Неточные совпадения
— Простите меня, что я
приехал, но я не мог провести
дня, не видав вас, — продолжал он по-французски, как он всегда говорил, избегая невозможно-холодного между ними вы и опасного ты по-русски.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься
по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется
дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только
приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Вот они и сладили это
дело…
по правде сказать, нехорошее
дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз
приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой
день.
Дня через четыре
приезжает Азамат в крепость.
По обыкновению, он зашел к Григорию Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут. Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, — ну, просто,
по его словам, этакой и в целом мире нет.
— Я
приехал вам объявить сообщенное мне извещение, что вы находитесь под судом до времени окончания решения
по вашему
делу.
Одна очень любезная дама, — которая
приехала вовсе не с тем чтобы танцевать,
по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом
деле слишком много себе в голову.
Гостей с поздравлениями
приезжало так много в этот
день, что на дворе, около подъезда, целое утро не переставало стоять
по нескольку экипажей.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины
приехали французские инженеры, а потому
по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на
дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
Через
день Лидия
приехала с отцом. Клим ходил с ними
по мусору и стружкам вокруг дома, облепленного лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
Клим сказал, что
приехал он
по делу своего доверителя с Зотовой.
— Добротный парень, — похвалил его дядя Миша, а у Самгина осталось впечатление, что Гусаров только что
приехал откуда-то издалека,
по важному
делу, может быть, венчаться с любимой девушкой или ловить убежавшую жену, —
приехал, зашел в отделение, где хранят багаж, бросил его и помчался к своему счастью или к драме своей.
Только что
приехав в Подольск, Самгин пил чай в номере плохонькой гостиницы, просматривая копии следственного производства
по делу о поджоге.
Весной Елена повезла мужа за границу, а через семь недель Самгин получил от нее телеграмму: «Антон скончался, хороню здесь». Через несколько
дней она
приехала, покрасив волосы на голове еще более ярко, это совершенно не совпадало с необычным для нее простеньким темным платьем, и Самгин подумал, что именно это раздражало ее. Но оказалось, что французское общество страхования жизни не уплатило ей деньги
по полису Прозорова на ее имя.
Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать
дней жена доктора умерла, а Дронов
по секрету сказал ему, что она выпрыгнула из окна и убилась. В
день похорон, утром,
приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя в стороне, курил сигару и ругался с нищими.
Но Нехаева как-то внезапно устала, на щеках ее, подкрашенных морозом, остались только розоватые пятна, глаза потускнели, она мечтательно заговорила о том, что жить всей душой возможно только в Париже, что зиму эту она должна бы провести в Швейцарии, но ей пришлось
приехать в Петербург
по скучному
делу о небольшом наследстве.
«Денег ни гроша, три месяца,
приехать самому, разобрать
дела крестьян, привести доход в известность, служить
по выборам», — все это в виде призраков обступило Обломова. Он очутился будто в лесу, ночью, когда в каждом кусте и дереве чудится разбойник, мертвец, зверь.
Штольц
приехал на две недели,
по делам, и отправлялся в деревню, потом в Киев и еще Бог знает куда.
Штольц не
приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо, в котором Андрей уговаривал его самого ехать в деревню и взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей:
по делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
Ему живо представилось, как он объявлен женихом, как на другой, на третий
день приедут разные дамы и мужчины, как он вдруг станет предметом любопытства, как дадут официальный обед, будут пить его здоровье. Потом… потом,
по праву и обязанности жениха, он привезет невесте подарок…
Иванов
день прошел торжественно. Иван Матвеевич накануне не ходил в должность, ездил как угорелый
по городу и всякий раз
приезжал домой то с кульком, то с корзиной.
Несколько лет назад в Петербург
приехала маленькая старушка-помещица, у которой было,
по ее словам, «вопиющее
дело».
Дело это заключалось в том, что она
по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного великосветского франта, — заложив для него свой домик, составлявший все достояние старушки и ее недвижимой, увечной дочери да внучки. Дом был заложен в пятнадцати тысячах, которые франт полностию взял, с обязательством уплатить в самый короткий срок.
Он узнал Наташу в опасную минуту, когда ее неведению и невинности готовились сети. Матери, под видом участия и старой дружбы, выхлопотал поседевший мнимый друг пенсион, присылал доктора и каждый
день приезжал,
по вечерам, узнавать о здоровье, отечески горячо целовал дочь…
Третьего
дня наши ездили в речку и видели там какого-то начальника, который
приехал верхом с музыкантами. Его потчевали чаем, хотели подарить сукна, но он, поблагодарив, отказался, сказав, что не смеет принять без разрешения высшего начальства, что у них законы строги и
по этим законам не должно брать подарков.
Я не мог выдержать, отвернулся от них и кое-как справился с неистовым желанием захохотать. Фарсеры! Как хитро:
приехали попытаться замедлить, просили десять
дней срока, когда уже ответ был прислан. Бумага состояла,
по обыкновению, всего из шести или семи строк. «Четверо полномочных, groote herren, важные сановники, — сказано было в ней, — едут из Едо для свидания и переговоров с адмиралом».
Наконец надо же и совесть знать, пора и
приехать. В этом японском,
по преимуществу тридесятом, государстве можно еще оправдываться и тем, что «скоро сказка сказывается, да не скоро
дело делается». Чуть ли эта поговорка не здесь родилась и перешла
по соседству с Востоком и к нам, как и многое другое… Но мы выросли, и поговорка осталась у нас в сказках.
Дня через три
приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и другой,
по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не смеет, но что послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
Вечером в тот
день, то есть когда японцы приняли письмо, они,
по обещанию,
приехали сказать, что «отдали письмо», в чем мы, впрочем, нисколько не сомневались.
