Неточные совпадения
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку, мягкие замшевые ботинки;
под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он
ходил так осторожно, как будто и
землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью руки, возглашал барским, рокочущим басом...
— Да, царь и ученый: ты знаешь, что прежде в центре мира полагали
землю, и все обращалось вокруг нее, потом Галилей, Коперник — нашли, что все обращается вокруг солнца, а теперь открыли, что и солнце обращается вокруг другого солнца.
Проходили века — и явления физического мира поддавались всякой из этих теорий. Так и жизнь: подводили ее
под фатум, потом
под разум,
под случай — подходит ко всему. У бабушки есть какой-то домовой…
И вот восходит к Богу диавол вместе с сынами Божьими и говорит Господу, что
прошел по всей
земле и
под землею.
А в зимний день
ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать морозным острым воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом неба над красноватым лесом!.. А первые весенние дни, когда кругом все блестит и обрушается, сквозь тяжелый пар талого снега уже пахнет согретой
землей, на проталинках,
под косым лучом солнца, доверчиво поют жаворонки, и, с веселым шумом и ревом, из оврага в овраг клубятся потоки…
Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле
прошла железная дорога, и если вишневый сад и
землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду
под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода.
Это был высокий, сухой и копченый человек, в тяжелом тулупе из овчины, с жесткими волосами на костлявом, заржавевшем лице. Он
ходил по улице согнувшись, странно качаясь, и молча, упорно смотрел в
землю под ноги себе. Его чугунное лицо, с маленькими грустными глазами, внушало мне боязливое почтение, — думалось, что этот человек занят серьезным делом, он чего-то ищет, и мешать ему не надобно.
Если читатель пожелает сравнить здешние участки с нашими крестьянскими наделами, то он должен еще иметь в виду, что пахотная
земля здесь не
ходит под паром, а ежегодно засевается вся до последнего вершка, и потому здешние две десятины в количественном отношении стоят наших трех.
— Ну уж, мать, был киятер. Были мы в Суконных банях. Вспарились, сели в передбанник, да и говорим: «Как его солдаты-то из ружьев расстригнули, а он
под землю». Странница одна и говорит: «Он, говорит, опять по
земле ходит». — «Как, говорим, по
земле ходит?» — «
Ходит», говорит. А тут бабочка одна в баню пошла, да как, мать моя, выскочит оттуда, да как гаркнет без ума без разума: «Мужик в бане». Глянули, неправда он. Так и стоит так, то есть так и стоит.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это
прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели
под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в
землю.
Он возвратился из церкви
под влиянием сильнейшего религиозного настроения, и когда потом, часу в двенадцатом, заблаговестили к преждеосвященной обедне, он первый отправился к службе; и его даже удивляло, каким образом такие религиозные люди, как Семен Яковлевич и Евлампия Матвеевна, молились без всякого увлечения:
сходят в церковь, покланяются там в пояс и в
землю, возвратятся домой только несколько усталые, как бы после какого-то чисто физического труда.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское,
прошла на станцию, спросила себе чаю и села у окна, поставив
под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей крышей. На крыльце волости сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в
землю и покачивала головой.
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он
под собой
землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует —
земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не
сходя с места. Вон мать пришла!
А уже светало, ей было боязно и стыдно ждать, что кто-нибудь выйдет на улицу, увидит ее, полунагую. Она
сошла к болоту и села на
землю под тесной группой молодых осин. И так сидела долго, объятая ночью, неподвижно глядя во тьму широко раскрытыми глазами, и боязливо пела, баюкая уснувшего ребенка и обиженное сердце свое…
Раньше мне это как-то никогда не приходило в голову — но ведь это именно так: мы, на
земле, все время
ходим над клокочущим, багровым морем огня, скрытого там — в чреве
земли. Но никогда не думаем об этом. И вот вдруг бы тонкая скорлупа у нас
под ногами стала стеклянной, вдруг бы мы увидели…
— Конечно, летаю, — ответил он. — Но только с каждым годом все ниже и ниже. Прежде, в детстве, я летал
под потолком. Ужасно смешно было глядеть на людей сверху: как будто они
ходят вверх ногами. Они меня старались достать половой щеткой, но не могли. А я все летаю и все смеюсь. Теперь уже этого нет, теперь я только прыгаю, — сказал Ромашов со вздохом. — Оттолкнусь ногами и лечу над
землей. Так, шагов двадцать — и низко, не выше аршина.
