Неточные совпадения
С колонизационной точки зрения эти женщины имеют одно важное преимущество: они поступают в колонию в сравнительно молодом
возрасте; это в большинстве женщины
с темпераментом, осужденные за преступления романического и семейного характера: «за мужа
пришла», «за свекровь
пришла»…
Когда он
приходит в
возраст и садится за верстак, наравне
с мастеровыми, он уже кончил свою школу.
Юлия была уж взволнована ожиданием. Она стояла у окна, и нетерпение ее
возрастало с каждой минутой. Она ощипывала китайскую розу и
с досадой бросала листья на пол, а сердце так и замирало: это был момент муки. Она мысленно играла в вопрос и ответ:
придет или не
придет? вся сила ее соображения была устремлена на то, чтоб решить эту мудреную задачу. Если соображения говорили утвердительно, она улыбалась, если нет — бледнела.
— О древо! — уныло восклицали мы, —
с какими усилиями мы
возрастили тебя и,
возрастив,
с каким торжеством публиковали о том всему миру! И что ж!
пришел некто — и в одну минуту испепелил все наши насаждения!
А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам богом врученное нам царствие править самим, понеже
пришли есми в меру
возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей (царевна София Алексеевна)
с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на то б и твоя б, государя моего брата, воля склонилася, потому что стала она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения» (Устрялов, том II, 78).
Пришел Грузов, малый лет пятнадцати,
с желтым, испитым, арестантским лицом, сидевший в первых двух классах уже четыре года, — один из первых силачей
возраста. Он, собственно, не шел, а влачился, не поднимая ног от земли и при каждом шаге падая туловищем то в одну, то в другую сторону, точно плыл или катился на коньках. При этом он поминутно сплевывал сквозь зубы
с какой-то особенной кучерской лихостью. Расталкивая кучку плечом, он спросил сиплым басом...
Он ждал долго, до половины первого, и тоска его
возрастала все более и более. Павел Павлович не являлся. Наконец давно уж шевелившаяся мысль о том, что тот не
придет нарочно, единственно для того, чтобы выкинуть еще выходку по-вчерашнему, раздражила его вконец: «Он знает, что я от него завишу, и что будет теперь
с Лизой! И как я явлюсь к ней без него!»
— Ну вот. Это ведь всегда так. Взять хоть скотину: гонят ее, например, по дороге к околице. Станет теленок брыкаться,
с дороги соскакивать, сейчас его пастух опять на дорогу гонит. Он вправо — он его справа кнутиком, он влево — его и слева. Глядишь — и привык,
придет в
возраст, уж он ни вправо, ни влево, а прямо идет, куда требуется. Верно ли?
Бородкин. Я, истинно, Селиверст Потапыч, благодарю бога! Как остался я после родителя семнадцати лет, всякое притеснение терпел от родных, и теперича, который капитал от тятеньки остался, я даже мог решиться всего капиталу: все это я перенес равнодушно, и когда я
пришел в
возраст, как должно — не токма чтобы я промотал, или там как прожил, а сами знаете, имею, может быть, вдвое-с, живу сам по себе, своим умом, и никому уважать не намерен.
Тихой радостью вспыхнула Дуня, нежный румянец по снежным ланитам потоком разлился. Дóроги были ей похвалы Аграфены Петровны.
С детства любила ее, как родную сестру, в
возраст придя, стала ее всей душой уважать и каждое слово ее высоко ценила. Не сказала ни слова в ответ, но, быстро
с места поднявшись, живо, стремительно бросилась к Груне и, крепко руками обвив ее шею, молча прильнула к устам ее маленьким аленьким ротиком.
Пришел голодный год! «Съедим, что зародилось, и умрем», — говорили мужики и пекли еще из новичы лепешки и наварили к успенью браги, а
с Богородичного Рождества некоторые несмело стали отлучаться… Спросите — куда? Сначала был еще стыд в этом сознаваться — отлучки эти скрывались: люди уходили из села и возвращались домой в потемочках, «чтобы сумы не было видно», — но голод и нужда
возрастали, и к Покрову все друг о друге стали знать, что всем есть нечего и что «всем надо идти побираться».
Наступило утро следующего дня. Высокий цейгмейстер
с трепетом сердечным стоял уже у кабинета пасторова, осторожно стукнул в дверь пальцами и на ласковое воззвание: «Милости просим!» — ворвался в кабинет. Глик сидел, обложенный книгами всякого размера, как будто окруженный своими детьми разного
возраста. Не успел он еще оглянуться, кто
пришел, как приятель его сжимал уже его так усердно в своих объятиях, что сплющил уступы рыже-каштанового парика, прибранные
с необыкновенным тщанием.
— Не извольте сумневаться, — продолжал все так же порывисто Мартыныч, — насчет дитяти… Мне довольно известно, какую вы к ней жалость имеете. Как вам будет угодно, так ее поведем дальше, когда она, по мере лет, в
возраст начнет
приходить. Лука Иванович! Я очень понимаю вашу благородную душу… Позвольте мне так сказать!
С Анной Каранатовной вы на братском больше положении изволили жить… Поэтому-то я и осмелился… А опять же девица она достойная… и в задумчивость
приходит, не видя перед собою…
Таким он был в ранней юности, в чем мы успели убедиться из описанного нами романического эпизода
с камеристкой его матери, Александрой Яковлевной Гариновой, — таким остался он и
придя в сравнительно зрелый
возраст, в настоящий момент нашего рассказа.