Неточные совпадения
Ее сомнения смущают:
«
Пойду ль вперед,
пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
Кажется, я миновал дурную дорогу и не «хлебных» лошадей. «Тут уж
пойдут натуральные кони и дорога торная, особенно от Киренска
к Иркутску», — говорят мне. Натуральные — значит привыкшие, приученные, а не сборные. «Где староста?» — спросишь, приехав на станцию… «Коней ладит, барин. Эй,
ребята! заревите или гаркните (то есть позовите) старосту», — говорят потом.
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые
ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом
шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись
к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
Вот подойдет осень, и
пойдет народ опять в кабалу
к Устюжанинову, а какая это работа: молодые
ребята балуются на фабрике, мужики изробливаются
к пятидесяти годам, а про баб и говорить нечего, — которая
пошла на фабрику, та и пропала.
— О! это ужасный народ! вы их не изволите знать, — подхватил поручик Непшитшетский, — я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы
идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти с дела. Подлый народ! — Срам так поступать,
ребята, срам! Отдать нашу траншею! — добавил он, обращаясь
к солдатам.
Александр Сергеич между тем пересел
к фортепьяно и начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся на французском языке песню Беранже: «В ногу,
ребята,
идите; полно, не вешать ружья!» В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который, встав, каким-то вялым и гнусливым голосом сказал гегельянцу...
— Атаман! — шепнул, подходя
к нему, тот самый рыжий песенник, который остановил его утром, — часового-то я зарезал! Давай проворней ключи, отопрем тюрьму, да и прощай;
пойду на пожар грабить с
ребятами! А где Коршун?
—
Ребята! — сказал, подбегая
к ним, один молодец, — атаман опять начал рассказывать про свое житье на Волге. Все бросили и песни петь, и сказки слушать, сидят вокруг атамана.
Пойдем поскорее, а то места не найдем!
— Ведь я охотой за брата
пошел, — рассказывал Авдеев. — У него
ребята сам-пят! А меня только женили. Матушка просить стала. Думаю: что мне! Авось попомнят мое добро. Сходил
к барину. Барин у нас хороший, говорит: «Молодец! Ступай». Так и
пошел за брата.
Ну, старухи-то и
пошли костить про Володьку, как он ваших
ребят сомущает на всякие художества: Михалку — насчет водки и
к картам приучает, а Архипа — по женской части…
— Ну,
ребята! — сказал запорожец, — дело
идет к концу: стойте крепко!.. Малыш, сюда!..
— Меня
послал князь Пожарский с грамотою
к нижегородцам, и я было уже совсем отправился с одним только казаком, да Жигулин велел мне взять с собою этих
ребят.
— Хорошо, — сказал Кирша, сняв их со стены, — возьмите каждый по свече и показывайте, куда
идти… Да боже вас сохрани сделать тревогу!..
Ребята! под руки их! ножи
к горлу… вот так… ступай!
— Шабаш,
ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь
к жене и
посылая ее в избу. — Ну,
ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня
пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
— Эх, народ чудной какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что станешь делать? Будь по-вашему,
пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну,
ребята, что ж вы стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь
к музыкантам. — Будет чем опохмелиться… Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая баб, которые смеялись.
— Нет, братцы, как здесь ни тепло, в избе, надо полагать, теплее, — сказал он без всякой торопливости, зевнул даже несколько раз и потянулся, — ей-богу, право, о-о. Пойду-ка и я тяпну чарочку: вернее будет — скорее согреешься…
К тому и пора: надо
к селу подбираться… О-хе-хе. Авось найду как-нибудь село-то — не соломинка. Скажите только, в какую сторону
пошли ваши
ребята?
— Ага, мошенник, попался! Давай-ка его сюда! — закричал Глеб, у которого при виде мальчика невольно почему-то затряслись губы. — Пойдем-ка, я тебя проучу, как щепы подкладывать да дома поджигать… Врешь, не увернешься…
Ребята, подсобите стащить его
к задним воротам, — заключил он, хватая мальчика за шиворот и приподымая его на воздух.
— Вот что,
ребята, — живо сказал Кузьмичов, — вы бы взяли с собой моего парнишку! Что ему с нами зря болтаться? Посади его, Пантелей,
к себе на тюк, и пусть себе едет помаленьку, а мы догоним. Ступай, Егор!
Иди, ничего!..