На третий
день после этого
приехали два баниоса: один бывший в прошедший раз, приятель наш Баба-Городзаймон, который уже ознакомился с нами и освоился на фрегате, шутил, звал нас
по именам, спрашивал название всего, что попадалось ему в глаза, и записывал.
Когда дошло
дело до вопроса: зачем они
приехали, один переводчик, толстый и рябой,
по имени Льода, стал перед гокейнсами, низко поклонился и, оставшись в наклоненном положении, передал наш вопрос.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный
день. Мне хотелось путешествовать не официально, не
приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках,
по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
На другой
день, 5-го января, рано утром,
приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше,
по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот
день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
«Что они здесь делают, эти французы? — думал я, идучи в отель, — епископ говорит, что
приехал лечиться от приливов крови в голове: в Нинпо, говорит, жарко; как будто в Маниле холоднее! А молодой все ездит
по окрестным пуэбло
по каким-то
делам…»
Завтрак снова является на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович
приехал на три
дня с женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему
по жене: не
приехать же ему за пятьдесят верст — только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
Приехав на место, рыщут
по этому жару целый
день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый выпивает
по нескольку бутылок портера или элю и после этого
приедут домой как ни в чем не бывало; выкупаются только и опять готовы есть.
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням
приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал
по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре
дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний
день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
На другой
день, только что Нехлюдов оделся и собирался спуститься вниз, как лакей принес ему карточку московского адвоката. Адвокат
приехал по своим
делам и вместе с тем для того, чтобы присутствовать при разборе
дела Масловой в Сенате, если оно скоро будет слушаться. Телеграмма, посланная Нехлюдовым, разъехалась с ним. Узнав от Нехлюдова, когда будет слушаться
дело Масловой и кто сенаторы, он улыбнулся.
Приехав в Петербург и остановившись у своей тетки
по матери, графини Чарской, жены бывшего министра, Нехлюдов сразу попал в самую сердцевину ставшего ему столь чуждого аристократического общества. Ему неприятно было это, а нельзя было поступить иначе. Остановиться не у тетушки, а в гостинице, значило обидеть ее, и между тем тетушка имела большие связи и могла быть в высшей степени полезна во всех тех
делах,
по которым он намеревался хлопотать.
2) Весь
день накануне и всю последнюю перед смертью ночь Смельков провел с проституткой Любкой (Екатериной Масловой) в доме терпимости и в гостинице «Мавритания», куда,
по поручению Смелькова и в отсутствии его, Екатерина Маслова
приезжала из дома терпимости за деньгами, кои достала из чемодана Смелькова, отомкнув его данным ей Смельковым ключом, в присутствии коридорной прислуги гостиницы «Мавритании» Евфимии Бочковой и Симона Картинкина.
— Ах да, это совсем другое
дело: если вы наденете русский сарафан, тогда… Марья Степановна дома? Я
приехала по одному очень и очень важному
делу, которое, mon ange, немного касается и вас…
— Да ты в самом
деле ничего не знаешь?
Приехала она сюда вместе с этим… ну, с мужем, по-нынешнему. Болен он, ну, муж-то этот.
Пользуясь хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о
деле,
по которому
приехал. При одном слове «
дело» Ляховский весь изменился, точно его ударили палкой
по голове. Даже жалко было смотреть на него, — так он съежился в своем кресле, так глупо моргал глазами и сделал такое глупое птичье лицо.
— И я тоже немного понимаю, но знаете, у нашего брата образуется этакий особенный нюх
по части этих нитей… В самом
деле, за каким чертом
приезжал сюда этот дядюшка? Потом, каким ветром занесло его к Ляховскому, да еще вместе с Половодовым?.. Это, батенька, такая троица получается, что сам черт ногу переломит.
— Выходит, да не больно… В наше время жених-то
приехал в дом, поглядел невесту издальки, а потом тебе и свадьба. А нынче: тянут-тянут, ходят-ходят, говорят-говорят по-умному-то, а глядишь —
дело и рассохлось, да и время напрасно пропало.
— Да все то же, все по-старому. Школку зимой открыла, с ребятишками возится да баб лечит. Ну,
по нашему
делу тоже постоянно приходится отрываться: то да се… Уж как это вы хорошо надумали, Василий Назарыч, что
приехали сюда. Уж так хорошо, так хорошо.
— Теперь Сергею Александрычу нельзя сюда
приехать, Илья Гаврилыч, — отвечала Надежда Васильевна, — он ведь свидетелем
по делу брата Виктора…
— А так. Обошли его, обманули!..
По ихнему доброму характеру эту проклятую польку и подсунули — ну, Сереженька и женился. Я так полагаю — приворожила она его, сударь… Сам
приезжал сюда объявляться Марье Степановне, ну, а они его учали маненько корить — куды, сейчас на дыбы, и прочее. С месяц, как свадьбу сыграли. Дом-то старый заново отстроили, только, болтают, неладно у них с первого
дня пошло.
— А мне можно будет видеть Игнатия Львовича? — спросил Привалов. — Я
приехал не
по делу, а просто навестить больного.
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я
приехал к вам, собственно,
по делу, — начал Веревкин, не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего вам не говорил о моей особе?
Стороной я слышал о вашем
деле по наследству, так вот и
приехал предложить свои услуги.
— Это мы втроем дали три тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а доктора из Москвы выписала за две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы взял, да
дело это получило огласку
по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился больше для славы
приехать, потому что слишком уж знаменитое
дело стало. Я его вчера видел.