Неточные совпадения
К Самгину подошла Марина в темно-красном
платье, с
пестрой шалью на груди.
В доме была суета. Закладывали коляску, старомодную карету. Кучера оделись в синие новые кафтаны, намазали головы коровьим маслом и с утра напились пьяны. Дворовые женщины и девицы
пестрели праздничными, разноцветными ситцевыми
платьями, платками, косынками, ленточками. От горничных за десять шагов несло гвоздичной помадой.
В своей полувосточной обстановке Зося сегодня была необыкновенно эффектна. Одетая в простенькое летнее
платье, она походила на дорогую картину, вставленную в
пеструю раму бухарских ковров. Эта смесь европейского с среднеазиатским была оригинальна, и Привалов все время, пока сидел в коше, чувствовал себя не в Европе, а в Азии, в этой чудной стране поэтических грез, волшебных сказок, опьяняющих фантазий и чудных красавиц. Даже эта
пестрая смесь выцветших красок на коврах настраивала мысль поэтическим образом.
И вот, по праздникам, стали являться гости: приходила сестра бабушки Матрена Ивановна, большеносая крикливая прачка, в шелковом полосатом
платье и золотистой головке, с нею — сыновья: Василий — чертежник, длинноволосый, добрый и веселый, весь одетый в серое;
пестрый Виктор, с лошадиной головою, узким лицом, обрызганный веснушками, — еще в сенях, снимая галоши, он напевал пискляво, точно Петрушка...
При мне, например, в Александровске всякий раз во время обедни переднюю половину церкви занимали чиновники и их семьи; затем следовал
пестрый ряд солдаток, надзирательских жен и женщин свободного состояния с детьми, затем надзиратели и солдаты, и уже позади всех у стены поселенцы, одетые в городское
платье, и каторжные писаря.
Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном
платье, с
пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях жена никогда с ним не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
Я очутился в небольшой и не совсем опрятной комнате с бедной, словно наскоро расставленной мебелью. У окна, на кресле с отломанной ручкой, сидела женщина лет пятидесяти, простоволосая и некрасивая, в зеленом старом
платье и с
пестрой гарусной косынкой вокруг шеи. Ее небольшие черные глазки так и впились в меня.
Луша была в простеньком ситцевом
платье и даже без шляпы; голова была подвязана
пестрым бумажным платком, глубоко надвинутым на глаза.
С острым носом, с узкими черными глазками и с резкими, точно что-то хватавшими движениями, она всегда походила на птицу; это сходство увеличивалось еще
пестрым барежевым
платьем и кружевной наколкой на голове.
Я кинулся назад — в ту комнату, где она (вероятно) еще застегивала юнифу перед зеркалом, вбежал — и остановился. Вот — ясно вижу — еще покачивается старинное кольцо на ключе в двери шкафа, а I — нет. Уйти она никуда не могла — выход из комнаты только один — и все-таки ее нет. Я обшарил все, я даже открыл шкаф и ощупал там
пестрые, древние
платья: никого…
Впереди, шагах в трехстах от строя, яркими разноцветными пятнами
пестрели дамские
платья, зонтики и шляпки: там стояли полковые дамы, собравшиеся поглядеть на парад.
Костюм для гейши Людмила смастерила сама по ярлыку от корилопсиса:
платье желтого шелка на красном атласе, длинное и широкое; на
платье шитый
пестрый узор, крупные цветы причудливых очертаний.
Празднества закончились парадом на Шейновском поле. Тысяча народу кругом. Доисторические курганы, тянущиеся линией между Большими и Малыми Балканами по знаменитой Долине роз и Шейновскому полю, представляли собой огромные букеты цветов. Жаркий солнечный день — все в цветных шляпках и
платьях, дамы с букетами цветов и
пестрыми зонтиками, военные гости в белых фуражках.
На хозяйке было
платье шелковой кисеи с большими
пестрыми букетами, на голове большие золотые, какие-то особенные шпильки в густых русых, хоть и не вполне своих, но прекрасных волосах.
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга; стены озарились, увешанные
платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый
пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла плакать; вырывала иголку из рук.
Комната, в которую вступил Иван Иванович, была совершенно темна, потому что ставни были закрыты, и солнечный луч, проходя в дыру, сделанную в ставне, принял радужный цвет и, ударяясь в противостоящую стену, рисовал на ней
пестрый ландшафт из очеретяных крыш, дерев и развешанного на дворе
платья, все только в обращенном виде. От этого всей комнате сообщался какой-то чудный полусвет.