Всегда у них теплая хата,
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты
ребята,
На праздник есть лишний кусок.
Идет эта баба
к обедне
Пред всею семьей впереди:
Сидит, как на стуле, двухлетний
Ребенок у ней на груди...
Шел ли я по улице, работал ли, говорил ли с
ребятами, я все время думал только о том, как вечером
пойду к Марии Викторовне, и воображал себе ее голос, смех, походку.
В верхней Гостомле, куда была выдана замуж Настя, поставили на выгоне сельскую расправу. Был на трех заседаниях в расправе. На одном из этих заседаний молоденькую бабочку секли за непочтение
к мужу и за прочие грешки. Бабочка просила, чтоб ее мужиками не секли: «Стыдно, — говорит, — мне перед мужиками; велите бабам меня наказать». Старшина, и добросовестные, и народ присутствовавший долго над этим смеялись. «Иди-ка,
иди. Засыпьте ей два десятка, да ловких!» — заказывал старшина
ребятам.
— Ну, так
идите же
к богу,
ребята! — махнул рукой старик. — А лодку мы отправим на место. Так ли?
— А вот,
ребята, чудно тоже про молодую Измайлиху сказывают, — заговорил, подходя
к дому Измайловых, молодой машинист, привезенный одним купцом из Петербурга на свою паровую мельницу, — сказывают, — говорил он, — будто у нее с ихним приказчиком Сережкой по всякую минуту амуры
идут…
Как отъехала вольная команда,
ребята наши повеселели. Володька даже в пляс пустился, и сейчас мы весь свой страх забыли. Ушли мы в падь, называемая та падь Дикманская, потому что немец-пароходчик Дикман в ней свои пароходы строил… над рекой… Развели огонь, подвесили два котла, в одном чай заварили, в другом уху готовим. А дело-то уж и
к вечеру подошло, глядишь, и совсем стемнело, и дождик
пошел. Да нам в то время дождик, у огня-то за чаем, нипочем показался.
Вот хорошо. Подождали мы маленько, смотрим,
идут к нам гиляки гурьбой. Оркун впереди, и в руках у них копья. «Вот видите, —
ребята говорят, — гиляки биться
идут!» Ну, мол, что будет… Готовь,
ребята, ножи. Смотрите: живьем никому не сдаваться, и живого им в руки никого не давать. Кого убьют, делать нечего — значит, судьба! А в ком дух остался, за того стоять. Либо всем уйти, либо всем живым не быть. Стой, говорю,
ребята, крепче!
3-й мужик. Ну их
к богу совсем! Тут, того гляди, в полицию попадешь. А я в жизнь не судился.
Пойдем на фатеру,
ребята!
— Говорили. Ничего промеж нас не было неприятного. Вечером тут рабочие пришли, водкой я их потчевал, потолковал с ними, денег дал, кому вперед просили; а он тут и улизнул. Утром его не было, а перед полденками девчонка какая-то пришла
к рабочим: «Смотрите, говорит, вот тут за поляной человек какой-то удавился».
Пошли ребята, а он, сердечный, уж очерствел. Должно, еще с вечера повесился.
— Годил, довольно! Я,
ребята, желаю вам сказать, как это вышло, что вот, значит, мне под сорок, а
иду я
к вам и говорю — учите меня, дурака, да! Учите и — больше ничего! А я готов! Такое время — несёт оно всем наказание, и дети должны теперь учить отцов — почему? Потому — на них греха меньше, на детях…
И всем, хозяину, хозяйке, хаказчикам и
ребятам, Сазонка говорил, что
пойдет к мальчику непременно на первый день пасхи.
— Да что, матушка Марья Петровна, сюда приехал на мельницу мужик из Орешкова, сказывал, старика-то, вишь, нашли у них нынче
к рассвету, на меже, мертвого…
Пошли, говорит, ихние
ребята за кольями, а он, сударыня, и лежит подле самой-то межи, в канавке, словно, говорит, живой… подле него мешок, шапка… сказал мужик тот;
к ним и становой, вишь, приехал… така-то, говорит, беда завязалась…
— Позвать, отчего не позвать! Позову — это можно, — говорил дядя Онуфрий, — только у нас николи так не водилось… — И, обратясь
к Петряю, все еще перемывавшему в грязной воде чашки и ложки, сказал: — Кликни
ребят, Петряюшка, все, мол,
идите до единого.