Сам ее так уважаю, что думаю: не ты ли, проклятая, и
землю и небо сделала? а сам на нее с дерзостью кричу: «
ходи шибче», да все
под ноги ей лебедей, да раз руку за пазуху пущаю, чтобы еще одного достать, а их, гляжу, там уже всего с десяток остался…
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции.
Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под
земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство пало на
земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения,
под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.],
сошел сам на
землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
Аггей Никитич сам понимал, что он был виноват перед Егором Егорычем, но вначале он почти трусил ответить Марфину на вопрос того о деле Тулузова, в котором Аггей Никитич смутно сознавал себя если не неправым, то бездействовавшим, а потом и забыл даже, что ему нужно было что-нибудь ответить Егору Егорычу, так как пани Вибель, говоря Аггею Никитичу, что она уже его, сказала не фразу, и потому можете себе представить, что произошло с моим пятидесятилетним мечтателем; он
ходил, не чувствуя
земли под собою, а между тем ему надобно было каждый вечер выслушивать масонские поучения аптекаря, на которых вместе с ним присутствовала пани Вибель, что окончательно развлекало и волновало Аггея Никитича.
Пантелей-государь
ходит по двору,
Кузмич гуляет по широкому,
Кунья на нем шуба до
земли,
Соболья на нем шапка до верху,
Божья на нем милость до веку.
Сужена-то смотрит из-под пологу,
Бояре-то смотрят из города,
Боярыни-то смотрят из терема.
Бояре-то молвят: чей-то такой?
Боярыни молвят: чей-то господин?
А сужена молвит: мой дорогой!
Старик прилег к
земле и, еще задыхаясь от страха, стал шептать какие-то слова. Князь смотрел
под колесо.
Прошло несколько минут.
По другому знаку надлежало им скакать друг на друга, но, к изумлению всех, Вяземский закачался на седле и выпустил из рук поводья. Он свалился бы на
землю, если б поручник и стряпчий не подбежали и не помогли ему
сойти с коня. Подоспевшие конюхи успели схватить аргамака
под уздцы.
Но я
ходил в церковь только в большие морозы или когда вьюга бешено металась по городу, когда кажется, что небо замерзло, а ветер распылил его в облака снега, и
земля, тоже замерзая
под сугробами, никогда уже не воскреснет, не оживет.
Саша
прошел за угол, к забору, с улицы, остановился
под липой и, выкатив глаза, поглядел в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб руками кучу листьев, — обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные в
землю. Он приподнял их —
под ними оказался кусок кровельного железа,
под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною открылась большая дыра, уходя
под корень.
И оба они, взявшись
под руки, вышли из комнаты,
прошли весь двор и вступили на средину покрытого блестящим снегом огорода. Здесь старик стал и, указав дьякону на крест собора, где они оба столь долго предстояли алтарю, молча же перевел свой перст вниз к самой
земле и строго вымолвил...
Но утром днесь поглядаю свысока на
землю сего Пизонского да думаю о делах своих, как вдруг начинаю замечать, что эта свежевзоранная, черная, даже как бы синеватая
земля необыкновенно как красиво нежится
под утренним солнцем и
ходят по ней бороздами в блестящем пере тощие черные птицы и свежим червем подкрепляют свое голодное тело.
Потом вагон пошел спокойнее,
под колесами зазвучала твердая
земля, поезд
сошел с моста и потянулся, прибавляя ход, вдоль берега.
Когда Евгения Петровна шла по двору, приподняв юбку и осторожно ставя ноги на
землю, она тоже напоминала кошку своей брезгливостью и, может быть, так же отряхала, незаметно,
под юбкой, маленькие ноги, испачканные пылью или грязью. А чаще всего в строгости своей она похожа на монахиню, хотя и светло одевается. В церковь — не
ходит, а о Христе умеет говорить просто, горячо и бесстрашно.
