Неточные совпадения
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что
немец нас поймал!
Она жила гувернанткой в богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех
немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную
работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
Наблюдая
работы, он часто вспоминал свой разговор с
немцем Штоффом и крепко задумывался.
— Душа-человек. Как есть русский. И не скажешь, что
немец. И вино пьет, и сморкается по-нашему; в церковь только не ходит. А на
работе — дошлый-предошлый! все сам! И хозяйка у него — все сама!
Немец работает усердно, но точно во сне веревки вьет; у парижанина
работа горит в руках.
Занятый постоянной
работой в «Русских ведомостях», я перестал бывать у А.Я. Липскерова. Знаю, что он переживал трудные дни, а потом, уже когда на него насели судебные пристава, к нему, на его счастье, подвернулся
немец типографщик, дал взаймы на расплату семь тысяч рублей, а потом у него у самого типографию описали кредиторы…
Так поступало правительство 75 лет тому назад, — так поступало оно в большом количестве случаев, всегда старательно скрываемых от народа. Так же поступает оно и теперь, за исключением немцев-менонитов, живущих в Херсонской губернии, отказ которых от военной службы признается уважительным и которых заставляют отбывать сроки службы в
работах при лесничестве.
— Ныне люди пошли — пародия на человеческую породу, — гремел Авиновицкий. — Здоровье пошлостью считают.
Немец фуфайку выдумал. Я бы этого
немца в каторжные
работы послал. Вдруг бы на моего Владимира фуфайку! Да он у меня в деревне все лето сапог ни разу не надел, а ему — фуфайку! Да он у меня избани на мороз нагишом выбежит, да на снегу поваляется, а ему — фуфайку. Сто плетей проклятому
немцу!
— Чем дальше на север, говорю я, тем лучше
работа. Уже французы живут не так лениво, как мы, дальше —
немцы и наконец русские — вот люди!
Журавка, огорченный своим пассажем с немецким языком у профессора, прогулялся за город, напился где-то в форштадте пива и, успокоясь, возвращался домой с новой решимостью уже не ехать от
немцев завтра же, а прежде еще докончить свою копию, и тогда тотчас же уехать с готовой
работой.
— Sehr hubsch! Sehr akkurat! [Очень красиво! Очень аккуратно! (нем.).] — произнес
немец, окончив свое жреческое священнодействие и отходя полюбоваться издали своей
работой.
— Ну, так в этом самом Тагиле есть Медный рудник, вот Заяц там и ножки свои оставил… Это еще когда мы за барином были, так Заяц в огненной
работе робил, у обжимочного молота. А в те поры был управителем
немец, вот Заяц согрубил
немцу, а его, Зайца, за задние ноги да в гору, в рудник, значит. Думал, что оттедова и живой не вылезу… По пояс в ледяной воде робили. Ключи там из горы бегут, студеные ключи.
Немец задумался и стал размышлять о том, как бы лучше сделать свою
работу, чтобы она действительно стоила пятнадцати рублей. В это время блондинка вошла в мастерскую и начала рыться на столе, уставленном кофейниками. Поручик воспользовался задумчивостию Шиллера, подступил к ней и пожал ручку, обнаженную до самого плеча. Это Шиллеру очень не понравилось.
Платит он ему поштучно, спрашивает в
работе чистоты — и только: рассчитают, что следует, а там и распоряжайся жалованьем своим, как знаешь: хочешь, оброк высылай, а нет, так и пропей, пожалуй; у них хозяину еще барыш, как работник загуляет: он ему в глухую пору каждый день в рубль серебра поставит, а нам, хозяевам, этого делать нельзя: у нас, если парень загулял, так его надобно остановить, чтобы было чем барина в оброке удовлетворить да и в дом тоже выслать, потому что здесь все дело соседское, все на знати; а
немец ничего этого во внимание не берет…
Работа не шла бы так споро, если б вещь эта не имела формы дневника героини — того, что
немцы на их критическом жаргоне называют:"Tee — Romane".
Но вот что могло несколько удивлять — это что никто не видал никаких проявлений этой воли. Клара Пекторалис жила себе как самая обыкновенная немка: варила мужу суп, жарила клопс и вязала ему чулки и ногавки, а в отсутствие мужа, который в то время имел много
работы на стороне, сидела с состоявшим при нем машинистом Офенбергом, глупейшим деревянным
немцем из Сарепты.
Немцы насмешливо улыбались, следя за
работой. Последняя положительно кипела — к утру мост был готов. Насмешливая улыбка сменилась на немецких лицах выражением удивления.
<…>
Работа не шла бы так споро, если б вещь эта не имела формы дневника героини — того, что
немцы на их критическом жаргоне называют:"Tee-Romane".
Был у меня летось подряд в Зимогорске, откос на Покровском съезде делали,
работами распоряжался Николай Фомич, Линквист прозыватся: не то из
немцев, не то из крещеных жидов, хорошенько сказать не умею.
— Schon fleissig! [Уж за
работой!] — сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. — Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Да здравствуют Австрийцы! Да здравствуют Русские! Ура император Александр!] — обратился он к
немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем-хозяином.
В марте месяце сего года, в проезд через наш город
немца с поляком, предводителем дворянства, было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобою на обременение помещиками крестьян
работами в воскресные дни и даже двунадесятые праздники, и говорил, что таким образом бедность наша еще увеличивается, ибо по целым селам нет ни у кого ни ржи, ни овса…