— Ну, пошто вы, ваши благородия, озорничаете!.. Эка сколько мужиков-то задаром пристрелили! — со спокойной укоризной обратился
к крыльцу из толпы один высокий, ражий, но значительно седоватый мужик. —
Ребята! подбери наших-то! свои ведь! — указал он окружающим на убитых. — Да бабы-то пущай бы прочь, а то зашибуть неравно… Пошли-те вы!..
На одном разъезде наш поезд стоял очень долго. Невдалеке виднелось бурятское кочевье. Мы
пошли его посмотреть. Нас с любопытством обступили косоглазые люди с плоскими, коричневыми лицами. По земле ползали голые, бронзовые
ребята, женщины в хитрых прическах курили длинные чубуки. У юрт была привязана
к колышку грязно-белая овца с небольшим курдюком. Главный врач сторговал эту овцу у бурятов и велел им сейчас же ее зарезать.
На позициях были холод, лишения, праздное стояние с постоянным нервным напряжением от стерегущей опасности. За позициями, на отдыхе,
шло беспробудное пьянство и отчаянная карточная игра. То же самое происходило и в убогих мукденских ресторанах. На улицах Мукдена китайские
ребята зазывали офицеров
к «китайска мадама», которые, как уверяли дети, «шибко шанго». И кандидаты на дворе фанзы часами ждали своей очереди, чтоб лечь на лежанку с грязной и накрашенной четырнадцатилетней китаянкой.
Еще на дворе были слышны пьяные голоса, звон посуды. Оказывается, у Шерстобитова в комнате пьянка.
К нему я не
пошла, сидела у Женьки. Мимо нас тяжело топали нетвердою поступью.
Ребят рвало в коридоре, и они снова
шли пить.
— Работа в нашей ячейке — ни
к черту не годная. Ты только речи говоришь да резолюции проводишь, а все у нас
идет самотеком.
Ребята такие, что мы только компрометируем ленинский комсомол. Членских взносов не платят по два, по три года, девчата только о шелковых чулках думают, губы себе мажут,
ребята хулиганят. Кто самые первые хулиганы на все Богородское? Спирька Кочерыгин да Юрка Васин, — наши
ребята. Надо таких всех пожестче брать в оборот. Не поддадутся — вон гнать.
— Из всех
ребят! Из всех девчат! Больше всех я уважаю тебя! Только тебя уважаю, больше н-и-к-о-г-о! Ле-ель! Видишь транвай
идет? Скажи одно слово, — сейчас же лягу на рельсы!
Приз победителя был — бесплатное катанье этим вечером на лодках.
Ребята шумною толпою
шли к лодочной пристани у Яузского моста, кликали Лельку. Она их догнала. Юрка очутился возле.
Только Юрка не совсем подходил
к общей компании. Что с ним такое сталось? Работал вместе со всеми с полною добросовестностью, но никто уже больше не видел сверкающей его улыбки. По вечерам, после работы, когда
ребята пили чай, смеялись и бузили, Юрка долго сидел задумавшись, ничего не слыша. Иногда пробовал возражать Ведерникову. Раз Ведерников
послал ребят в соседнюю деревню раскулачить крестьянина, сына кулака. Юрка поехал, увидел его хозяйство и не стал раскулачивать. Сказал Ведерникову...
Шли ребята к РИКу призадумавшись. Глаза Ведерникова мрачно горели.
Не менее их и мятежники были очень озадачены приготовлением
к бою крестьян; в этой крайности один горыгорецкий студент, с бородою и длинными волосами, вышел
к крестьянам в священнической рясе и проповедническим голосом держал речь: «Против кого
идете вы
ребята?
Послал в летнее время фельдфебель трех солдатиков учебную команду белить. «Захватите,
ребята, хлебца да сала. До вечера, поди, не управитесь, так чтобы в лагерь зря не трепаться, там и заночуете. А
к завтрему в обед и вернетесь».
Вечером ездили на Брянский вокзал [Теперь Киевский вокзал.] провожать наших
ребят, командированных на работу в деревне. Ждали отхода поезда с час. Дурака валяли, лимонадом обливались, вообще было очень весело. Назад вместе
шли пешком вдвоем. Перешли Дорогомиловский мост [Теперь Бородинский мост.], налево гранитная лестница с чугунными перилами — вверх, на Варгунихину горку,
к раскольничьей церкви.