Неточные совпадения
Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши
тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают как забор.
К несчастью, Ларина тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на
почтовых, на своих,
И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
Тут мне объяснили, что, проехав две с половиной станции, мы своротили с большой дороги и едем теперь уже не на
тройке почтовых лошадей в ряд, а тащимся гусем по проселку на обывательских подводах.
Действительно, через площадь, мимо здания заводоуправления, быстро катился громадный дорожный дормез, запряженный четверней. За ним, заливаясь
почтовыми колокольчиками, летели пять
троек, поднимая за собой тучу пыли. Миновав заводоуправление, экипажи с грохотом въехали на мощеный двор господского дома.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к
почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей,
тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь
почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
Потом неожиданно заболтался сильнее, и с холма меж рядами старых берез покатился в клубке белой пыли тарантас с порыжелым кожаным верхом, запряженный
тройкой почтовых лошадей.
Из-за угла тихо выехала спрятанная там, по деликатному распоряжению исправника, запряженная
тройкой почтовая телега.
И Нагибин так свирепо погрозил кому-то в воздухе, что в воображении моем вдруг совершенно отчетливо нарисовалась целая картина:
почтовая дорога с березовой аллеей, бегущей по сторонам,
тройка, увлекающая двоих пассажиров (одного — везущего, другого — везомого) в безвестную даль, и наконец тихое пристанище, в виде уединенного городка, в котором нет ни настоящего приюта, ни настоящей еды, а есть сырость, угар, слякоть и вонь…
Кибитка, запряженная
тройкой лихих коней, покрытых пылью и потом, примчалась к
почтовому двору.
— Нет, дядя Савельич, — сказал один из ямщиков, — это не курьер, да и кони не
почтовые… Ну — так и есть! Это Ерема на своей гнедой
тройке. Что это так его черти несут?
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот стоит
тройка почтовых, на телеге лежит раненый русской офицер, и слуга около него что-то больно суетится. Смотрю, лицо у слуги как будто бы знакомое; я подошел, и лишь только взглянул на офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный! в горячке, без памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали в селе Завидове проезжего офицера?
Но вот трепет страха сменился окаменением: на площади показалась борзо скачущая
тройкою почтовая телега, в которой с замечательным достоинством возвышалась гигантская фигура Рыжова.
В это время в ночном воздухе, там, за оградой, послышался топот приближавшейся к этапу
тройки.
Тройка катила лихо, но под дугой заливался не
почтовый колокольчик, а бились и «шаркотали» бубенцы.
Так шли дела, когда однажды в жаркий летний полдень, в начале каникул, я шел с Фроимом и Израилем по улице города, невдалеке от Васиного дома. В перспективе улицы, в направлении от бывшей «заставы», показалась странная колымага архаической наружности с крытым верхом. Она была запряжена
тройкой худых
почтовых лошадей и вся покрыта густым слоем пыли, которая лениво моталась над кузовом, подымаемая ногами кляч.
Я еще не испытывал настоящим образом удовольствия скорой
почтовой езды, и когда ямщик, чтоб потешить молодого барина и заслужить на водку, пустил во весь опор, во весь дух свою лихую
тройку, я почувствовал неизъяснимое и не известное мне, какое-то раздражающее наслаждение…
У входа и
почтовое отделение темнела
тройка.
Студент сонно и хмуро поглядел на завешенные окна усадьбы, мимо которой проезжала
тройка. За окнами, подумал он, вероятно, спят люди самым крепким, утренним сном и не слышат
почтовых звонков, не ощущают холода, не видят злого лица почтальона; а если разбудит колокольчик какую-нибудь барышню, то она повернется на другой бок, улыбнется от избытка тепла и покоя и, поджав ноги, положив руки под щеку, заснет еще крепче.
Со дна пустой
почтовой телеги поднимается фигура, берется за вожжи, и третья
тройка останавливается почти у самых моих вещей.
После полудня к хозяину приезжает очень высокий и очень толстый мужик, с широким, бычьим затылком и с громадными кулаками, похожий на русского ожиревшего целовальника. Зовут его Петром Петровичем. Живет он в соседнем селе и держит там с братом пятьдесят лошадей, возит вольных, поставляет на
почтовую станцию
тройки, землю пашет, скотом торгует, а теперь едет в Колывань по какому-то торговому делу.
Под эти крики едва державшийся на облучке ямщик и отчаявшиеся в своем благополучии майор и Катерина Астафьевна и визжавший в мешке Драдедам во мгновение ока долетели на перепуганной
тройке до крыльца следующей
почтовой станции, где привычные кони сразу стали.
Самый путь — около четырехсот верст на перекладных — был большой радостью! Станции,
тройки, уханье ямщика, еда в
почтовых гостиницах в Вязниках и Владимире, дорожные встречи и все возраставшее волнение, по мере того как мы близились к Москве.
В самый день Крещенья 1797 года, ранним утром, к воротам одного из домов Большой Морской улицы, бывшей в то время, к которому относится наш рассказ, одной из довольно пустынных улиц Петербурга, лихо подкатила
почтовая кибитка, запряженная
тройкой лошадей, сплошь покрытых инеем. На дворе в этот год стоял трескучий мороз, поистине «крещенский».
Наконец на селе раздался давно ожидаемый звон колокольцев, и Николай Герасимович в нанятой им в Калуге городской коляске, запряженной
тройкой почтовых лошадей, прокатил по селу, аллее и въехал во двор усадьбы.
Почтовая коляска, запряженная
тройкой сытых лошадей, с ямщиком, подбодренным обещанием очень щедрой подачки, ехала быстро.