Неточные совпадения
Маменька,
пустите,
смерть моя! я ее вытащу, а то так и сам… что мне без нее!
— А то здесь другой доктор приезжает к больному, — продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, — а больной уже ad patres; [Отправился к праотцам (лат.).] человек и не
пускает доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: «Что, барин перед
смертью икал?» — «Икали-с». — «И много икал?» — «Много». — «А, ну — это хорошо», — да и верть назад. Ха-ха-ха!
— И ты прав. Я догадался о том, когда уже было все кончено, то есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело не сладилось за
смертью Лидии, да, может, если б и осталась в живых, то не сладилось бы, а маму я и теперь не
пускаю к ребенку. Это — лишь эпизод. Милый мой, я давно тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы здесь сойдемся; знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей
смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы
пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
Однажды он пришел ко мне и говорит: если убил не брат, а Смердяков (потому что эту басню
пустили здесь все, что убил Смердяков), то, может быть, виновен и я, потому что Смердяков знал, что я не люблю отца, и, может быть, думал, что я желаю
смерти отца.
Пускай потом картина Рафаэля окажется доморощенной мазней, а колье — бутылочного стекла, покупатель все равно идет опять на Сухаревку в тех же мечтах и до самой
смерти будет искать «на грош пятаков».
Но воображение мое снова начинало работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство из дому, бродящим ночью по улицам: никто не
пускает меня к себе в дом; на меня нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг является Волков, спасает меня от
смерти и приводит к отцу и матери; я прощаю Волкова и чувствую какое-то удовольствие.
Долго, долго лесной зверь, чудо морское не поддавался на такие слова, да не мог просьбам и слезам своей красавицы супротивным быть и говорит ей таково слово: «Не могу я тебе супротивным быть, по той причине, что люблю тебя
пуще самого себя, исполню я твое желание, хоша знаю, что погублю мое счастие и умру
смертью безвременной.
Есть умная русская пословица: «Что русскому здорово, то немцу
смерть»; по нужде, эту пословицу и наоборот
пустить можно.
Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее
смерти, но в дом к себе не
пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было.
— Слушай, друг! — поспешил поправиться Глумов, — ведь это такой сюжет, что из него целый роман выкроить можно. Я и заглавие придумал:"Плоды подчиненного распутства, или
Смерть двух начальников и вызванное оною мероприятие со стороны третьего". Написать да фельетонцем в"Красе Демидрона"и
пустить… а? как ты думаешь, хозяева твои примут?
— Да ты что языком-то колотишь? Вы с дядей Васей коровью
смерть убили, [То есть убили мужика или бабу, подозревая, что они
пустили по ветру порчу, от которой падает скот. У нас был один такой убийца. (Примеч. автора.)] оттого и сюда пришли.
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да…
пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут
смерть пришла… ну, я тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь… в скиты посылай…
Счастливцев. Ей-богу, боюсь!
Пустите! Меня ведь уж раз так-то убили совсем до
смерти.
Нет
пуще лиха, как наглая
смерть.
Да, соблазнился я, помутился ум, я и думал: побуду еще прежним Сашей, отдохну в прежнем перед
смертью, — а кровь не
пускает.
— Ты права! — говорил он, — чего мне желать теперь? —
пускай придут убийцы… я был счастлив!.. чего же более для меня? — я видал
смерть близко на ратном поле, и не боялся… и теперь не испугаюсь: я мужчина, я тверд душой и телом, и до конца не потеряю надежды спастись вместе с тобою… но если надобно умереть, я умру, не вздрогнув, не простонав… клянусь, никто под небесами не скажет, что твой друг склонил колена перед низкими палачами!..
— Батюшка! — говорил Юрий,
пустив обрадованную женщину, — сойдите скорее… жизнь и
смерть, говорю я вам!.. сойдите, ради неба или ада…
«Всегда награжден,
Кто любит до гроба,
Ни зависть, ни злоба
Ему не закон;
Пускай его
смерть и погубит;
Один не погибнет, кто любит!
Никаких собак нельзя было
пускать на Сганареля. Ясно было, что при его страшном вооружении бревном он мог победить все великое множество псов без малейшего для себя вреда. А медведь, вертя свое бревно и сам за ним поворачиваясь, прямо подавался к лесу, и
смерть его ожидала только здесь, у секрета, в котором сидели Ферапонт и без промаха стрелявший Флегонт.
Марья Дмитр<евна>. Я вижу, что близок мой конец… такие предчувствия меня никогда не обманывали. Боже! боже мой! Допусти только примириться с моим мужем прежде
смерти;
пускай ничей справедливый укор не следует за мной в могилу. Аннушка! доведи меня в мою комнату!