Старик пошел дальше. Оленин не отставал от него.
Пройдя шагов двадцать и спускаясь книзу, они пришли в чащу к разлапистой груше,
под которою
земля была черна и оставался свежий звериный помет.
Я ослабел в борьбе с собой
Среди мучительных усилий…
И чувства наконец вкусили
Какой-то тягостный, обманчивый покой!..
Лишь иногда невольною заботой
Душа тревожится в холодном этом сне,
И сердце ноет, будто ждет чего-то.
Не всё ли кончено — ужели на
землеСтраданье новое вкусить осталось мне!..
Вздор!.. дни
пройдут — придет забвенье,
Под тягостью годов умрет воображенье;
И должен же покой когда-нибудь
Вновь поселиться в эту грудь!..
Егорушка лежал на спине и, заложив руки
под голову, глядел вверх на небо. Он видел, как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала; ангелы-хранители, застилая горизонт своими золотыми крыльями, располагались на ночлег; день
прошел благополучно, наступила тихая, благополучная ночь, и они могли спокойно сидеть у себя дома на небе… Видел Егорушка, как мало-помалу темнело небо и опускалась на
землю мгла, как засветились одна за другой звезды.
— И, отец ты мой, тàк испортят, что и навек нечеловеком сделают! Мало ли дурных людей на свете! По злобе вынет горсть
земли из-под следу… или чтò там… и навек нечеловеком сделает; долго ли до греха? Я так-себе думаю, не
сходить ли мне к Дундуку, старику, чтò в Воробьевке живет: он знает всякие слова, и травы знает, и порчу снимает, и с креста воду спущает; так не пособит ли он? — говорила баба: — може он его излечит.
Земля под нами разрывалась от стонов, а мы
ходили, как по паркету; хлеб, который мы ели, вопиял, а мы ели да похваливали…
Но не
прошла она десяти шагов, как Мозгляков как будто вырос перед нею из-под
земли; казалось, он нарочно поджидал на этом месте.
После обеда другие дрёмовцы видели неведомого человека за рекою, на «Коровьем языке», на мысу,
земле князей Ратских;
ходил человек в кустах тальника, меряя песчаный мыс ровными, широкими шагами, глядел из-под ладони на город, на Оку и на петлисто запутанный приток её, болотистую речку Ватаракшу [устар. негодный, неуклюжий — Ред.].
Он идёт по холодку, в перламутровом сумраке раннего утра;
ходит по своей
земле, сунув руки за спину
под кафтан; кафтан приподнялся петушиным хвостом; Артамонов давит тяжёлою ногой стружку, щепу, думает...
Выношенного ястреба, приученного видеть около себя легавую собаку, притравливают следующим образом: охотник выходит с ним па открытое место, всего лучше за околицу деревни, в поле; другой охотник идет рядом с ним (впрочем, обойтись и без товарища): незаметно для ястреба вынимает он из кармана или из вачика [Вачик — холщовая или кожаная двойная сумка; в маленькой сумке лежит вабило, без которого никак не должно
ходить в поле, а в большую кладут затравленных перепелок] голубя, предпочтительно молодого, привязанного за ногу тоненьким снурком, другой конец которого привязан к руке охотника: это делается для того, чтоб задержать полет голубя и чтоб, в случае неудачи, он не улетел совсем; голубь вспархивает, как будто нечаянно, из-под самых ног охотника; ястреб, опутинки которого заблаговременно отвязаны от должника, бросается, догоняет птицу, схватывает и падает с добычею на
землю; охотник подбегает и осторожно помогает ястребу удержать голубя, потому что последний очень силен и гнездарю одному с ним не справиться; нужно придержать голубиные крылья и потом, не вынимая из когтей, отвернуть голубю голову.
