Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все
чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой.
На другой день пожар уничтожился сам
собою вследствие недостатка питания.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что
почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого
на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
По-видимому, эта женщина представляла
собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде
на которую человек не загорается страстью, но
чувствует, что все его существо потихоньку тает.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и
почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел
на улицу и поманил за
собой Аленку.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть
на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто
чувствовала над
собой в эту минуту.
Анна говорила, что приходило ей
на язык, и сама удивлялась, слушая
себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она
чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она
чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для
себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности,
чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Он
чувствовал себя на высоте, от которой кружилась голова, и там где-то внизу, далеко, были все эти добрые славные Каренины, Облонские и весь мир.
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели
на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский
чувствовал себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой
на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через голову).
— Но человек может
чувствовать себя неспособным иногда подняться
на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич,
чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может доставить ему желаемое место.
В Соборе Левин, вместе с другими поднимая руку и повторяя слова протопопа, клялся самыми страшными клятвами исполнять всё то,
на что надеялся губернатор. Церковная служба всегда имела влияние
на Левина, и когда он произносил слова: «целую крест» и оглянулся
на толпу этих молодых и старых людей, повторявших то же самое, он
почувствовал себя тронутым.
«Господи, прости и помоги», не переставая твердил он
себе, несмотря
на столь долгое и казавшееся полным отчуждение,
чувствуя, что он обращается к Богу точно так же доверчиво и просто, как и во времена детства и первой молодости.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство
собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел
на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он
почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство
собой проходят.
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он
почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами,
на всё отвечал согласием.
Анна, вся поглощенная зрелищем скакавшего Вронского,
почувствовала сбоку устремленный
на себя взгляд холодных глаз своего мужа.
Вронский сознавал этот взгляд
на себя товарищей и кроме того, что любил эту жизнь,
чувствовал себя обязанным поддерживать установившийся
на него взгляд.
Было что-то оскорбительное в том, что он сказал: «вот это хорошо», как говорят ребенку, когда он перестал капризничать, и еще более была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным тоном; и она
на мгновенье
почувствовала в
себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над
собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул
на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок,
чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря
на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая
на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Камердинер,
чувствуя себя невиноватым, хотел оправдываться, но, взглянув
на барина, понял по его лицу, что надо только молчать и, поспешно извиваясь, опустился
на ковер и стал разбирать целые и разбитые рюмки и бутылки.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие
на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в
себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он
чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Он не ел целый день, не спал две ночи, провел несколько часов раздетый
на морозе и
чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он
чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и
чувствовал, что всё может сделать.
— Да, они отвлекают к
себе все соки и дают ложный блеск, — пробормотал он, остановившись писать, и
чувствуя, что она глядит
на него и улыбается, оглянулся.
Кити при этой встрече могла упрекнуть
себя только в том, что
на мгновение, когда она узнала в штатском платье столь знакомые ей когда-то черты, у ней прервалось дыхание, кровь прилила к сердцу, и яркая краска, она
чувствовала это, выступила
на лицо.
Не говоря о том, что
на него весело действовал вид этих счастливых, довольных
собою и всеми голубков, их благоустроенного гнезда, ему хотелось теперь,
чувствуя себя столь недовольным своею жизнью, добраться в Свияжском до того секрета, который давал ему такую ясность, определенность и веселость в жизни.
Зачем, когда в душе у нее была буря, и она
чувствовала, что стоит
на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту надо было притворяться пред чужим человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив в
себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг
на минуту совершенно забывал, что происходило, и
чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
Он
чувствовал себя на какой-то недосягаемой высоте, с которой он старательно спускался, чтобы не обидеть тех, с кем говорил.
Кити
чувствовала, что Анна враждебно смотрит
на нее. Она объясняла эту враждебность неловким положением, в котором теперь
чувствовала себя пред ней прежде покровительствовавшая ей Анна, и ей стало жалко ее.
Раз решив сам с
собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере,
на себя эту роль, — Вронский уже не мог
чувствовать ни зависти к Серпуховскому, ни досады
на него за то, что он, приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
Он поспешно вскочил, не
чувствуя себя и не спуская с нее глаз, надел халат и остановился, всё глядя
на нее. Надо было итти, но он не мог оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся
себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он
чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада
на нее за то, что она ставила
себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
Она как будто очнулась;
почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться
на той высоте,
на которую она хотела подняться; кроме того, она
почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над
собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось
на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.
Когда старая княгиня пред входом в залу хотела оправить
на ней завернувшуюся ленту пояса, Кити слегка отклонилась. Она
чувствовала, что всё само
собою должно быть хорошо и грациозно
на ней и что поправлять ничего не нужно.
Он, не оборачиваясь,
почувствовал устремленный
на себя взгляд и улыбку и не мог не обернуться.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки
на это дело; но в первое время, когда он
чувствовал себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл про это дело.
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского была жена и семья — взрослые пажи дети, и была другая, незаконная семья, от которой тоже были дети. Хотя первая семья тоже была хороша, князь Чеченский
чувствовал себя счастливее во второй семье. И он возил своего старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для сына. Что бы
на это сказали в Москве?
«Да это я», вдруг поняла она, и, оглядывая
себя всю, она
почувствовала вдруг
на себе его поцелуи и, содрогаясь, двинула плечами.
Она
чувствовала, что слезы выступают ей
на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она
себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала
на террасу.
Левин
чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря
на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с
собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной
на адресе.
Слушая графиню Лидию Ивановну и
чувствуя устремленные
на себя красивые, наивные или плутовские — он сам не знал — глаза Landau, Степан Аркадьич начинал испытывать какую-то особенную тяжесть в голове.
Он бы должен пожалеть меня», говорила она,
чувствуя, как слезы жалости о
себе выступают ей
на глаза.
— Очень у них хорошо, — рассказывал Васенька про Вронского и Анну. — Я, разумеется, не беру
на себя судить, но в их доме
чувствуешь себя в семье.
Вронский ничего и никого не видал. Он
чувствовал себя царем, не потому, чтоб он верил, что произвел впечатление
на Анну, — он еще не верил этому, — но потому, что впечатление, которое она произвела
на него, давало ему счастье и гордость.
Все члены семьи и домочадцы
чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что
на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более свяэаны между
собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских.
На все вопросы, которые ему делали о том, как он
себя чувствует, он отвечал одинаково с выражением злобы и упрека...
— То есть как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший
на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о
себе и сравниваю
себя с другими, особенно с братом, я
чувствую, что я плох.
Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей; но для жизни они ничего не давали, и Левин вдруг
почувствовал себя в положении человека, который променял бы теплую шубу
на кисейную одежду и который в первый раз
на морозе несомненно, не рассуждениями, а всем существом своим убедился бы, что он всё равно что голый и что он неминуемо должен мучительно погибнуть.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения
на лице Кити, и то уверял
себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем
чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим
на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою руку в руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить
себя, если он спит, смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич
чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.