Неточные совпадения
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их.
Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на
лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка,
с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка
с львами», и ужас чувствовался всеми, так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего необыкновенного. Но вслед затем в
лице Анны
произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала биться, как пойманная птица: то хотела встать и итти куда-то, то обращалась к Бетси.
Степан Аркадьич передал назад письмо и
с тем же недоумением продолжал смотреть на зятя, не зная, что сказать. Молчание это было им обоим так неловко, что в губах Степана Аркадьича
произошло болезненное содрогание в то время, как он молчал, не спуская глаз
с лица Каренина.
Наконец, он пронюхал его домашнюю, семейственную жизнь, узнал, что у него была зрелая дочь,
с лицом, тоже похожим на то, как будто бы на нем
происходила по ночам молотьба гороху.
«Я бы ему простил, — говорил Тентетников, — если бы эта перемена
происходила не так скоро в его
лице; но как тут же, при моих глазах, и сахар и уксус в одно и то же время!»
С этих пор он стал замечать всякий шаг.
Тут же вскочил он
с постели, не посмотрел даже на свое
лицо, которое любил искренно и в котором, как кажется, привлекательнее всего находил подбородок, ибо весьма часто хвалился им перед кем-нибудь из приятелей, особливо если это
происходило во время бритья.
Только в эту минуту я понял, отчего
происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь
с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то
лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности,
лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и,
с серьезными, сердитыми
лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов
произошла ссора рыжей
с женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча
происходила такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна
с разгоревшимся
лицом и
с блестящими глазами.
Все принялись обсуждать. Чжан Бао сказал, что явления миража в прибрежном районе
происходят осенью и большей частью именно в утренние часы. Я пытался объяснить моим спутникам, что это такое, но видел, что они меня не понимают. По выражению
лица Дерсу я видел, что он со мной несогласен, но из деликатности не хочет делать возражений. Я решил об этом поговорить
с ним в дороге.
Когда ж ему случится играть
с губернатором или
с каким-нибудь чиновным
лицом — удивительная
происходит в нем перемена: и улыбается-то он, и головой кивает, и в глаза-то им глядит — медом так от него и несет…
В течение целого дня
происходил допрос свидетелей, которых вызывали без конца.
С Полуяновым сделался какой-то новый переворот, когда он увидел
лицом к
лицу своих обвинителей. Он побледнел, подтянулся и на время сделался прежним Полуяновым. К нему вернулось недавнее чувство действительности.
Максим говорил серьезно и
с какою-то искренней важностью. В бурных спорах, которые
происходили у отца Ставрученка
с сыновьями, он обыкновенно не принимал участия и только посмеивался, благодушно улыбаясь на апелляции к нему молодежи, считавшей его своим союзником. Теперь, сам затронутый отголосками этой трогательной драмы, так внезапно ожившей для всех над старым мшистым камнем, он чувствовал, кроме того, что этот эпизод из прошлого странным образом коснулся в
лице Петра близкого им всем настоящего.
Если б он знал, например, что его убьют под венцом, или
произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе, то он, конечно бы, испугался, но при этом не столько того, что его убьют и ранят до крови, или плюнут всепублично в
лицо и пр., и пр., а того, что это
произойдет с ним в такой неестественной и непринятой форме.
— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он
с форсом. — Угодно врукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол, к вашим услугам;
произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствую кровавой обиде, но не могу позволить кулачного права
с женщиной в глазах публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему
лицу, на другой манер, то — вы меня, разумеется, понимать должны, капитан…
Происходила великая драма, местом действия которой было рекрутское присутствие и площадь перед ним, объектом — податное сословие, а действующими
лицами — военные и штатские распорядители набора, совместно
с откупщиком и коммерсантами — поставщиками сукна, полушубков, рубашечного холста и проч.
