Неточные совпадения
Сам Левин не
помнил своей матери, и единственная сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен
смертью отца и матери.
Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в детстве его часто
помнил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг. Известие о
смерти Парфена Денисыча неприятно подействовало на него. На лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не
помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед
смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед
смертью?
Наталья Савишна два месяца страдала от своей болезни и переносила страдания с истинно христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только, по своей привычке, беспрестанно
поминала бога. За час перед
смертью она с тихою радостью исповедалась, причастилась и соборовалась маслом.
Убийство Тагильского потрясло и взволновало его как почти моментальное и устрашающее превращение живого, здорового человека в труп, но
смерть сына трактирщика и содержателя публичного дома не возбуждала жалости к нему или каких-либо «добрых чувств». Клим Иванович хорошо
помнил неприятнейшие часы бесед Тагильского в связи с убийством Марины.
Я начал было плакать, не знаю с чего; не
помню, как она усадила меня подле себя,
помню только, в бесценном воспоминании моем, как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про старика и про
смерть его, а я ей об нем рассказывал — так что можно было подумать, что я плакал о Макаре Ивановиче, тогда как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.
— Еду! — воскликнула она вдруг. — Пять моих лет! Прощайте! Прощай, Алеша, решена судьба… Ступайте, ступайте, ступайте от меня теперь все, чтоб я уже вас не видала!.. Полетела Грушенька в новую жизнь… Не
поминай меня лихом и ты, Ракитка. Может, на
смерть иду! Ух! Словно пьяная!
—
Помнишь ты, когда после обеда Дмитрий ворвался в дом и избил отца, и я потом сказал тебе на дворе, что «право желаний» оставляю за собой, — скажи, подумал ты тогда, что я желаю
смерти отца, или нет?
— Миша приказал долго жить, — отвечал Кирила Петрович. — Умер славною
смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель, — Кирила Петрович указывал на Дефоржа, — выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою… с позволения сказать…
Помнишь?
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской жизни, запятнанной крепостным состоянием, —
смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других: в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще
поминала тебя и благословляла память твою как единственный светлый образ, явившийся в ее детстве!
Я
помню, как она серьезно заботилась после
смерти Александра I — какой ширины плерезы ей следует носить по рангу.
Я
помню, что и в нашем доме рассказывались по этому поводу совершенно невероятные анекдоты, особенно в первое время после
смерти старика, когда путаница только что еще разгоралась.
Так, прахом, все хлопоты пойдут… после
смерти и помянуть-то никто не вздумает!
Читатель, вероятно,
помнит дальше. Флоренса тоскует о
смерти брата. Мистер Домби тоскует о сыне… Мокрая ночь. Мелкий дождь печально дребезжал в заплаканные окна. Зловещий ветер пронзительно дул и стонал вокруг дома, как будто ночная тоска обуяла его. Флоренса сидела одна в своей траурной спальне и заливалась слезами. На часах башни пробило полночь…
Ему казалось, что стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не
помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к
смерти.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по
смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время
помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Сражение младшего Кира с братом своим Артарксерксом, его
смерть в этой битве, возвращение десяти тысяч греков под враждебным наблюдением многочисленного персидского воинства, греческая фаланга, дорийские пляски, беспрестанные битвы с варварами и, наконец, море — путь возвращения в Грецию, — которое с таким восторгом увидело храброе воинство, восклицая: «Фалатта! фалатта!» — все это так сжилось со мною, что я и теперь
помню все с совершенной ясностью.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня мать; я наслышался и даже
помнил, будто сквозь сон, как она ходила за мной, когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту ждали моей
смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
К обеду все воротились и привезли с собой попа с попадьей, накрыли большой стол в зале, уставили его множеством кушаний; потом подали разных блинов и так же аппетитно все кушали (разумеется, кроме отца и матери), крестясь и
поминая бабушку, как это делали после
смерти дедушки.
