Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой
отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать:
прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Он
клял себя, что не отвечал целым океаном любви на отданную ему одному жизнь, что не окружил ее оградой нежности
отца, брата, мужа, дал дохнуть на нее не только ветру, но и смерти.
Тут существует одно письмо, один документ, и вы ужасно его боитесь, потому что
отец ваш, с этим письмом в руках, может вас
проклясть при жизни и законно лишить наследства в завещании.
Меня
отец его, на смертном одре, уже святого причастья вкусив,
проклинал; это у него отцовский характер“.
— Да, тут вышла серьезная история…
Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда
прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились:
отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
— Ничего, брат… я так с испугу. Ах, Дмитрий! Давеча эта кровь
отца… — Алеша заплакал, ему давно хотелось заплакать, теперь у него вдруг как бы что-то порвалось в душе. — Ты чуть не убил его…
проклял его… и вот теперь… сейчас… ты шутишь шутки… «кошелек или жизнь»!
Детей у него было четверо и всё сыновья — дядя любил мудреные имена, и потому сыновья назывались: Ревокат, Феогност, Селевк и Помпей — были тоже придавлены и испуганы, по крайней мере, в присутствии
отца, у которого на лице, казалось, было написано: «А вот я тебя сейчас
прокляну!» Когда я зазнал их, это были уже взрослые юноши, из которых двое посещали университет, а остальные кончали гимназию.
— Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти
отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог
проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
— А правда ли, батюшка, что когда посвящают в архиереи, то они
отца с матерью
проклинают?
— Не поминай ты мне про фабрику, разбойник! — стонал старик. — И тебя
прокляну… всех! По миру меня пустили, родного
отца!
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на ножах, а он, слышь, к Булыгиным. Уж я его, головореза, три раза
проклинал и на смирение посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет. У других
отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я денег за него переплатил!
Да просто оттого, видите, что, «
отец проклянет меня; каково мне будет тогда жить на белом свете?» Вследствие того она простодушно советует Вихореву переговорить с ее
отцом; Вихорев предполагает неудачу, и она успокаивает его таким рассуждением: «Что же делать! знать, моя такая судьба несчастная…
Так, Авдотья Максимовна, отказываясь бежать с Вихоревым, представляет только ту причину, что
отец ее
проклянет; а бежавши с ним, сокрушается только о том, что «
отец от нее отступится, и весь город будет на нее пальцами показывать».
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют
отца проклинать дочь, дочь — уйти от
отца и затем ставят несчастную девушку в такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не только для нее самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и общий позор для целой семьи.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к
отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то что других
проклинать.
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того
отец, чтобы
проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
Потом Райнер. Где он? Он должен быть здесь…
Отец клянет… Образ падает из его рук… Какая тяжкая сцена!.. «Укор невежд, укор людей»…
Отец!
отец!
— Непременно; что ж ему останется делать? То есть он, разумеется,
проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж такой; и такой со мной строгий. Пожалуй, еще будет кому-нибудь жаловаться, употребит, одним словом, отцовскую власть… Но ведь все это не серьезно. Он меня любит без памяти; посердится и простит. Тогда все помирятся, и все мы будем счастливы. Ее
отец тоже.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один
отец: ты его видела и знаешь; он
проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла от
отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
— А! Это ты! Ты! — вскричала она на меня. — Только ты один теперь остался. Ты его ненавидел! Ты никогда ему не мог простить, что я его полюбила… Теперь ты опять при мне! Что ж? Опять утешатьпришел меня, уговаривать, чтоб я шла к
отцу, который меня бросил и
проклял. Я так и знала еще вчера, еще за два месяца!.. Не хочу, не хочу! Я сама
проклинаю их!.. Поди прочь, я не могу тебя видеть! Прочь, прочь!
Ее заботило одно:
отец проклянет.
— Ровнешенько двести. Ну-с, она и воротилась в Краков. Отец-то не принял,
проклял, она умерла, а князь перекрестился от радости. Я там был, мед пил, по усам текло, а в рот не попало, дали мне шлык, а я в подворотню шмыг… выпьем, брат Ваня!
Старик теперь болен, потому что
проклял Наташу и потому что
отец Алеши еще на днях смертельно оскорбил его.
Отец проклял, и бог покарает.
Писал он, что не в силах выразить своих мучений; признавался, между прочим, что вполне сознает в себе возможность составить счастье Наташи, начинал вдруг доказывать, что они вполне ровня; с упорством, со злобою опровергал доводы
отца; в отчаянии рисовал картину блаженства всей жизни, которое готовилось бы им обоим, ему и Наташе, в случае их брака,
проклинал себя за свое малодушие и — прощался навеки!
— Если ты будешь сметь так говорить со мной, я
прокляну тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. — Я не горничная твоя, а
отец тебе, и ты имеешь дерзость сказать мне в глаза, что я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
— Ну, ну, зачем
проклинать! Попроси и так. Попроси, мой друг! Ведь ежели
отцу и лишний разок поклонишься, так ведь голова на отвалится:
отец он! Ну, и он с своей стороны увидит… сделай-ка это! право!
Несчастный
отец заскрежетал зубами,
проклял дочь и воротился домой.
