Неточные совпадения
Подскакал офицер и, размахивая рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков
присел, осторожно положил человека на землю, расправил руки, ноги его и снова побежал
к обрушенной
стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
У него дрожали ноги, он все как-то
приседал, покачивался. Самгин слушал его молча, догадываясь — чем ушиблен этот человек? Отодвинув Клима плечом, Лютов прислонился
к стене на его место, широко развел руки...
Она величественно отошла в угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами, села
к столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием
присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со
стены, сквозь запотевшее стекло, на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
Редко
присаживался, почти постоянно ходил взад и вперед по комнате, как маятник, по временам прислоняясь
к стене или
к окну и складывая ноги ножницами.
Долго Галактион ходил по опустевшему гнезду, переживая щемящую тоску. Особенно жутко ему сделалось, когда он вошел в детскую. Вот и забытые игрушки, и пустые кроватки, и детские костюмчики на
стене… Чем бедные детки виноваты? Галактион
присел к столу с игрушками и заплакал. Ему сделалось страшно жаль детей. У других-то все по-другому, а вот эти будут сиротами расти при отце с матерью… Нет, хуже! Ах, несчастные детки, несчастные!
У городской
стены прижался
к ней,
присел на землю низенький белый кабачок и призывно смотрит на людей квадратным оком освещенной двери. Около нее, за тремя столиками, шумят темные фигуры, стонут струны гитары, нервно дрожит металлический голос мандолины.
В ответ грянула тяжелая железная цепь и послышался стон. Арефа понял все и ощупью пошел на этот стон. В самом углу
к стене был прикован на цепь какой-то мужик. Он лежал на гнилой соломе и не мог подняться. Он и говорил плохо.
Присел около него Арефа, ощупал больного и только покачал головой: в чем душа держится. Левая рука вывернута в плече, правая нога плеть плетью, а спина, как решето.
Вверх по реке, сейчас за Служней слободой, точно
присела к земле своею ветхой деревянною
стеною Дивья обитель, — там вся постройка была деревянная, и давно надо было обновить ее, да грозный игумен Моисей не давал старицам ни одного бревна и еще обещал совсем снести эту обитель, потому что не подобало ей торчать на глазах у Прокопьевского монастыря: и монахам соблазн, да и мирские люди напрасные речи говорили.
Между тем, пока солдатка била своего парня, кто-то перелез через частокол, ощупью пробрался через двор, заставленный дровнями и колодами, и взошел в темные сени неверными шагами; усталость говорила во всех его движениях; он прислонился
к стене и тяжело вздохнул; потом тихо пошел
к двери избы, приложил
к ней ухо и, узнав голос солдатки, отворил дверь — и взошел; догорающая лучина слабо озарила его бледное исхудавшее лицо… не говоря ни слова, он в изнеможении
присел на скамью и закрыл лицо руками…
Потный, с прилипшей
к телу мокрой рубахой, распустившимися, прежде курчавыми волосами, он судорожно и безнадежно метался по камере, как человек, у которого нестерпимая зубная боль.
Присаживался, вновь бегал, прижимался лбом
к стене, останавливался и что-то разыскивал глазами — словно искал лекарства. Он так изменился, что как будто имелись у него два разных лица, и прежнее, молодое ушло куда-то, а на место его стало новое, страшное, пришедшее из темноты.
Там, услыхав девичьи голоса на огороде, он пробрался осторожно
к задней
стене, нашёл в ней щель и стал смотреть: девки собрались в тени, под сосной; тонкая, худощавая Наталья уже лежала на земле, вверх лицом, заложив руки за голову, Христина чистила зубы былинкой,
присев на стол и болтая голою ногой, а Сорокина, сидя на земле, опираясь затылком о край стола, вынула левую грудь и, сморщив лицо, разглядывала тёмные пятна на ней.
Я шел
к окну в четвертый раз. Теперь каторжник стоял неподвижно и только протянутой рукою указывал мне прямо на четырехугольник двора, за
стеной цейхгауза. Затем он еще
присел, поднялся, как будто делая прыжок, и взмахом обеих рук указал, что мне следует потом бежать вдоль тюремной
стены направо. Я вспомнил, что тут крутые поросшие бурьяном пустынные обрывы горы ведут
к реке Иртышу или Тоболу и что внизу раскинута прибрежная часть города, с трактирами и кабаками…
…Я сидел в ванне с горячей водой, а брат беспокойно вертелся по маленькой комнате,
присаживаясь, снова вставая, хватая в руки мыло, простыню, близко поднося их
к близоруким глазам и снова кладя обратно. Потом стал лицом
к стене и, ковыряя пальцем штукатурку, горячо продолжал...
Здесь старик, сурово осмотревшись кругом,
присел на первых попавшихся ему креслах, бросил взгляд на фамильные портреты, висевшие по
стенам, плюнул, прошептал молитву и потом с сердцем постучал своим костылем по столу, подле него стоявшему; но, видя, что тот,
к кому относилось это повелительное извещение о его прибытии, не являлся, толкнул жезлом своим чернеца, стоявшего в задумчивости у порога, и указал ему на внутренность дома.
— Вскочил на софе и
присел даже, как я ему сказал, потом снова лег, лицом
к стене отвернулся и точно умер… Четвертый раз после этого
к нему вхожу — не шелохнется.
Некоторых отводил
к стоявшим вдоль
стены стульям, просил сесть,
присаживался сам и разговаривал менее сухо.