«Что это, я говорю, ты мне предлагаешь, бестия ты этакая!» — и, на мельницу ехавши, проехал мимо кабака благополучно, а еду назад —
смерть: доподлинно, что уж дьявол мною овладел, — в глазах помутилось, потемнело, ничего не
помню, соскочил с телеги своей, схватил с задней лошади мешок — и прямо в кабак…
Раз Смитиха сошлась с этой кумой (
помнишь, у Бубновой девка-то набеленная? — теперь она в смирительном доме), ну и посылала с ней это письмо и написала уж его, да и не отдала, назад взяла; это было за три недели до ее
смерти…
О, да, я
помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью
смерти на бледном лице, я, как зверек, забился в угол и смотрел на нее горящими глазами, перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о жизни и
смерти. А потом, когда ее унесли в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
Лет за пятнадцать до
смерти принял родитель иночество от некоего старца Агафангела, приходившего к нам из стародубских монастырей. С этих пор он ничем уж не занимался и весь посвятил себя богу, а домом и всем хозяйством заправляла старуха мать, которую он и называл «посестрией».
Помню я множество странников, посещавших наш дом: и невесть откуда приходили они! и из Стародуба, и с Иргиза, и с Керженца, даже до Афона доходили иные; и всех-то отец принимал, всех чествовал и отпускал с милостыней.
В день
смерти вечером проходившим мимо громадного, мрачного с виду дома Губкина нескольким нищим подали по серебряной монете с просьбой
помянуть усопшего. С быстротой телефона по ночлежным приютам распространился между нищими слух, что на поминовение Губкина раздают деньги пригоршнями.
— Потому что после
смерти Егора Егорыча прошло всего только шесть месяцев, и Сусанна, как,
помнишь, на сцене говорил Мочалов, башмаков еще не износила […башмаков еще не износила… — слова Гамлета из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846), акт 1-й.], в которых шла за гробом мужа.
— Глумов! да неужто же ты не
помнишь? еще мы с тобой соперничали: ты утверждал, что вече происходило при солнечном восходе, а я — что при солнечном закате? А"крутые берега Волхова, медленно катившего мутные волны…"
помнишь? А"золотой Рюриков шелом, на котором, играя, преломлялись лучи солнца"? Еще Аверкиев, изображая
смерть Гостомысла, написал:"слезы тихо струились по челу его…" — неужто не
помнишь?
Заслужил ты себе истязания паче
смерти; но великий государь,
помня прежние доблести твои, от жалости сердца, повелел тебя, особно от других и минуя прочие муки, скорою
смертью казнить, голову тебе отсечь, остатков же твоих на его государский обиход не отписывать!
Я очень
помню, как осторожно говорила бабушка о душе, таинственном вместилище любви, красоты, радости, я верил, что после
смерти хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму богу моей бабушки, а он ласково встречает ее...
Солдатка Аксинья тоже повыла, узнав о
смерти «любимого мужа, с которым» она «пожила только один годочек». Она жалела и мужа и всю свою погубленную жизнь. И в своем вытье
поминала «и русые кудри Петра Михайловича, и его любовь, и свое горькое житье с сиротой Ванькой» и горько упрекала «Петрушу за то, что он пожалел брата, а не пожалел ее горькую, по чужим людям скитальщицу».
— Погоди, не хвали.
Помнишь, что епископ Синезий о похвале сказал: «Похвала обольстительна, но пагубна; она подобна ядовитому питью, смешанному с мёдом, которое назначается для осуждённых на
смерть».
— А для меня-то! А
помнишь ли ты, тогда, когда я у тебя была, не в последний раз… нет, не в последний раз, — повторила она с невольным содроганием, — а когда мы говорили с тобой, я, сама не знаю отчего, упомянула о
смерти; я и не подозревала тогда, что она нас караулила. Но ведь ты здоров теперь?
