Неточные совпадения
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову, в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая красная рука
работала вилкой в тарелке, таская в
рот куски жареного мяса. Очень противная рука.
Самгин вернулся домой и, когда подходил к воротам, услышал первый выстрел пушки, он прозвучал глухо и не внушительно, как будто хлопнуло полотнище ворот, закрытое порывом ветра. Самгин даже остановился, сомневаясь — пушка ли? Но вот снова мягко и незнакомо бухнуло. Он приподнял плечи и вошел в кухню. Настя,
работая у плиты, вопросительно обернулась к нему, открыв
рот.
— Почти вся газета живет моим материалом, — хвастался он, кривя
рот. — Если б не я, так Робинзону и писать не о чем. Места мне мало дают; я мог бы
зарабатывать сотни полторы.
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька
работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в
рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
С лодок набралось много простых японцев, гребцов и слуг; они с удивлением, разинув
рты, смотрели, как двое, рулевой, с русыми, загнутыми кверху усами и строгим, неулыбающимся лицом, и другой, с черными бакенбардами, пожилой боцман, с гремушками в руках, плясали долго и неистово, как будто
работали трудную работу.
Еще хуже того, если он не убьет, а лишь только меня искалечит:
работать нельзя, а рот-то все-таки остается, кто ж его накормит тогда, мой
рот, и кто ж их-то всех тогда накормит-с?
Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо
рта трубки, — все это пугало посторонних, и только близкие к инвалиду люди знали, что в изрубленном теле бьется горячее и доброе сердце, а в большой квадратной голове, покрытой щетиной густых волос,
работает неугомонная мысль.
— Все это так и есть, как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого
работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась, хотела бежать в одной рубашке по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой
рот да впихнул назад в комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего и было.
Когда он принялся
работать, то снял свой синий кафтан и оказался в красной рубахе и плисовых штанах. Обивая в гостиной мебель и ползая на коленях около кресел, он весьма тщательно расстилал прежде себе под ноги тряпку.
Работая, он обыкновенно набивал себе полнехонек
рот маленькими обойными гвоздями и при этом очень спокойно, совершенно полным голосом, разговаривал, как будто бы у него во
рту ничего не было. Вихров заметил ему однажды, что он может подавиться.
Вскрывал их фельдшер: в желудке каша, в пищеводе каша, в глотке каша и во
рту каша; а остальные, которые переносят, жалуются: «Мы, бают, твоя милость, с сытости стали на ноги падать,
работать не можем».
Клещ. Эти? Какие они люди? Рвань, золотая
рота… люди! Я — рабочий человек… мне глядеть на них стыдно… я с малых лет
работаю… Ты думаешь — я не вырвусь отсюда? Вылезу… кожу сдеру, а вылезу… Вот, погоди… умрет жена… Я здесь полгода прожил… а всё равно как шесть лет…
Ел он много и чем дальше — всё больше, мычание его становилось непрерывным; мать, не опуская рук,
работала, но часто заработок ее был ничтожен, а иногда его и вовсе не было. Она не жаловалась и неохотно — всегда молча — принимала помощь соседей, но когда ее не было дома, соседи, раздражаемые мычанием, забегали во двор и совали в ненасытный
рот корки хлеба, овощи, фрукты — всё, что можно было есть.
Как-то я
работал в губернаторском саду, красил там беседку под мрамор. Губернатор, гуляя, зашел в беседку и от нечего делать заговорил со мною, и я напомнил ему, как он когда-то приглашал меня к себе для объяснений. Он минуту вглядывался мне в лицо, потом сделал
рот, как о, развел руками и сказал...
Обед был чрезвычайный: осетрина, белуга, стерляди, дрофы, спаржа, перепелки, куропатки, грибы доказывали, что повар еще со вчерашнего дня не брал в
рот горячего, и четыре солдата с ножами в руках
работали на помощь ему всю ночь фрикасеи и желеи.
С крещенского сочельника, когда Микешка вновь принят был зятем в дом, он еще капли в
рот не брал и
работал усердно. Только работа его не спорилась: руки с перепоя дрожали. Под конец взяла его тоска — и выпить хочется и погулять охота, а выпить не на что, погулять не в чем. Украл бы что, да по приказу Аксиньи Захаровны зорко смотрят за ним. Наверх Микешке ходу нет. Племянниц еще не видал: Аксинья Захаровна заказала братцу любезному и близко к ним не подходить.
— Я, стало быть, Васькин брат… У отца нас двое: он — Васька, да я — Кирила. Акроме нас три сестры, а Васька женатый, и ребятёнок есть… Народу много, а
работать некому… В кузнице, почитай, уже два года огня не раздували. Сам я на ситцевой фабрике, кузнечить не умею, а отец какой работник? Не токмо, скажем,
работать, путем есть не может, ложку мимо
рта несет.
— Будни, — со сладкой потяготой зевая и набожно крестя разинутый
рот, лениво промолвил Феклист Митрич. — Кому теперь у нас по улицам шляться?.. Всяк при своем деле — кто
работает, кто отдыхает… Хоша и до меня доведись — нешто стал бы я теперь по улицам шманяться, ежели б не нужное дело… Не праздник седни, чтобы слоны-то продавать.
Теркина Перновский особенно донимал: никогда не ставил ему «пяти», говорил и в совете, и в классе, что у кого хорошие способности, тот обязан вдесятеро больше
работать, а не хватать все на лету. С усмешкой своего злобного
рта он процеживал с кафедры...
К троице нужно было убрать сад: граблями сгрести с травы прошлогодние листья и сучья, подмести дорожки, посыпать их песком. Наняли поденщика, — старый старик в лаптях, с длинной бородой, со старчески-светящимся лицом. Мама, когда его нанимала, усомнилась, — сможет ли он хорошо
работать. И старик старался изо всех сил. Но на побледневшем лице часто замечалось изнеможение, он не мог его скрыть, и беззубый
рот устало полуоткрывался.
Не обращая на себя ничьего внимания, они скромно шагали следом за
ротами с своими перевязочными сумками; мерзли вместе с солдатами в окопах;
работали, действительно, под тучами пуль и шрапнелей, бесстрашно ползали под огнем, перевязывая валяющихся раненых.
Когда я вошел в нее, три офицера усердно
работали ножами, вилками и
ртом над жареным гусем и запивали водкой пропущенные в желудок куски.