— Пятьдесят и семь лет
хожу я по
земле, Лексей ты мой Максимыч, молодой ты мой шиш, новый челночок! — говорил он придушенным голосом, улыбаясь больными серыми глазами в темных очках, самодельно связанных медной проволокой, от которой у него на переносице и за ушами являлись зеленые пятна окиси. Ткачи звали его Немцем за то, что он брил бороду, оставляя тугие усы и густой клок седых волос
под нижней губой. Среднего роста, широкогрудый, он был исполнен скорбной веселостью.
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды; крик офицеров, требующих, чтобы все шли в строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы
прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам
под бивуак, я бросился на
землю, совершенно разбитый и телом и душою.
Послушно
ходит человек; ищет, смотрит, чутко прислушивается и снова идёт, идёт. Гудит
под ногами искателей
земля и толкает их дальше — через реки, горы, леса и моря, — ещё дальше, всюду, где уединённо обители стоят, обещая чудеса, всюду, где дышит надежда на что-то иное, чем эта горькая, трудная, тесная жизнь.
— Ведь ежели я поверю — тогда шабаш! Я — немилостив, нет! У меня брат в солдатах был — удавился; сестра у кумысников
под Бирском в прислугах жила — ребёнок у неё от них кривоногий: четыре года, а не
ходит. Значит — пропала девка из-за баловства. Куда её теперь? Отец — пьяница, а старшой брат всю
землю захватил. Весь я тут…
Когда
проходили мимо девок, раскинувшихся
под сосною на
земле, Прасковья взглянула на них, на солнце и проворчала, остановись...
В сердце всё более тревожно колебалось беспокойное чувство, вызывая неожиданные мысли, раскачивая его из стороны в сторону, точно маятник, — он всё яснее ощущал, что
земля стала нетверда
под ногами у него и в душе будто осенний ветер
ходил, покрывая её время от времени скучной, мелкой рябью.
Еще в тý пору, как русская
земля была
под татарами, ради народного умиренья
проходил в орду басурманскую святитель Христов Алексий, митрополит Московский.
Один раз, ночью, он пошел по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется
земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксенова. Аксенов хотел
пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход
под стенами и как он
землю каждый день выносит в голенищах и высыпает на улицу, когда их гоняют на работу. Он сказал...
Помню, как ярко и жарко пекло солнце сухую, рассыпчатую
под ногами
землю, как играло оно на зеркале пруда, как бились у берегов крупные карпии, в середине зыбили гладь пруда стайки рыбок, как высоко в небе вился ястреб, стоя над утятами, которые, бурля и плескаясь, через тростник выплывали на середину; как грозовые белые кудрявые тучи сбирались на горизонте, как грязь, вытащенная неводом у берега, понемногу расходилась и как,
проходя по плотине, я снова услыхал удары валька, разносящиеся по пруду.
Деревья умеют
ходить. Черемуха выросла близко от липы, липа затенила ее. «Черемуха, чтоб ее не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку. Она почуяла, видно, что ей не жить
под липой, вытянулась, вцепилась сучком на
землю, сделала из сучка корень, а тот корень бросила» (Рассказы для детей из ботаники: «Как
ходят деревья»).
Прошло лето, и наступила осень. С деревьев посыпались на влажную холодную
землю пожелтевшие, отжившие свой короткий век, листья…Начались дожди. Осенняя грязь — не летняя: она не высыхает, а если и высыхает, то не по часам, а по дням и неделям…Подул ветер, напоминающий о зиме. Почерневший от непогоды лес нахмурился и уже перестал манить
под свою листву.
И какое же зато было там у китайцев отношение к русским! Мы часто целыми днями сидели без самого необходимого, — там был полный избыток во всем: китайцы, как из-под
земли, доставали русским решительно все, что они спрашивали. Никто там не боялся хунхузов, глухою ночью все
ходили по деревне безоружные.
— Государь и великий князь, — начал Феофил. — Я, богомолец твой, со священными семи соборов и с другими людинами, молим тебя утушить гнев, который ты возложил на отчину твою. Огонь и меч твой
ходят по
земле нашей, не попусти гибнуть рабам твоим
под зельем их.