Поднялся я на ноги, гляжу — последние двое на пригорок выбежали. Впереди-то Салтанов, начальник кордона, лихой, далеко про него слышно было; гиляки — и те его
пуще шайтана боялись, а уж из нашего-то брата не один от него
смерть себе получил. Ну, на этот раз не пришлось… Сам себя потерял…
Легче тут нам стало. Снял я шапку, поклонился доброму человеку; товарищи тоже ему кланяются… Плачем… И то дорого, что припасами наделил, а еще
пуще того дорого, что доброе слово услыхали. До сих пор шли, от людей прятались, потому знаем:
смерть нам от людей предстоит, больше ничего. А тут пожалели нас.
Глупец, кто верит женским обещаньям,
А
пуще женской скромности — да, да!
Не всё ль равно на нитку привязать
Медведя и надеяться, что он
Не перервет ее, чтобы уйти;
Невольно проболтается язык твой…
Нет, я теперь в таком уж положеньи,
Что предо мною
смерть или победа
На волосе висят… а так как верно
Я изберу победу, а не
смерть,
То все твои мольбы напрасны,
Эмилия…
Пусти меня! — мой брат! мой брат! мой брат!
Куда ты?.. я тебя люблю, люблю так нежно.
Закон — тиран! — какой уродливый
И гадкий вид! — дай руку мне! — о нет:
Как? — эти пальцы пахнут
смертью!
Отдайте ожерелье мне назад…
Мой брат! мой брат! мой брат!
Я знала, он погибнет, Сара,
Пойдем домой.
Пускай она с Фернандо,
Как нищая, под окнами блуждает:
Я отвергаю от себя ее!
Эмилия не дочь мне; пусть она
Найдет отца себе другого; я отвергнул
Бесстыдную от сердца своего.
Когда б она пришла к моим дверям,
Усталая, голодная, худая,
Как
смерть, когда б она просила
Кусочка хлеба у меня, и этого
Я б не дал ей;
пускай она умрет
На обесчещенном моем пороге!..
Булычов. И погибнет царство, где смрад. Ничего не вижу… (Встал, держась за стол, протирает глаза.) Царствие твое… Какое царствие? Звери! Царствие… Отче наш… Нет… плохо! Какой ты мне отец, если на
смерть осудил? За что? Все умирают? Зачем? Ну,
пускай — все! А я — зачем? (Покачнулся.) Ну? Что, Егор? (Хрипло кричит.) Шура… Глаха — доктора! Эй… кто-нибудь, черти! Егор… Булычов… Егор!..
Они понимают, конечно, что этой цели не достигнут, если дитя умрёт, и вследствие этого стараются предохранить его от
смерти, т. е. не
пускают бегать и резвиться, берегут от простуды и сквозного ветра, кутают, держат на медицинской диэте, и т. п.
— Мне всегда хочется чего-то, — задумчиво заговорила Мальва. — А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку — и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и
пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а
пуще всех — себя самоё, то избила бы весь народ. И потом бы себя… страшной
смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.
— Скорняков боится, уже
пустил слух, что этой зимою начнёт сводить лес свой, — хочет задобрить народ, чтобы молчали про шинок-то, — работа, дескать, будет. А Астахов кричит — врёт он, лес у нас с ним общий, не деленый, ещё тяжба будет в суде насчёт границ… Не знают мужики, чью руку держать, а в душе всем
смерть хочется, чтобы оба сгинули!
Отец-старик не раз его насчет уды предостерегал. «
Пуще всего берегись уды! — говорил он. — Потому что хоть и глупейший это снаряд, да ведь с нами, пискарями, что глупее, то вернее. Бросят нам муху, словно нас же приголубить хотят; ты в нее вцепишься — ан в мухе-то
смерть!»
Пускай умру… но
смерть моя
Не продолжит их бытия,
И дни грядущие мои
Им не присвоить — и в крови,
Неправой казнью пролитóй,
В крови безумца молодой,
Им разогреть не суждено
Сердца, увядшие давно...
— А то не по нраву, что не люблю, коли говорят неправду, — отвечала Грачиха, — не от бога ваши молодые господа померли, про сынка,
пускай уж, не знаем, в Питере дело было, хоть тоже слыхали, что из-за денег все вышло: он думал так, что маменька богата, не пожалеет для него, взял да казенным денежкам глаза и протер, а выкупу за него не сделали. За неволю с ума спятишь, можо, не своей
смертью и помер, а принял что-нибудь, — слыхали тоже и знаем!