— А бабушка Татьяна,
отец Крискент? Она меня
проклянет…
Из дома ей пришло только одно письмо от сестренки Сони, которая писала, что
отец проклял ее.
Зинаида Саввишна. Еще бы, душечка, быть ему счастливым! (Вздыхает.) Как он, бедный, ошибся!.. Женился на своей жидовке и так, бедный, рассчитывал, что
отец и мать за нею золотые горы дадут, а вышло совсем напротив… С того времени, как она переменила веру,
отец и мать знать ее не хотят,
прокляли… Так ни копейки и не получил. Теперь кается, да уж поздно…
Львов. Меня возмущает человеческая жестокость… Умирает женщина. У нее есть
отец и мать, которых она любит и хотела бы видеть перед смертью; те знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить Иегову своим религиозным закалом: всё еще
проклинают ее! Вы, человек, которому она пожертвовала всем — и верой, и родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым!
Ахов. Не проживешь! Не проживешь! У тебя нету ни
отца, ни матери, я тебе старший; я тебя
прокляну; на внуках и правнуках отзовется.
Отец проклял его за строптивость и, проходя мимо новенькой избы сына, ожесточенно плюет на нее.
Юлия. Нет, я не встану. Если вы дадите денег, я буду благословлять вас, как благодетеля, как
отца. Если вы откажете, вы будете причиной моей погибели… я
прокляну вас… вы будете моим злодеем…
Отец не говорил ни слова, но дрожал, хотя показывал или старался показывать, что не был встревожен… я поскорее взял шляпу и ушел; потом я узнал, что Павел Григорич его ужасно бранил и даже
проклял, говорят, но я не верю…
3<-ий>. Ивану не велено от него отходить; вот
отец! ведь
проклял, а всё боится, чтоб сын на себя рук не наложил.
А он, он, мой
отец, меня
проклял, и в такой миг, когда я бы мог умереть от слов его!
—
Проклинать? Почему же я не
проклинаю моего
отца? Вот аккурат так же думали и они. Они думали: «Мы больше знаем, чем бог…» И потому этот ширлатан хотел устроить всю историю. И надо вам сказать…
Его
отец богатый был маркиз,
Но жертвой стал народного волненья:
На фонаре однажды он повис,
Как было в моде, вместо украшенья.
Приятель наш, парижский Адонис,
Оставив прах родителя судьбине,
Не поклонился гордой гильотине:
Он молча
проклял вольность и народ,
И натощак отправился в поход,
И, наконец, едва живой от муки,
Пришел в Россию поощрять науки.
Все наше поколение, то есть я и мои сверстники, еще со школьных скамеек хвастливо стали порицать, и
проклинать наших
отцов и дедов за то, что они взяточники, казнокрады, кривосуды, что в них нет ни чести, ни доблести гражданской!
Иван Петрович опять в хлопотах: тут больная, там идет к развязке;
отец Алеши хочет женить его, невеста его, Катя, хочет познакомиться с Наташей, чтобы попросить у нее прощения и согласия;
отец Наташи горячится из-за дочери и — то ее
проклинает, то хочет вызвать князя на дуэль; мать рвется к дочери, сама Наташа еле на ногах держится.
Злая она была и несчастная, и не прощать ей хотелось, а
проклинать. Горько и обидно было ей смотреть на
отца: что он так благообразен, умыт и причесан, а ей некогда лица сполоснуть; что он полон каким-то неизвестным ей и приятным чувством и завтра его будут поздравлять; что он просит у нее прощения, а сам считает ее ниже себя и даже ниже пьяницы Тараски. И совсем сердито она крикнула на
отца...
Вся деревня сбежится смотреть, как молодые, поклонясь в землю, лежат, не шелохнувшись, ниц перед
отцом, перед матерью, выпрашивая прощенья, а
отец с матерью ругают их ругательски и
клянут, и ногами в головы пихают, а после того и колотить примутся:
отец плетью, мать сковородником.
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка
клянет его,
проклинает всеми святыми
отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький: дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
До того дошло, что в иной избе по две да по три веры —
отец одной, мать другой, дети третьей, — у каждого иконы свои, у каждого своя посуда — ни в пище, ни в питье, ни в молитве не сообщаются, а ежель про веру разговорятся, то́тчас
проклинать друг дружку.
За что и почему, — не знаю, но
проклял ее родной
отец, а за ним и мать.
— Не женится, Melanie, не женится. Серж упрям, как все нынешние университетские молодые люди, и потому он вас с сестрой Верой не слушался. Что же в самом деле: как вы с ним обращались? — сестра Вера хотела его
проклинать и наследство лишить, но ведь молодые люди богу не верят, да и батюшка
отец Илья говорит, что на зло молящему бог не внемлет, а наследство у Сережи — отцовское, — он и так получит.
Отец — это бог; сыновья — это люди; именье — это жизнь. Люди думают, что они могут жить одни, без бога. Одни из этих людей думают, что жизнь им дана затем, чтобы веселиться этой жизнью. Они веселятся и проматывают жизнь, а как придет время умирать, не понимают, зачем была дана жизнь такая, веселье которой кончается страданьями и смертью. И эти люди умирают,
проклиная бога и называя его злым, и отделяются от бога. Это первый сын.