В последнее время моего пребывания в Петербурге мы с Идой Ивановной ничего не говорили о Мане, и я, признаюсь, не замечал в Мане никакой перемены; я и сам склонен был думать, что Ида Ивановна все преувеличивает и что опасения ее совершенно напрасны, но когда я пришел к ним, чтобы
проститься перед отъездом, Ида Ивановна сама ввела меня во все свои опасения.
Неточные совпадения
Лидия вывихнула ногу и одиннадцать дней лежала в постели. Левая рука ее тоже была забинтована.
Перед отъездом Игоря толстая, задыхающаяся Туробоева, страшно выкатив глаза, привела его
проститься с Лидией, влюбленные, обнявшись, плакали, заплакала и мать Игоря.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет
проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного
отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она
перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Об этом спрашивает молодая женщина, «пробужденная им к сознательной жизни». Он все откроет ей, когда придет время… Наконец однажды,
прощаясь с нею
перед отъездом в столицу, где его уже ждет какое-то важное общественное дело, — он наклоняется к ней и шопотом произносит одно слово… Она бледнеет. Она не в силах вынести гнетущей тайны. Она заболевает и в бреду часто называет его имя, имя героя и будущего мученика.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой.
Перед отъездом он даже не зашел на фабрику
проститься с рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского дома остался на своем месте только один старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого в господском доме не оставит.
Перед отъездом доктору таки выпала нелегкая минутка: с дитятею ему тяжело было
проститься; смущало оно его своими невинными речами.
В начале семидесятых годов я уезжал учиться в Петербург и
перед отъездом зашел
проститься с Николаем Матвеичем. Это было в начале осени. У Николая Матвеича сидел в гостях его друг Емелька. Старики показались мне как-то особенно грустными. Дело скоро разъяснилось. Емелька взял стоявшее в углу пистонное ружье и, взвешивая на руке, проговорил...
— Отчего же не лечитесь? Как можно так? Береженого, милый человек, бог бережет. Кланяйтесь вашим и извинитесь, что не бываю. На днях,
перед отъездом за границу, приду
проститься. Непременно! На будущей неделе уезжаю.
Я с удовольствием вспоминаю тогдашнее мое знакомство с этим добрым и талантливым человеком; он как-то очень полюбил меня, и когда, уезжая из Москвы в августе, я заехал
проститься, месяца два
перед этим не видавшись с ним, он очень неприятно был изумлен и очень сожалел о моем
отъезде, и сказал мне: «Ну, Сергей Тимофеич, если это уже так решено, то я вам открою секрет: я готовлю московской публике сюрприз, хочу взять себе в бенефис „Эдипа в Афинах“; сам сыграю Эдипа, сын — Полиника, а дочь — Антигону.
Владимир Сергеич, на другой день рано, оставил Ипатовку;
перед отъездом он пошел
проститься с покойницей.
— Давайте посидим, — сказала она, садясь на один из столбиков. —
Перед отъездом, когда
прощаются, обыкновенно все садятся.
— Вам, матери, надо теперь, поди, у других христиан побывать, да и мне не досужно. Вот вам покамест. — И, набожно перекрестясь, подал каждой старице по пакету. —
Перед окончаньем ярманки приходите
прощаться, я отъезжаю двадцать седьмого, побывайте накануне
отъезда, тогда мне свободнее будет.
У всех шли экзамены. Целый месяц мы с Плещеевыми не виделись. И только в конце мая,
перед отъездом своим в Богучарово, они пришли к нам.
Прощаться. Навсегда, Я уже говорил: осенью Плещеевы переезжали в Москву.
Еще
перед моим
отъездом наказывал он мне помолчать о своих проказах и божился, что если б не миллионы дядюшкины и не поход на следующий день, то он навсегда бы
простился с гельметской Луизой, которая одиннадцати лет была для него мила, как амур, но которая теперь годится только в наперсницы какой-то Линхен, прелестной в осьмнадцать лет, как мать амуров.