Все, что
произошло потом, Сергей помнил смутно, точно в каком-то ужасном горячечном бреду. Дверь подвала широко
с грохотом распахнулась, и из нее выбежал дворник. В одном нижнем белье, босой, бородатый, бледный от яркого света луны, светившей прямо ему в
лицо, он показался Сергею великаном, разъяренным сказочным чудовищем.
С ней по-прежнему
происходило что-то непонятное; ее
лицо стало другое, вся она другая стала.
К сожалению, обыкновенно на этом именно месте речи
происходило неожиданное постороннее вмешательство; в окно высовывалось желтое и сердитое
лицо Коца, а сзади Туркевича подхватывал
с замечательною ловкостью подкравшийся к нему Микита.
Как только я вынул куклу из рук лежащей в забытьи девочки, она открыла глаза, посмотрела перед собой мутным взглядом, как будто не видя меня, не сознавая, что
с ней
происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе
с тем так жалобно, и в исхудалом
лице, под покровом бреда, мелькнуло выражение такого глубокого горя, что я тотчас же
с испугом положил куклу на прежнее место.
— Слушаю-с, — проговорил Калинович и ушел. Приятная улыбка, которая оживляла
лицо его в продолжение всего визита, мгновенно исчезла, когда он сел в экипаж; ему хотелось хоть бы пьяным напиться до бесчувствия, чтоб только не видеть и не понимать, что вокруг него
происходило. Дома, как нарочно, вышла ему навстречу Полина в новом ваточном платье для гулянья и спрашивала: «Хороша ли она?»
Вот что, спустя года четыре после вторичного приезда Александра в Петербург,
происходило с главными действующими
лицами этого романа.
Но, должно быть, что-то странное
произошло и
с гостем: он продолжал стоять на том же месте у дверей; неподвижно и пронзительным взглядом, безмолвно и упорно всматривался в ее
лицо.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и
происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем
лице и, наконец, по мужицким сапогам
с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
Аграфена Васильевна, по искаженному выражению
лица милого ее чертенка, догадалась, что
с ним что-то неладное
происходит, и первое ей пришло в голову, что уж не засужден ли Лябьев.
Егор Егорыч
с нервным вниманием начал прислушиваться к тому, что
происходило в соседних комнатах. Он ждал, что раздадутся плач и рыдания со стороны сестер; этого, однако, не слышалось, а, напротив, скоро вошли к нему в комнату обе сестры, со слезами на глазах, но, по-видимому, сохранившие всю свою женскую твердость. Вслед за ними вошел также и Антип Ильич,
лицо которого сияло полным спокойствием.
— Не замедлю-с, — повторил Тулузов и действительно не замедлил: через два же дня он лично привез объяснение частному приставу, а вместе
с этим Савелий Власьев привел и приисканных им трех свидетелей, которые действительно оказались все людьми пожилыми и по платью своему имели довольно приличный вид, но физиономии у всех были весьма странные: старейший из них, видимо, бывший чиновник, так как на груди его красовалась пряжка за тридцатипятилетнюю беспорочную службу, отличался необыкновенно загорелым, сморщенным и лупившимся
лицом;
происходило это, вероятно, оттого, что он целые дни стоял у Иверских ворот в ожидании клиентов,
с которыми и проделывал маленькие делишки; другой, более молодой и, вероятно, очень опытный в даче всякого рода свидетельских показаний, держал себя
с некоторым апломбом; но жалчее обоих своих товарищей был по своей наружности отставной поручик.
Во все это время Сусанна Николаевна, сидевшая рядом
с мужем, глаз не спускала
с него и, видимо, боясь спрашивать, хотела, по крайней мере, по выражению
лица Егора Егорыча прочесть, что у него
происходит на душе. Наконец он взял ее руку и крепко прижал ту к подушке дивана.
В сравнении
с протоиереем Туберозовым и отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип
лица имеет южный и говорит, что
происходит из малороссийских казаков, от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие другие казачьи добродетели.
Первым вошел к нему его тесть и учитель, высокий седой благообразный старец
с белой, как снег, бородой и красно-румяным
лицом, Джемал-Эдин, и, помолившись богу, стал расспрашивать Шамиля о событиях похода и рассказывать о том, что
произошло в горах во время его отсутствия.