А хоша и не забьет тебя до
смерти, так разве лучше, как
пустит калекой век доживать?..
— Врет! — топнув ногой, вскрикнула Фленушка и быстрыми шагами стала ходить взад и вперед по горнице. — Не уехать ему!.. Не
пущу!.. Жива быть не хочу, а уж он не уедет!.. На Казанскую быть ему венчану…
Смерти верней!..
Если
смерть есть полное уничтожение сознания и подобна глубокому сну без сновидений, то
смерть — несомненное благо, потому что
пускай каждый вспомнит проведенную им ночь в таком сне без сновидений и пусть сравнит с этой ночью те другие ночи и дни со всеми их страхами, тревогами и неудовлетворенными желаниями, которые он испытывал и наяву и в сновидениях, и я уверен, что всякий не много найдет дней и ночей счастливее ночи без сновидений.
То
пуще всего крушило князя Федора, то всего больше его печалило, что некому было приказать свою душу, некому по
смерти его быть помянником…
Мы достаточно видели, что к добродетельному хотению резко отрицательно относится и художник Толстой. Добродетельное хотение — это
смерть для души. Выбившись из-под власти добродетельного хотения, Оленин пишет: «Я был мертв, а теперь только я живу!» И Кити в волнении восклицает: «Ах, как глупо, как гадко!.. Нет, теперь уже я не поддамся на это! Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей!
Пускай они живут, как хотят, и я, как хочу. Я не могу быть другою!» И так все.
Фукье-Тенвиль, знаменитый прокурор революционного трибунала в эпоху террора, предлагал
пускать перед казнью осужденным кровь, дабы, таким образом, ослаблять мужество, с которым они шли на
смерть.
— Вот тутотка тоже нам будет, православные, Господу помолиться и на бродячую
смерть живой огонь
пустить.
— Это такой порядок: необыкновенная
смерть требует особенного внимания к трупу, и пока приедут власти, я никого сюда не
пущу.
— Зачем ты
пустил эти часы! Они уже восемнадцать лет стояли на минуте батюшкиной
смерти… а ты их стронул.
Проехав плотину, я свернул на Опасовскую дорогу и
пустил Бесенка вскачь. Он словно сорвался и понесся вперед как бешеный. Безумное веселье овладевает при такой езде; трава по краям дороги сливалась в одноцветные полосы, захватывало дух, а я все подгонял Бесенка, и он мчался, словно убегая от
смерти.
Больного я не видел. К нему уже не
пускали. Он часто лишался сознания, но и в день
смерти, приходя в себя, все спрашивал: есть ли депеша"от Коли", то есть от Н.П.Огарева. Эта дружба все пережила и умерла только с его последним вздохом. Позднее, уже в России, я взял этот мотив для рассказа"Последняя депеша". Такой дружбы не знали писатели моего поколения.
"Вор! — думал он и начал чуть заметно улыбаться. —
Пускай!
Смерть от своей руки еще не ушла. Лучше пистолет, чем такой прыжок с колокольни. Сделать это приличней и скромней".
— Сказано — не поеду, так значит и не поеду, — молвил князь Алексей Юрьич. —
Пускай меня матушка-государыня
смертью казнит,
пускай меня в дальни сибирски города сошлет, а в цесарскую землю я ни ногой.
— Господи, господи, зачем столько страданий дано человеку?
Пускай бы умереть, — я всегда говорю: что в
смерти страшного? Но только бы без страданий.
— Мальшик мой дорогой, — произнес Фридрих Адольфович, глубоко растроганный его словами, — если
смерть попагайчика помогиль исправить тебе твой характер и перестать делать злой шалости, то
пускай умер попагайка и я вместо ево нашел хорошего друга в моем мальшике. Не так ли?
И вот я — пустынник, простоявший тридцать лет, — в тени столпа моего люди получали исцеления, а меня никто не
пускает под крышу, и я не только могу быть убит от злодеев, но еще горше
смерти могу быть оскорблен и обесчестен от извративших природу бесстыдников.
Это не устрашило новгородцев, они надеялись на собственные свои силы и на мужество всегда могучих сынов св. Софии, как называли они себя, продолжали своевольничать и не
пускали на вече никого из московских сановников. В это время король польский прислал в Новгород послом своего воеводу, князя Михаила Оленьковича, и с ним прибыло много литовских витязей и попов. Зачем было прислано это посольство, долго никто не знал, тем более что
смерть новгородского владыки Ионы отвлекла внимание заезжих гостей.