Неточные совпадения
Он не раздеваясь
ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату он доходил
до двери спальни и опять поворачивался.
Чичиков, чинясь,
проходил в
дверь боком, чтоб дать и хозяину
пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин бы не
прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «Да что ж Фома Большой? Зачем он
до сих пор не здесь? Ротозей Емельян, беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.
Придя к себе, он запер
дверь, лег и пролежал
до вечернего чая, а когда вышел в столовую, там, как часовой,
ходила Спивак, тонкая и стройная после родов, с пополневшей грудью. Она поздоровалась с ласковым равнодушием старой знакомой, нашла, что Клим сильно похудел, и продолжала говорить Вере Петровне, сидевшей у самовара...
Он
сошел по ступеням, перешагивая через детей, а в
двери стоял хромой с мельницы, улыбаясь
до ушей...
— Это уж сверх всяких границ, — проговорил я и быстро вышел из комнаты. Но я еще не
прошел до конца залы, как он крикнул мне из
дверей кабинета...
И важно, пыхтя от негодования и амбиции,
прошел в
дверь. Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял надежды, что пани пойдет за ним, —
до того ценил себя. Митя прихлопнул за ним
дверь.
Она увидела, что идет домой, когда
прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у
двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно
до мирного востребования.
По воскресеньям он аккуратно
ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет не по дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала перед царскими
дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит
до конца службы.
Я поднялся на своей постели, тихо оделся и, отворив
дверь в переднюю,
прошел оттуда в гостиную… Сумерки
прошли, или глаза мои привыкли к полутьме, но только я сразу разглядел в гостиной все
до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился перед креслом, на котором Лена сидела вчера рядом со мной, а рядом на столике лежал апельсин, который она держала в руках.
Веришь ли, что, бывало, в Алексеевском равелине, — несмотря на допросы, очные ставки и все прибаутки не совсем забавного положения, я
до того забывался, что,
ходя диагонально по своему пятому Nомeру, несознательно подходил к
двери и хотел идти за мыслию, которая забывала о замке и страже.
Отец почтительно ей поклонился и проводил ее
до двери передней. Я стоял тут же в своей куцей куртке и глядел на пол, словно к смерти приговоренный. Обращение Зинаиды со мной меня окончательно убило. Каково же было мое удивление, когда,
проходя мимо меня, она скороговоркой и с прежним ласковым выражением в глазах шепнула мне...
Катрин проводила его
до дверей передней, где справилась, есть ли у него лошадь, и когда узнала, что есть, то
прошла в свою светлицу наверх, но заснуть долго не могла: очень уж ее сначала рассердил и огорчил Ченцов, а потом как будто бы и порадовал!..
Наконец он не выдержал, встал с постели и надел халат. На дворе было еще темно, и ниоткуда не доносилось ни малейшего шороха. Порфирий Владимирыч некоторое время
ходил по комнате, останавливался перед освещенным лампадкой образом искупителя в терновом венце и вглядывался в него. Наконец он решился. Трудно сказать, насколько он сам сознавал свое решение, но через несколько минут он, крадучись, добрался
до передней и щелкнул крючком, замыкавшим входную
дверь.
Она приехала в Парашино нарочно вечером, оставила свою коляску у околицы, а сама с горничной и лакеем, никем не узнанная (да ее мало и знали),
прошла до господского двора и через задние ворота пробралась
до самого флигеля, из которого неслись крик, песни и хохот, и твердою рукой отворила
дверь…
Я поблагодарил, после чего Биче и Ботвель встали. Я
прошел с ними
до выходных
дверей зала, теснясь среди маскарадной толпы. Биче подала руку.
Прошло еще пять дней, и я настолько окреп, что пешком, без малейшей усталости, дошел
до избушки на курьих ножках. Когда я ступил на ее порог, то сердце забилось с тревожным страхом у меня в груди. Почти две недели не видал я Олеси и теперь особенно ясно понял, как была она мне близка и мила. Держась за скобку
двери, я несколько секунд медлил и едва переводил дыхание. В нерешимости я даже закрыл глаза на некоторое время, прежде чем толкнуть
дверь…
Пройдя длинным коридором
до самого конца здания, они остановились, и Суета, постучав в небольшую
дверь, сказал вполголоса...
В эту ночь у меня сильно болел бок, и я
до самого утра не мог согреться и уснуть. Мне слышно было, как Орлов
прошел из спальни к себе в кабинет. Просидев там около часа, он позвонил. От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях в свете и отправился в кабинет в одном нижнем белье и босой. Орлов в халате и в шапочке стоял в
дверях и ждал меня.
Когда она
прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к
двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками
до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
— Да, конечно, можно, — отвечала Анна Михайловна. Проводив Долинского
до дверей, она вернулась и стала у окна. Через минуту на улице показался Долинский. Он вышел на середину мостовой, сделал шаг и остановился в раздумье; потом перешагнул еще раз и опять остановился и вынул из кармана платок. Ветер рванул у него из рук этот платок и покатил его по улице. Долинский как бы не заметил этого и тихо побрел далее. Анна Михайловна еще часа два
ходила по своей комнате и говорила себе...
Анна Михайловна, проводив сестру
до самого порога, торопливо
прошла прямо в свою комнату и заперла за собою
дверь.
До третьего акта ей нечего было делать, и ее роль гостьи, провинциальной кумушки, заключалась лишь в том, что она должна была постоять у
двери, как бы подслушивая, и потом сказать короткий монолог.