Если огромные богатства, накопленные рабочими, считаются принадлежащими не всем, а исключительным
лицам; если власть собирать подати
с труда и употреблять эти деньги, на что они это найдут нужным, предоставлена некоторым людям; если стачкам рабочих противодействуется, а стачки капиталистов поощряются; если некоторым людям предоставляется избирать способ религиозного и гражданского обучения и воспитания детей; если некоторым
лицам предоставлено право составлять законы, которым все должны подчиняться, и распоряжаться имуществом и жизнью людей, — то всё это
происходит не потому, что народ этого хочет и что так естественно должно быть, а потому, что этого для своих выгод хотят правительства и правящие классы и посредством физического насилия над телами людей устанавливают это.
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно
произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я,
с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих
лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу письменную форму.
На платформе раздался продолжительный звонок, возвещавший отход поезда
с ближайшей станции. Между инженерами
произошло смятение. Андрей Ильич наблюдал из своего угла
с насмешкой на губах, как одна и та же трусливая мысль мгновенно овладела этими двадцатью
с лишком человеками, как их
лица вдруг стали серьезными и озабоченными, руки невольным быстрым движением прошлись по пуговицам сюртуков, по галстукам и фуражкам, глаза обратились в сторону звонка. Скоро в зале никого не осталось.
Глаза старого рыбака были закрыты; он не спал, однако ж, морщинки, которые то набегали, то сглаживались на высоком лбу его, движение губ и бровей, ускоренное дыхание ясно свидетельствовали присутствие мысли; в душе его должна была
происходить сильная борьба. Мало-помалу
лицо его успокоилось; дыхание сделалось ровнее; он точно заснул. По прошествии некоторого времени
с печки снова послышался его голос. Глеб подозвал жену и сказал, чтобы его перенесли на лавку к окну.
Свадьба была в сентябре. Венчание
происходило в церкви Петра и Павла, после обедни, и в тот же день молодые уехали в Москву. Когда Лаптев и его жена, в черном платье со шлейфом, уже по виду не девушка, а настоящая дама, прощались
с Ниной Федоровной, все
лицо у больной покривилось, но из сухих глаз не вытекло ни одной слезы. Она сказала...
— Отчего… отчего! — Литвинов сошел в сторону
с дорожки, Ирина молча последовала за ним. — Отчего? — повторил он еще раз, и
лицо его внезапно вспыхнуло, и чувство, похожее на злобу, стиснуло ему грудь и горло. — Вы… вы это спрашиваете, после всего, что
произошло между нами? Не теперь, конечно, не теперь, а там…там… в Москве.
За обедом Литвинову довелось сидеть возле осанистого бель-ома
с нафабренными усами, который все молчал и только пыхтел да глаза таращил… но, внезапно икнув, оказался соотечественником, ибо тут же
с сердцем промолвил по-русски:"А я говорил, что не надо было есть дыни!"Вечером тоже не
произошло ничего утешительного: Биндасов в глазах Литвинова выиграл сумму вчетверо больше той, которую у него занял, но ни только не возвратил ему своего долга, а даже
с угрозой посмотрел ему в
лицо, как бы собираясь наказать его еще чувствительнее именно за то, что он был свидетелем выигрыша.
Я рассказывал ей длинные истории из своего прошлого и описывал свои в самом деле изумительные похождения. Но о той перемене, какая
произошла во мне, я не обмолвился ни одним словом. Она
с большим вниманием слушала меня всякий раз и в интересных местах потирала руки, как будто
с досадой, что ей не удалось еще пережить такие же приключения, страхи и радости, но вдруг задумывалась, уходила в себя, и я уже видел по ее
лицу, что она не слушает меня.
