Неточные совпадения
И я удивлялся, что, несмотря на самое большое напряжение
мысли по этому пути, мне всё-таки не открывается смысл жизни, смысл
моих побуждений и стремлений.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая
мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет
моя жизнь, хорошая и привычная,
по старому».
— Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к
мысли, что она
моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком
по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Он не раскрыл ее и теперь, но одна
мысль промелькнула в нем: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и
моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления
по крайней мере…»
Сын ваш, — обратился он к Пульхерии Александровне, — вчера, в присутствии господина Рассудкина (или… кажется, так? извините, запамятовал вашу фамилию, — любезно поклонился он Разумихину), обидел меня искажением
мысли моей, которую я сообщил вам тогда в разговоре частном, за кофеем, именно что женитьба на бедной девице, уже испытавшей жизненное горе, по-моему, повыгоднее в супружеском отношении, чем на испытавшей довольство, ибо полезнее для нравственности.
По моему же личному взгляду, если хотите, даже нечто и сделано: распространены новые, полезные
мысли, распространены некоторые новые, полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений…
Катерина. Сделается мне так душно, так душно дома, что бежала бы. И такая
мысль придет на меня, что, кабы
моя воля, каталась бы я теперь
по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись…
Логика старого злодея мне показалась довольно убедительною. Мороз пробежал
по всему
моему телу при
мысли, в чьих руках я находился. Пугачев заметил
мое смущение. «Ась, ваше благородие? — сказал он мне подмигивая. — Фельдмаршал
мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?»
Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли
по ее лицу. Напротив того, трудно описать
мое восхищение.
Мысль о службе сливалась во мне с
мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что,
по мнению
моему, было верхом благополучия человеческого.
— Оттого, братец, что,
по моим замечаниям, свободно
мыслят между женщинами только уроды.
«Свободным-то гражданином, друг
мой, человека не конституции, не революции делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра, почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой книги, я по-английски читала, французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая
мысль не взлетала, и, не зная этих двух ее полетов, ни о чем не догадаешься, поверь!»
— Ну, — в привычках
мысли, в направлении ее, — сказала Марина, и брови ее вздрогнули,
по глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец был и чувствовал себя жертвой миру, а супруг
мой — гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения жизнью, а — духовных наслаждений.
— Недавно в таком же вот собрании встретил Струве, — снова обратился Тагильский к Самгину. — Этот, сообразно своей натуре, продолжает быть слепым, как сыч днем. Осведомился у меня: как
мыслю? Я сказал: «Если б можно было выкупать идеи, как лошадей, которые гуляли в — барском овсе, я бы дал вам
по пятачку за те
мои идеи, которыми воспользовался сборник “Вехи”».
Боже
мой! Что за перемена! Она и не она. Черты ее, но она бледна, глаза немного будто впали, и нет детской усмешки на губах, нет наивности, беспечности. Над бровями носится не то важная, не то скорбная
мысль, глаза говорят много такого, чего не знали, не говорили прежде. Смотрит она не по-прежнему, открыто, светло и покойно; на всем лице лежит облако или печали, или тумана.
Я, говорит, гений
по мысли моей, но мне нужен исполнитель
моего плана, потому что я сам таинственный незнакомец и своим лицом юридических действий производить не могу».
— Правда, в неделю раза два-три: это не часто и не могло бы надоесть: напротив, — если б делалось без намерения, а так само собой. Но это все делается с умыслом: в каждом вашем взгляде и шаге я вижу одно — неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый
мой взгляд, слово, даже на
мои мысли…
По какому праву, позвольте вас спросить?
— Я уже сказал тебе, что люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять на
мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед
по комнате. Я тоже привстал. Он продолжал говорить своим странным языком, но с глубочайшим проникновением
мыслью.
К тому же и не находил ничего в обществе людей, как ни старался, а я старался;
по крайней мере все
мои однолетки, все
мои товарищи, все до одного, оказывались ниже меня
мыслями; я не помню ни единого исключения.