Впоследствии мне постоянно казалось, что «Однодворец Овсянников» списан Тургеневым с являвшегося ко всем окрестным помещикам и приносившего в подарок свежего меду из своего пчельника однодворца Ивана Матвеевича Овсянникова. Старуха, жена его, Авдотья Ионовна, повязывавшая голову
пестрым ковровым платком с вырывающейся кверху бахромою и в
пестром праздничном
платье была истым подобием бубнового короля.
Лизавета же Николавна… о! знак восклицания… погодите!.. теперь она взошла в свою спальну и кликнула горничную Марфушу — толстую, рябую девищу!.. дурной знак!.. я бы не желал, чтоб у моей жены или невесты была толстая и рябая горничная!.. терпеть не могу толстых и рябых горничных, с головой, вымазанной чухонским маслом или приглаженной квасом, от которого волосы слипаются и рыжеют, с руками шероховатыми, как вчерашний решетный хлеб, с сонными глазами, с ногами, хлопающими в башмаках без ленточек, тяжелой походкой, и (что всего хуже) четвероугольной талией, облепленной
пестрым домашним
платьем, которое внизу уже, чем вверху…
Иосаф проворно зашагал к бульвару. На средней главной аллее он еще издали узнал идущего впереди под ручку с сестрою Бжестовского, который был на этот раз в
пестром пиджаке, с тоненькой, из китового уса, тросточкой и в соломенной шляпе. На Эмилии была та же белая шляпа, тот же белый кашемировый бурнус, но только надетый на голубое барежевое
платье, которое, низко спускаясь сзади, волочилось по песку. Какой-то королевой с царственным шлейфом показалась она Иосафу. На половине дорожки он их нагнал.
Тысячи сортов шляпок,
платьев, платков —
пестрых, легких, к которым иногда в течение целых двух дней сохраняется привязанность их владетельниц, ослепят хоть кого на Невском проспекте.
Кто ж он? не русский! и не лях —
Хоть
платье польское на нем
Пестрело ярко серебром,
Хоть сабля польская звеня
Стучала по ребрам коня!
— Вот вам билетец, — сказал маклер, подавая Алексею карточку. — С этим билетцем поезжайте вы к портному, у него готового
платья завсегда припасено вдоволь. Да выбирайте не сами, во всем на него положитесь… Главное, чтобы
пестрого на вас ничего не было, все чтобы черное, а рубашка белая полотняная, и каждый день чистую вздевайте… Постойте-ка, я портному-то записку напишу.
Горбатенькая тетя Леля, все еще не выпуская Дуниной руки, стояла посреди светлой, уютно убранной гостиной, обставленной мягкой, темно-красной мебелью, с
пестрым недорогим ковром на полу, с узким трюмо в простенке между двух окон, с массой портретов и небольших картин на стенах. У письменного стола, приютившегося у одного из окон, поставив ноги на коврик шкуры лисицы, сидела, низко склонившись с пером в руке, пожилая женщина в черном
платье.
Та едва успела опуститься на первый попавшийся стул, как все вокруг нее уже
запестрело серыми
платьями и розовыми полосатыми передниками.
Стройная и сильная фигура ее была прекрасна: все на ней было свежо, чисто и необыкновенно ловко, и, вдобавок, все, что было на ней, точно с нею сливалось: ее скрипящий башмачок, ее шелестящее
платье, этот прыгающий в ее руке тонкий антука и эта
пестрая вуалетка, из-под которой еще ярче сверкают ее страстные глаза и которая прибавляет столько нежности открытой нижней части лица, — все это было прекрасно, все увеличивало ее обаяние и давало ей еще новый шик.
Верхние театральные сферы, вплоть до «райка», также
пестрели яркими женскими
платьями и темными фигурами мужчин во всевозможных костюмах, от модного до длиннополого сюртука и даже до суконной поддевки и крашеного нагольного тулупа.
Вот уже четыре дня прошло с тех пор, как я случайно попал в Большой театр на первое представление «Комарго» и среди
пестрой толпы танцовщиц заметил одну нежненькую блондиночку в желтом
платье, а блондиночка эта до сих пор не идет из моей головы да и только!
По правую сторону сидел крестьянин, похожий на немецкого мызника, лет пятидесяти или без малого; он был без верхнего
платья, в длинном камзоле из тонкого красного сукна, с рядом блестящих пуговиц, в синих коротких исподних
платьях,
пестрых чулках и башмаках со стальными пряжками.
Верочка не без трепета перешагнула порог и, волнуясь, стала снимать с себя верхнее
платье. Едва только успела она освободиться от кофточки, как тяжелые шаги за спиной заставили ее обернуться. Верочка увидела перед собой невысокую, очень полную женщину, с гладко причесанной, на пробор, головой, в турецком
пестром капоте.