Неточные совпадения
На балконах уже сидят, в праздном созерцании чудес
природы, заспанные, худощавые фигуры испанцев de la vieille roche, напоминающих Дон Кихота: лицо овальное, книзу уже, с усами и бородой, похожей тоже на ус, в ермолках, с известными крупными морщинами, с выражающим одно и то же взглядом тупого, даже отчасти болезненного раздумья, как будто печати
страдания, которого, кажется, не умеет эта голова высказать, за неуменьем грамоте.
Мало того: правосудие и земная казнь даже облегчают казнь
природы, даже необходимы душе преступника в эти моменты как спасение ее от отчаяния, ибо я и представить себе не могу того ужаса и тех нравственных
страданий Карамазова, когда он узнал, что она его любит, что для него отвергает своего „прежнего“ и „бесспорного“, что его, его, „Митю“, зовет с собою в обновленную жизнь, обещает ему счастье, и это когда же?
Я знаю, что
страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны, что не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело не в силе
страданий, а в том, что они падают на голову неожиданно, что творцом их является слепой случай, не признающий никакой надобности вникать в
природу воспитываемого и не встречающий со стороны последнего ни малейшего противодействия.
Утверждение свободы внутренней, свободы духа, свободы во Христе не может не вести к творческому перерождению всего общества и всей
природы, к творчеству истории как пути к спасению и избавлению от зла и
страданий.
Страдание христианских святых было активно, а не пассивно: они бросали вызов законам
природы, они побеждали самые сильные
страдания мира, так как находили источник высшего бытия, перед которым всякое
страдание ничтожно.
Святые аскеты должны были бросить вызов естественному порядку
природы, должны были совершить свой индивидуальный опыт победы над источником зла, опыт активного, а не пассивного
страдания, чтоб история мира могла продолжиться и завершиться.
Холодные течения, идущие от северных островов, где даже в конце лета бывает ледоход, омывают Сахалин с обеих сторон, причем восточному берегу, как более открытому течениям и холодным ветрам, приходится принимать наибольшую долю
страданий;
природа его безусловно суровая, и флора его носит настоящий полярный характер.
Правда, это лицо человека, только что снятого со креста, то есть сохранившее в себе очень много живого, теплого; ничего еще не успело закостенеть, так что на лице умершего даже проглядывает
страдание, как будто бы еще и теперь им ощущаемое (это очень хорошо схвачено артистом); но зато лицо не пощажено нисколько; тут одна
природа, и воистину таков и должен быть труп человека, кто бы он ни был, после таких мук.
Древний раб знал, что он раб от
природы, а наш рабочий, чувствуя себя рабом, знает, что ему не надо быть рабом, и потому испытывает мучения Тантала, вечно желая и не получая того, что не только могло, но должно бы быть.
Страдания для рабочих классов, происходящие от противоречия между тем, что есть и что должно бы быть, удесятеряются вытекающими из этого сознания завистью и ненавистью.
Когда человек при виде нравственного
страдания или опасности, угрожающей здоровью и жизни любимого существа, страдает сам всеми силами своей души, забывая сон, покой и пищу, забывая всего себя, когда напрягаются нервы, возвышается его духовная
природа — тогда нет места требованиям и нет места мелочным вниманиям, заботам и угождениям.
Она говорит: «свободное действие человека возмущает естественный ход
природы;
природа и ее законы восстают против оскорбителя своих прав; следствием этого бывают
страдание и погибель действующего лица, если действие было так могущественно, что вызванное им противодействие было серьезно: потому все великое подлежит трагической участи».
Или в самом деле — ничего, этот мир — душа человека, мир, отравленный ядом незаслуженного
страдания, — промелькнул и исчезнет, оставив в общем балансе
природы одно ничем не вознагражденное, ничем не уравновешенное
страдание?..
Бог его знает, заговорил ли в нем книжный разум, или сказалась неодолимая привычка к объективности, которая так часто мешает людям жить, но только восторги и
страдание Веры казались ему приторными, несерьезными, и в то же время чувство возмущалось в нем и шептало, что всё, что он видит и слышит теперь, с точки зрения
природы и личного счастья, серьезнее всяких статистик, книг, истин…
Их обилие и разнообразие произвели на меня ошеломляющее действие; меня поразило, какая существует масса
страданий, какое разнообразие самых утонченных, невероятных мук заготовила нам
природа, — мук, при одном взгляде на которые на душе становилось жутко.
По определению св. Максима Исповедника, «зло и не было и не будет самостоятельно существующим по собственной
природе, ибо оно и не имеет в сущем ровно никакой сущности, или
природы, или самостоятельного лика, или силы, или деятельности, и не есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действие, ни движение, ни обладание, ни
страдание, так чтобы естественно созерцалось в чем-либо из сущего, и вовсе не существует во всем этом по естественному усвоению; оно не есть ни начало, ни средина, ни конец».
Муки полнейшего разочарования в себе и в своем пути, а в то же время нежелание и неспособность принять это разочарование, и вдобавок еще сознание высшей своей
природы и мучительно завистливое влечение к божественному миру — терзают душу невыразимыми на человеческом языке
страданиями.