Но во всех трех полосах жизни Игната не покидало одно страстное желание — желание иметь сына, и чем старее он становился, тем сильнее желал. Часто между ним и женой
происходили такие беседы. Поутру, за чаем, или в полдень, за обедом, он, хмуро взглянув на жену, толстую, раскормленную женщину,
с румяным
лицом и сонными глазами, спрашивал ее...
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что
происходит. Климков незаметно ушёл домой, унося
с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые руки, наливая сердце новым страхом. Климков старался идти в тени, ближе к заборам, вспоминая тревожные
лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор о смерти, о крови, о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки трупов.
Княгиня при этом покраснела даже немного в
лице. Она сама уже несколько времени замечала, что у Петицкой что-то такое
происходит с Николя Оглоблиным, но всегда старалась отогнать от себя подобное подозрение, потому что считала Николя ниже внимания всякой порядочной женщины.
Один принимает у себя другого и думает: «
С каким бы я наслаждением вышвырнул тебя, курицына сына, за окно, кабы…», а другой сидит и тоже думает: «
С каким бы я наслаждением плюнул тебе, гнусному пыжику, в
лицо, кабы…» Представьте себе, что этого «кабы» не существует — какой обмен мыслей вдруг
произошел бы между собеседниками!
Раздор, как и любовь растут быстро; между Домной Осиповной и Бегушевым
произошла, наконец, до некоторой степени явная ссора. Однажды Домна Осиповна приехала к Бегушеву
с лицом сильно рассерженным.
Действительно, я в этом нуждался. За два часа
произошло столько событий, а главное, — так было все это непонятно, что мои нервы упали. Я не был собой; вернее, одновременно я был в гавани Лисса и здесь, так что должен был отделить прошлое от настоящего вразумляющим глотком вина, подобного которому не пробовал никогда. В это время пришел угловатый человек
с сдавленным
лицом и вздернутым носом, в переднике. Он положил на кровать пачку вещей и спросил Тома...
Ужас охватил всех, когда она сказала эти томительные слова. И вот
произошло нечто, от чего я содрогнулся до слез; Ганувер пристально посмотрел в
лицо Этель Мейер, взял ее руку и тихо поднес к губам. Она вырвала ее
с ненавистью, отшатнувшись и вскрикнув.
Он вышел, а я подошел к кровати, думая, не вызовет ли ее вид желания спать. Ничего такого не
произошло. Я не хотел спать: я был возбужден и неспокоен. В моих ушах все еще стоял шум; отдельные разговоры без моего усилия звучали снова
с характерными интонациями каждого говорящего. Я слышал смех, восклицания, шепот и, закрыв глаза, погрузился в мелькание
лиц, прошедших передо мной за эти часы…
То же самое
происходит в это время
с вашим
лицом и со всеми
лицами, которые будут освещены этим светом.
Он сидел и рыдал, не обращая внимания ни на сестру, ни на мертвого: бог один знает, что тогда
происходило в груди горбача, потому что, закрыв
лицо руками, он не произнес ни одного слова более… он, казалось, понял, что теперь боролся уже не
с людьми, но
с провидением и смутно предчувствовал, что если даже останется победителем, то слишком дорого купит победу: но непоколебимая железная воля составляла всё существо его, она не знала ни преград, ни остановок, стремясь к своей цели.
Первым вошел в комнату, где
происходило свидание, отец Сергея, полковник в отставке, Николай Сергеевич Головин. Был он весь ровно белый,
лицо, борода, волосы и руки, как будто снежную статую обрядили в человеческое платье; и все тот же был сюртучок, старенький, но хорошо вычищенный, пахнущий бензином,
с новенькими поперечными погонами; и вошел он твердо, парадно, крепкими, отчетливыми шагами. Протянул белую сухую руку и громко сказал...
Отчего
произошло мнение, будто бы типические характеры в поэзии выставляются гораздо чище и лучше, нежели представляются они в действительной жизни, рассмотрим после; теперь обратим внимание на процесс, посредством которого «создаются» характеры в поэзии, — он обыкновенно представляется ручательством за большую в сравнении
с живыми
лицами типичность этих образов.