Кстати,
мысль выдать ее за князя Сергея Петровича действительно родилась в голове
моего старичка, и он даже не раз выражал мне ее, конечно
по секрету.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас
по рукам и
по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю
моей мысли, я только высказываю
мое личное мнение.
— То есть, если хочешь, я одной с тобой философии, вот это будет справедливо. Je pense donc je suis, [Я
мыслю, следовательно, я существую (фр.).] это я знаю наверно, остальное же все, что кругом меня, все эти миры, Бог и даже сам сатана — все это для меня не доказано, существует ли оно само
по себе или есть только одна
моя эманация, последовательное развитие
моего я, существующего довременно и единолично… словом, я быстро прерываю, потому что ты, кажется, сейчас драться вскочишь.
Эта
мысль моя, формула
моя — следующая: подавляющая совокупность фактов против подсудимого и в то же время ни одного факта, выдерживающего критику, если рассматривать его единично, самого
по себе!
Следя далее
по слухам и
по газетам, я утверждался в
моей мысли все более и более, и вдруг я получил от родных подсудимого приглашение защищать его.
Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит ее с собой. Как бы в ответ на
мои мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у нее есть тигрята; к ним-то она и несет собаку. К своему логовищу она нас не поведет, а будет водить
по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же
мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не
по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав
мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
— Но знаешь, какие стихи всего больше подействовали на меня? — сказала Вера Павловна, когда они с мужем перечитали еще
по нескольку раз иные места поэмы: — эти стихи не из главных мест в самой поэме, но они чрезвычайно влекут к себе
мои мысли. Когда Катя ждала возвращения жениха, она очень тосковала...
— Благодарю вас. Теперь
мое личное дело разрешено. Вернемся к первому, общему вопросу. Мы начали с того, что человек действует
по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра их в человеке — соображением выгод, что поэтому человек всегда действует
по расчету выгод. Так я передаю связь
мыслей?
Осенью 1853 года он пишет: «Сердце ноет при
мысли, чем мы были прежде (то есть при мне) и чем стали теперь. Вино пьем
по старой памяти, но веселья в сердце нет; только при воспоминании о тебе молодеет душа. Лучшая, отраднейшая мечта
моя в настоящее время — еще раз увидеть тебя, да и она, кажется, не сбудется».
И тем не менее
моя универсальная
по своему духу
мысль, наиболее ценимая на Западе, заключает в себе русскую проблематику, она родилась в русской душе.
Мою мысль трудно по-модному объяснить сведением счетов с самим собой, борьбой со своим бессознательным, она скорее была борьбой с врагом.
Эта фраза была сказана
по поводу
моего доклада, в котором я высказал
мысль, что в основание человеческого общения должна быть положена евангельская категория ближнего.
В самом начале 18 года я написал книгу «Философия неравенства», которую не люблю, считаю во многом несправедливой и которая не выражает по-настоящему
моей мысли.
По классификации Дильтейя — натурализм, идеализм объективный и идеализм свободы, —
моя мысль принадлежит к типу идеализма свободы.
Я был бунтарем не
по направлению
мысли того или иного периода
моей жизни, а
по натуре.
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем…
Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов
по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в
моей памяти.
По ней тихо проплывали какие-то белые птицы — не то гуси, не то молодые лебеди, — обмениваясь осторожным, невнятным клекотанием, и
мои мысли шли, как эти темные струи с белыми птицами…
По моему мнению, опасно ошибаются те государственные деятели и вожди, которые полагают, что образ
мыслей людей (т. е. их философия) является чем-то незначительным и что наука, лишенная милосердия, не приводит к появлению правительства, лишенного милосердия — гибельного и для того, кто правит, и для тех, которыми правят…
Скоро наместник известен стал о
моем по сему делу мнении, известен, что я старался преклонить сотоварищей
моих на
мои мысли и что они начинали колебаться в своих рассуждениях, к чему, однако же, не твердость и убедительность
моих доводов способствовали, но деньги асессорши.
Едва эта
мысль мелькнула в
моем мозгу, как я сорвался с места и побежал к полоске, которая выступала все отчетливее
по мере того, как я к ней приближался. Действительно, это была лыжница. Один край ее был освещен солнцем, другой находился в тени — эту тень я и заметил, когда был около нарт.
