Бедная Саша, бедная жертва гнусной,
проклятой русской жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других: в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще поминала тебя и благословляла память твою как единственный светлый образ, явившийся в ее детстве!
— Ну, если, граф, вы непременно этого хотите, то, конечно, я должен… я не могу отказать вам. Уезжайте же скорее отсюда, господин Данвиль; советую вам быть вперед осторожнее: император никогда не любил шутить военной дисциплиною, а теперь сделался еще строже. Говорят, он беспрестанно сердится; эти
проклятые русские выводят его из терпения. Варвары! и не думают о мире! Как будто бы война должна продолжаться вечно. Прощайте, господа!
— И о чем тут разговаривать долго, я не понимаю. Мальчишку поймали с поличным. Ясно, как день, он шпионил за нами. Да и видно по всему, что он переодетый барчонок: ишь руки y него какие нежные, без единой мозоли, барчонок и есть, видать сразу. Много их развелось, таких барчат-шпионов, которые помогают на каждом шагу
проклятым русским. Ну, a раз шпион — y нас суд короткий: расстрелять и баста.
Неточные совпадения
— Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на
Русской земле от
проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!
— Ей-богу, ничего не слышу! — отвечал он. — Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В
русских избах
проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым простым средством…
Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того
проклятого случая, когда в одной
русской корчме залез мне в левое ухо таракан.
Всю жизнь, с детских лет, меня мучают «
проклятые вопросы», которые Достоевский считал столь характерными для «
русских мальчиков».
Достоевский будет говорить о
русских мальчиках, решающих
проклятые вопросы.
— Бомбами пускать! сук[ин] сын е….. твою м… Дай только добраться, тогда попробуешь штыка трехгранного
русского,
проклятый! — заговорил ротный командир так громко, что батальонный командир должен был приказать ему молчать и не шуметь так много.
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в
русской религиозной мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как
проклятого, он должен будет удалить.
— Ребята! — сказал он, — видите, как
проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли
русские села да резали наших братьев?
— Да разве у
русского человека рук нет на
проклятую татарву!
В нем была эта
проклятая черта
русского характера, за которую можно простить человеку все…
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, — в Москву теперь не проедешь. Вокруг ее идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и
проклятые шиши, — и, словом, весь
русский сброд, ни дать ни взять, как саранча, загатил все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался в стан к гетману Хоткевичу, а в Москве остался старшим пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена, отец мой! Того и гляди, придется пенять отцу и матери, зачем на свет родили!
Берега Немиги той
проклятойПочернели от кровавых трав —
Не добром засеял их оратай,
А костями
русскими — Всеслав.
— Эх, любезный!.. Ну, ну, так и быть; один бокал куда ни шел. Да здравствует
русской царь! Ура!..
Проклятый напиток; хуже нашего кваса… За здравие
русского войска!.. Подлей-ка, брат, еще… Ура!
Спору нет, батюшка, если дело до чего дойдет, то благородное
русское дворянство себя покажет — постоит за матушку святую Русь и даже ради Кузнецкого моста французов не помилует; да они-то,
проклятые, успеют у нас накутить в один месяц столько, что и годами не поправить…
— Мы, Пахомыч, — сказал рыжий мужик, — захватили одного живьем. Кто его знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его знает! Да все лжет,
проклятый! не верьте; он притоманный француз.
— Стыдно сказать;
русской и наш брат купец! Он еще третьего дня чуть было не попался, да ускользнул,
проклятый!..
— Ничего не поделаешь, батенька. Привык в боях. Кто на войне не был, богу не маливался. Знаете? Прекрасная
русская поговорка. Там, голубчик, поневоле научишься молиться. Бывало, идешь на позицию — пули визжат, шрапнель, гранаты… эти самые
проклятые шимозы… но ничего не поделаешь — долг, присяга — идешь! А сам читаешь про себя: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, яко на небеси…»
Вновь пришедший китаец упирается на своём
проклятом «бутунды» и конец. Опять нагайка и вновь прекрасный результат её действия. Полное просветление мозгов и великолепное понимание не только китайского, но даже и
русского языков.