До своего выхода, по крайней мере часа полтора, пока на сцене
ходили, читали, пили чай, спорили, она не отходила от меня и все время бормотала свою роль и нервно мяла тетрадку; и, воображая, что все смотрят на нее и ждут ее выхода, она дрожащею рукой поправляла волосы и говорила мне...
Я
прошел до первой вертикальной черты слева, принимая ее за
дверь, но вблизи увидел, что это узкая арка, от которой в темный, неведомой глубины низ
сходит узкая витая лестница с сквозными чугунными ступенями и медными перилами.
Через залу
прошла в магазин (из которого был прямой выход на улицу) Берта Ивановна. Она не хотела ни торопить мужа домой, ни дожидать его и уходила, со всеми раскланиваясь и всем подавая руки. Ее провожали
до дверей Ида Ивановна и Маня. Я встал и тоже вышел за ними.
Иезуиты все
до одного были величайшие дураки, что он сам их всех заткнет за пояс, что вот только бы хоть на минуту опустела буфетная (та комната, которой
дверь выходила прямо в сени, на черную лестницу, и где господин Голядкин находился теперь), так он, несмотря на всех иезуитов, возьмет — да прямо и
пройдет, сначала из буфетной в чайную, потом в ту комнату, где теперь в карты играют, а там прямо в залу, где теперь польку танцуют.
Самовар кипел с утра
до вечера, и пар,
проходя под косяком
двери, клубами валил к потолку.
Ордынов чувствовал такую усталость, такое изнеможение во всех членах, что едва волочил ноги. Кое-как добрался он
до дому. В воротах его опять встретил дворник, прилежно наблюдавший все его прощание с Ярославом Ильичом, и еще издали сделал ему какой-то пригласительный знак. Но молодой человек
прошел мимо. В
дверях квартиры он плотно столкнулся с маленькой седенькой фигуркой, выходившей, потупив очи, от Мурина.
И так, твердый и прямой,
прошел о. Игнатий
до кладбища и такой же вернулся назад. И только у
дверей в комнату жены спина его согнулась немного; но это могло быть и оттого, что большинство
дверей были низки для его роста. Войдя со свету, он с трудом мог рассмотреть лицо жены, а когда рассмотрел, то удивился, что оно совсем спокойно и на глазах нет слез. И не было в глазах ни гнева, ни горя — они были немы и молчали тяжело, упорно, как и все тучное, бессильное тело, вдавившееся в перину.
Ночью не дозволяют
ходить по тротуарам, днем не пускают во дворы и на лестницы, пока не скажешь, к кому идешь — тогда один из дворников отправляется по следам и доводит
до самой
двери.
Через три часа после мщения я был у
дверей ее квартиры. Кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться
до ее
дверей. Я стал прислушиваться. Она не спала. Она мечтала. Я слушал. Она молчала. Молчание длилось часа четыре. Четыре часа для влюбленного — четыре девятнадцатых столетия! Наконец она позвала горничную. Горничная
прошла мимо меня. Я демонически взглянул на нее. Она уловила мой взгляд. Рассудок оставил ее. Я убил ее. Лучше умереть, чем жить без рассудка.
Он
ходил обыкновенно за прилавком — от конторки
до двери в узкую комнатку магазина (где потом была, кажется, меняльная лавочка) — и, размахивая руками, все говорил, представляя многое в лицах.
Чтобы добраться
до этого, буквально сказать, молитвенного хлева, надо было
пройти один двор, потом другой, потом завернуть еще во дворик, потом пролезть в закоулочек и оттуда
пройти через
дверь с блочком в дровяную закуточку. В этой закуточке был сквозной ход еще на особый маленький дворишко, весь закрытый пупом поднявшеюся высокою навозною кучею, за которою по сторонам ничего не видно. Куча была так высока, что закрывала торчавшую из ее средины высокую шелковицу или рябину почти по самые ветви.
Пышность и великолепие царского жилища, золотом расшитые кафтаны дворцовых служителей, все это, несмотря на то, что она жила в богатом доме Салтыковой, после двух лет привычки к своей скромной келье в Новодевичьем монастыре, поразило воображение Марьи Осиповны Олениной. Трепещущая, еле передвигая нет-нет да подкашивающиеся ноги,
прошла она, в сопровождении камер-лакея,
до внутренних апартаментов государыни. Через некоторое время, показавшееся Олениной вечностью, она очутилась перед закрытыми
дверьми.
Полиция распорядилась отобрать у него паспорт
до уплаты долга, обязала хозяина его квартиры не отпускать со двора его экипажа и лошадей и сверх того приставила к
дверям его полицейского унтер-офицера, который должен был, если он выйдет со двора,
ходить по его пятам.
— Спасибо, спасибо, — повторил Стягин, встал и свободно
прошел с гостем
до двери.
Стараясь успокоиться, Меженецкий стал
ходить взад и вперед по коридору.
Двери камер
до вечерней переклички были открыты. Высокий белокурый арестант, с лицом, добродушие которого не нарушалось
до половины выбритой головой, подошел к Меженецкому.
Темницы буквально были темны, а для того, чтобы
проходило хоть сколько-нибудь свежего воздуха, во все время от восхода солнца
до вечера
двери темниц стояли растворены и у порога их сидел сам тюремщик или кто-нибудь из лиц его семейства.