— Я. — Гарден принес к столу стул, и комиссар сел; расставив колена и опустив меж них сжатые руки, он некоторое время смотрел на Геза, в то время как врач, подняв тяжелую руку и
помяв пальцами кожу лба убитого, констатировал
смерть, последовавшую, по его мнению, не позднее получаса назад.
— Старик умер среди кротких занятий своих, и вы, которые не знали его в глаза, и толпа детей, которых он учил, и я с матерью —
помянем его с любовью и горестью.
Смерть его многим будет тяжелый удар. В этом отношении я счастливее его: умри я, после кончины моей матери, и я уверен, что никому не доставлю горькой минуты, потому что до меня нет никому дела.
В семье моей я
мнил найти отраду,
Я дочь мою
мнил осчастливить браком —
Как буря,
смерть уносит жениха…
— Ну, бог с ними, с такими результатами, которые об
смерти поминают. Но, кроме того, можно ведь и другим манером этот же самый результат повернуть. Например, так: все люди смертны, Кай — человек, следовательно, Кай смертен. Поди, уличи меня, что я сфальшивил!
Помните, братцы-товарищи, что охотники идут на верную
смерть, и мало того на
смерть, на муку, на пытки.
Ведь деньги мои не были заперты! ведь он был один в момент моей
смерти, или, по крайней мере,
мнил себя быть одним!
Будто не через слово человеческое, как всегда, а иными, таинственнейшими путями двигались по народу вести и зловещие слухи, и стерлась грань между сущим и только что наступающим: еще не умер человек, а уже знали о его
смерти и
поминали за упокой.
Накануне
смерти надо писать к близким людям. Лаевский
помнил об этом. Он взял перо и написал дрожащим почерком...
— Как же вы не
помните, да вы гляньте, — Иванов за ножку поднял со стеклянного стола невероятных размеров мертвую лягушку с распухшим брюхом. На морде ее даже после
смерти было злобное выражение, — ведь это же чудовищно!
Помню, как после
смерти отца я покидал тебя, ребенка в колыбели, тебя, не знавшую ни добра, ни зла, ни заботы, — а в моей груди уже бродила страсть пагубная, неусыпная; — ты протянула ко мне свои ручонки, улыбалась… будто просила о защите… а я не имел своего куска хлеба.
Долго
помнил он Лефорта и по
смерти его, тоскуя по нем, как по веселом товарище приятельских бесед, незаменимом в искусстве устроить пир на славу».
Почти не
помня себя и бледный как
смерть, бросился он к Андрею Филипповичу.
Помню, как однажды доктор Вейнрейх, войдя в гостиную, положил перед матерью захваченный с почты последний номер «Московских Ведомостей», прибавив: «Здесь прекрасное стихотворение Жуковского на
смерть императрицы Марии Феодоровны». И она стала читать...
Не
помню обстоятельств
смерти бедного брата Васи. Впоследствии от няни, Елизаветы Николаевны, я узнал, что он погребен на Мценском монастырском кладбище.
Хоть мало жизнь люблю. Все медлил я.
Как жажда
смерти мучила меня,
Что умирать? я
мнил: быть может, жизнь...
Вера Филипповна. И когда бог по вашу душу пошлет, и тогда я готова до самой своей
смерти непрестанным подаянием вашу душу
поминать, только дарственную вы от меня возьмите и откажите ваше имение кому-нибудь другому.
И вот я вам сказал сейчас «на смертном одре-с»; а меж тем вдруг, за день уже до
смерти, волнуется, сердится, — говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у ней одна только простая лихорадка, и оба наши доктора ничего не смыслят, и как только вернется Кох (
помните, штаб-лекарь-то наш, старичок), так она через две недели встанет с постели!
Легко ли, повесился человек, и я это видеть должна. Как загремлю вниз, и сама не
помню. И чудо, как меня Бог спас. Истинно, Господь помиловал. Легко ли! И кручь, и вышина какая! Так бы до
смерти и убилась».