Пусть лучше не будет этих благородных, широких барских замашек, которыми восторгались старые, до идиотства захолопевшие лакеи; но пусть будет свято и неприкосновенно то, что мне принадлежит
по праву; пусть у меня будет возможность всегда употреблять свободно и разумно
мою мысль и волю, а не тогда, когда выйдет милостивое разрешение от какого-нибудь Гордея Карпыча Торцова…
Для него нисколько не успокоительна и не утешительна
мысль, что он так хорошо исполнил свои человеческие обязанности; даже, напротив, она-то и раздражает его: «Вот, дескать, на что ухлопал я всю
мою жизнь, вот что связало меня
по рукам и
по ногам, вот что помешало мне открыть порох!
По моему личному мнению, защитник, заявляя такую странную
мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в наше время.
Не верю я этому; и гораздо уж вернее предположить, что тут просто понадобилась
моя ничтожная жизнь, жизнь атома, для пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии в целом, для какого-нибудь плюса и минуса, для какого-нибудь контраста и прочее, и прочее, точно так же, как ежедневно надобится в жертву жизнь множества существ, без смерти которых остальной мир не может стоять (хотя надо заметить, что это не очень великодушная
мысль сама
по себе).
Даже напротив: я хоть утром ему и не высказал ясно
моей мысли, но я знаю, что он ее понял; а эта
мысль была такого свойства, что
по поводу ее, конечно, можно было прийти поговорить еще раз, хотя бы даже и очень поздно.
…Благодарю за
мысль.Не то чтоб я не любил стихи, а избаловался Пушкина стихом. Странно, что и ты получила
мои стихи из Москвы почти в одно время. [Насколько можно судить
по литературным и архивным данным, Пущин не писал стихов.]
Добрый друг
мой, сколько мог, я вам, одним вам, высказал
мои мысли по совести; вы меня поймете. Между тем позвольте мне думать, что одно письменное участие ваше представило вам нечто в
мою пользу; в заключение скажу вам, что если бы и могли существовать те чувства, которые вы стараетесь угадать, то и тогда мне только остается в молчании благоговеть пред ними, не имея права, даже простым изъявлением благодарности, вызывать на такую решимость, которой вся ответственность на мне, Таков приговор судьбы
моей.
Первая
моя мысль была — открыться Пушкину: он всегда согласно со мною
мыслил о деле общем (respub-lica), по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно и письменно, стихами и прозой.
Тебя крепко обниму, добрый
мой Матюшкин. Мильон лет мы не видались. Вряд ли и увидимся. Будем хоть изредка пересылаться весточкой. Отрадно обмануть расстояние — отрадно быть близко и вдалеке. — Часто гляжу на твой портрет — тут
мысли перебегают все десятки лет нашей разлуки. Annette мне недавно писала, как ты с ней ходил
по царскому саду; читая, мне казалось, что ты ей рассказывал вчерашние события, а это рассказы лицейской нашей жизни, которая довольно давно уже прошла.
— Много успел со времени разлуки нашей передумать об этих днях, — вижу беспристрастно все происшедшее, чувствую в глубине сердца многое дурное, худое, которое не могу себе простить, но какая-то необыкновенная сила покорила, увлекала меня и заглушала обыкновенную
мою рассудительность, так что едва ли какое-нибудь сомнение — весьма естественное — приходило на
мысль и отклоняло от участия в действии, которое даже я не взял на себя труда совершенно узнать, не только
по важности его обдумать.
Вчерашняя почта привезла нам известие, что свадьба должна была совершиться 16 апреля. Следовательно,
по всем вероятиям, недели через две узнаем здесь милость для детей. Это теперь главная
моя забота. Как ни бодро смотрит
моя старуха хозяйка, но отказ ее жестоко поразит. Я никак не допускаю этой
мысли и не хочу видеть здесь продолжения жестокой драмы. Родные там убеждены, что будет
по их желанию: значит, им обещано, но велено подождать до торжества.