Отрицать телесные
страдания в угоду надменному спиритуализму невозможно для того, кто понимает духовную
природу чувственности и нерасторжимость духа и тела.
То был первообраз человека, выразитель его высших и сильнейших возбуждений, как воодушевленный мечтатель, приведенный в восторг близостью бога, как разделяющий его
страдания товарищ, в котором отражаются муки божества, как вещатель мудрости, исходящей из самых глубин
природы.
В той узкой области переживаний, которую захватывал первоначальный дифирамб хора сатиров, настроение глубокой пассивности было вполне естественным. Что такое, по Ницше, были эти сатиры? Гении
природы, приведенные в восторг близостью бога, разделяющие его
страдания товарищи, в которых отражаются муки божества. «Хор, — говорит Ницше, — созерцает в видении господина и учителя Диониса, он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не принимает участия в действии».
В этой иллюзии держит человека Аполлон. Он — бог «обманчивого» реального мира. Околдованный чарами солнечного бога, человек видит в жизни радость, гармонию, красоту, не чувствует окружающих бездн и ужасов.
Страдание индивидуума Аполлон побеждает светозарным прославлением вечности явления. Скорбь вылыгается из черт
природы. Охваченный аполлоновскою иллюзией, человек слеп к скорби и
страданию вселенной.
Умирает Николай Левин. Он страстно и жадно цепляется за уходящую жизнь, в безмерном ужасе косится на надвигающуюся смерть. Дикими, испуганными глазами смотрит на брата: «Ох, не люблю я тот свет! Не люблю». На лице его — «строгое, укоризненное выражение зависти умирающего к живому». Умирать с таким чувством — ужаснее всяких
страданий. И благая
природа приходит на помощь.
Несмотря на постоянное переутомление и физические
страдания от холода и голода, которых невозможно передать словами, они мужественно боролись с
природой и не жаловались на свою судьбу.
Стоицизм внешне исповедует оптимистическую философию, он верит в мировой разум и хочет согласовать человека с ним для избежания
страданий, верит как будто в благостность порядка
природы.
То же, что я называю «ужасом», — бескорыстно, не утилитарно, не эвдемонистично, не означает озабоченности и страха перед будущими
страданиями, а чистое переживание бездны, отделяющей наш греховный обыденный мир и нашу низшую
природу от высшего, горнего, божественного мира, от бесконечной тайны бытия.
Засим следуют опять потемки, резкий, холодный ветер, мерзлые кочки. Страдает она и душою и телом, и, чтобы уплатить за эти
страдания, у обманщицы-природы не хватит никаких средств, никаких обманов…
Человеческая жизнь исполнена
страданий не только потому, что она зависит от необходимости, от неотвратимости законов
природы, но еще более потому, что она зависит от случая.
Происходило аскетическое освящение самых дурных, несправедливых и рабьих форм жизни мира на том основании, что человеческая
природа греховна и что для нее необходимы стеснения и
страдания, насильственная аскеза.
Мы видели уже, что у Плотина зло происходит от смешения с материей, нужно отсечь, почти механически отделить высшую
природу человека, которая сама по себе непорочна и чиста, от материи, и тогда достигается освобождение от зла, избавление от
страданий.
Ставрогин, Версилов, Иван Карамазов будут «загадкой», потому что вообще человеческая
природа загадочна в своей антиномичности, в своей иррациональности, в своей потребности в
страдании.
Он обвинял, впрочем, в этом отчасти самого себя, он сожалел, что
природа не наградила его более легким, веселым характером. Тогда бы он мог, по крайней мере, помириться с жизнью, какова она есть, находить хорошее во всех ее проявлениях, не требовать, быть может, невозможного, не мечтать об идеалах, так как эти мечты приносят одни
страдания.
А между тем, всё устройство нашей жизни таково, что всякое личное благо человека приобретается
страданиями других людей, которые противны
природе человека.
И всегда слова эти представлялись мне требованием
страданий, лишений, не свойственных человеческой
природе.
Стоит человеку только не верить учению мира, что нужно надеть калоши и цепочку и иметь ненужную ему гостиную, и что не нужно делать все те глупости, которых требует от него учение мира, и он не будет знать непосильной работы и
страданий и вечной заботы и труда без отдыха и цели; не будет лишен общения с
природой, не будет лишен любимого труда, семьи, здоровья и не погибнет бессмысленно мучительной смертью.
Стоит только понять раз, что это так, что всякая радость моя, всякая минута спокойствия при нашем устройстве жизни покупается лишениями и
страданиями тысяч, удерживаемых насилием; стоит раз понять это, чтобы понять, что свойственно всей
природе человека, т. е. не одной животной, но и разумной и животной
природе человека; стоит только понять закон Христа во всем его значении, со всеми последствиями его для того, чтобы понять, что не учение Христа несвойственно человеческой
природе, но всё оно только в том и состоит, чтобы откинуть несвойственное человеческой
природе мечтательное учение людей о противлении злу, делающее их жизнь несчастною.