, но — что ж делать, что?
— Гусаров этот — в сильнейшей ажитации, ему там померещилось что-то, а здесь он Плеханова искажал, дескать, освобождение
рабочего класса
дело самих
рабочих, а мы — интеллигенция, ну — и должны отойти прочь…
— Это — ваше
дело, перерождайтесь, — громко произнес Кутузов и спросил: — Но какое же до вас
дело рабочему-то классу, действительно революционной силе?
Раньше чем Самгин успевал объединить и осмыслить эти два факта, он уже слышал: «Петербургским Советом
рабочих депутатов борьба за восьмичасовой
день прекращена, объявлена забастовка протеста против казни кронштадтских матросов, восстал Черноморский флот».
Вот на
днях Четвериков говорил, что в
рабочих союзах прячутся террористы, анархисты и всякие чудовища и что хозяева должны принять все меры к роспуску союзов.
В наши
дни рабочие и крестьяне достаточно нагреты, роль кислорода отлично исполняют большевики, и поэтому
рабочий народ должен вспыхнуть”.
Днем по улицам летала пыль строительных работ, на Невском
рабочие расковыривали торцы мостовой, наполняя город запахом гнилого дерева; весь город казался вспотевшим.
Разумеется, он — хозяин и
дело обязывает его бороться против
рабочих, но — видел бы ты, какая отвратительная рожа была у него, когда он говорил это!
— Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего
дня: страна — в опасном положении. Массовое убийство
рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек…
— У пролетариата — своя задача. Его передовые люди понимают, что
рабочему классу буржуазные реформы ничего не могут дать, и его
дело не в том, чтоб заменить оголтелое самодержавие — республикой для вящего удобства жизни сытеньких, жирненьких.
— Дунаев, приятель мой, метранпаж, уговаривал меня: «Перестаньте канителиться, почитайте, поучитесь, займитесь
делом рабочего класса, нашим большевистским
делом».
— Как сказать? Нечто эмоциональное, — грешен! Недавно на одной фабрике стачка была, машины переломали. Квалифицированный
рабочий машин не ломает, это всегда —
дело чернорабочих, людей от сохи…
И все уныло нахмурились, когда стало известно, что в
день «освобождения крестьян»
рабочие пойдут в Кремль, к памятнику Освободителя.
А вступив на мост, вмешавшись в тесноту, Самгин почувствовал в неторопливости движения
рабочих сознание, что они идут на большое, историческое
дело.
— «
Рабочая газета» Ленина, недавно — на
днях — вышла.
— Кочура этот — еврей? Точно знаете — не еврей? Фамилия смущает.
Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это
рабочий своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти
дела как-то не объясняют себя.
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое
дело рабочего класса — их кровное, историческое
дело…
— Вы, товарищ Самгин, не рассчитывайте его. Куда он денется? В такие
дни — где стряпают? Стряпать — нечего. Конечно, изувер и даже — идиот, однако —
рабочий человек…
«Нет, люди здесь проще, ближе к простому, реальному смыслу жизни. Здесь нет Лютовых, Кутузовых, нет философствующих разбойников вроде Бердникова, Попова. Здесь и социалисты — люди здравомыслящие, их задача сводится к реальному
делу: препятствовать ухудшению условий труда
рабочих».
— Пардон! Было сказано: чтобы армия спокойно делала свое
дело на фронте, а
рабочие могли спокойно подавать снаряды.
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия,
рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское
дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы стране единоглавие, так сказать. А то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
А если и бывает, то в сфере
рабочего человека, в приспособлении к
делу грубой силы или грубого уменья, следовательно,
дело рук, плечей, спины: и то
дело вяжется плохо, плетется кое-как; поэтому
рабочий люд, как
рабочий скот, делает все из-под палки и норовит только отбыть свою работу, чтобы скорее дорваться до животного покоя.
А не в
рабочей сфере — повыше, где у нас
дело, которое бы каждый делал, так сказать, облизываясь от удовольствия, как будто бы ел любимое блюдо?
У простого,
рабочего народа — другое
дело: как везде.
У всех четырех полномочных, и у губернаторов тоже, на голове наставлена была на маковку, вверх
дном, маленькая, черная, с гранью, коронка, очень похожая формой на дамские
рабочие корзиночки и, пожалуй, на кузовки, с которыми у нас бабы ходят за грибами.
В нынешнем году он был рассчитан хозяином после происшедшей неприятности хозяина с
рабочими и, оставшись без места, ходил без
дела по городу, пропивая с себя последнее.
Действительно, Екатерина Маслова находилась там. Прокурор забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое до последней степени политическое
дело, и все места дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами,
рабочими, курсистками и фельдшерицами.
— В том-то и
дело, что Костя доказывает совершенно противное, то есть что если обставить приисковых
рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски будут давать предпринимателям одни убытки. Они поспорили горячо, и Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и вашим предкам отчасти, а отец принял все на свой счет и ужасно рассердился на Костю.
Он стеснялся задавать вопросы, чтобы не обнаружить перед
рабочими своего полного неведения по части заводского
дела.
На другой
день я выехал на станцию Корфовская, расположенную с южной стороны хребта Хехцир. Там я узнал, что
рабочие видели Дерсу в лесу на дороге. Он шел с ружьем в руках и разговаривал с вороной, сидевшей на дереве. Из этого они заключили, что, вероятно, он был пьян.
Кончив свое
дело,
рабочие закурили трубки и, разобрав инструменты, пошли на станцию вслед за приставом. Я сел на землю около дороги и долго думал об усопшем друге.
Днем на тропе Дерсу нашел человеческие следы. Он стал внимательно их изучать. Один раз он поднял окурок папиросы и кусок синей дабы. По его мнению, здесь проходили два человека. Это не были рабочие-манзы, а какие-то праздные люди, потому что трудящийся человек не бросит новую дабу только потому, что она запачкана; он и старую тряпку будет носить до тех пор, пока она совсем не истреплется.
За этот
день мы так устали, как не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо
рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один мастеровой даже пошутил.
«Мы бедны, — говорила песенка, — но мы
рабочие люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы не глупы и хотим света. Будем учиться — знание освободит нас; будем трудиться — труд обогатит нас, — это
дело пойдет, — поживем, доживем —