Неточные совпадения
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал.
Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом людей, которые поссорились; адъютант сел
к столу и начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в комнате. Но
седой подошел к Любаше и негромко сказал...
К нему
подошел в облаке крепких духов его противник по судебному процессу Нифонт Ермолов, красавец, богач, холеный, точно женщина, розовощекий, с томным взглядом карих глаз, с ласковой улыбочкой под закрученными усами и над остренькой
седой эспаньолкой.
Самгин разорвал записку на мелкие кусочки, сжег их в пепельнице,
подошел к стене, прислушался, — в соседнем номере было тихо. Судаков и «подозрительный» мешали обдумывать Марину, — он позвонил, пришел коридорный — маленький старичок, весь в белом и
седой.
Приезжали князь и княгиня с семейством: князь,
седой старик, с выцветшим пергаментным лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым лбом, с тремя звездами, с золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым набалдашником, в бархатных сапогах; княгиня — величественная красотой, ростом и объемом женщина,
к которой, кажется, никогда никто не
подходил близко, не обнял, не поцеловал ее, даже сам князь, хотя у ней было пятеро детей.
Когда Нехлюдов
подошел к собравшимся крестьянам, и обнажились русые, курчавые, плешивые,
седые головы, он так смутился, что долго ничего не мог сказать.
Когда мы
подходили к поселку, навстречу нам вышел старшина Сю Кай. Это был благообразный старик с
седой бородой. Местом стоянки я выбрал фанзу таза Сиу Фу, одиноко стоящую за протокой.
Когда мы
подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной
седой бородой и с благообразными чертами лица. Достаточно было взглянуть на его одежду, дом и людские, чтобы сказать, что живет он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.
Через несколько минут мы
подошли к реке и на другом ее берегу увидели Кокшаровку. Старообрядцы подали нам лодки и перевезли на них
седла и вьюки. Понукать лошадей не приходилось. Умные животные отлично понимали, что на той стороне их ждет обильный корм. Они сами вошли в воду и переплыли на другую сторону реки.
К трем часам дня отряд наш стал
подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали
седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности.
В дверях стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому в одном халате.
Седые волосы были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он
подошел к кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось. В дверях показались перепуганные детские лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие ноги покойницы.
Князь
подошел к спорившим, осведомился в чем дело, и, вежливо отстранив Лебедева и Келлера, деликатно обратился
к одному уже
седому и плотному господину, стоявшему на ступеньках крыльца во главе нескольких других желающих, и пригласил его сделать честь удостоить его своим посещением.
Редкий из
седых гренадеров достоит до этого сурового времени и, совершенно потерявшись, ежится бедным инвалидом до тех пор, пока просвирнина старая гусыня
подойдет к нему, дернет для своего развлечения за вымерзлую ногу и бросит на потеху холодному ветру.
Кирьян вошел. Это уж был теперь совсем
седой старик. Он
подошел прямо
к руке барина, и, как тот ни сопротивлялся, Кирьян притянул
к себе руку его и поцеловал ее.
Шпион подозвал сторожа и что-то шептал ему, указывая на нее глазами. Сторож оглядывал его и пятился назад.
Подошел другой сторож, прислушался, нахмурил брови. Он был старик, крупный,
седой, небритый. Вот он кивнул шпиону головой и пошел
к лавке, где сидела мать, а шпион быстро исчез куда-то.
Наружность владыко имел приятную: полноватый, не совершенно еще
седой, с расчесанными бородой и волосами, в шелковой темно-гранатного цвета рясе, с кокетливо-навитыми на руке янтарными четками, с одним лишь докторским крестом на груди, который тогда имели не более как пять — шесть архиереев, он вышел в гостиную навстречу
к Крапчику, который был во фраке и звезде, и, склонив несколько голову,
подошел к благословению владыки.
Он остановился, слез с
седла и, привязав коня в орешнике,
подошел к мельнице пешком.
Тут младший из людей, которых князь велел отвязать от
седел,
подошел к нему.
— Может быть… — вяло ответил
седой господин и отвернулся. А в это время
к ним
подошел губернатор и опять стал пожимать руки Семена Афанасьевича и поздравлять с «возвращением
к земле,
к настоящей работе»… Но умные глаза генерала смотрели пытливо и насмешливо. Семен Афанасьевич немного робел под этим взглядом. Он чувствовал, что под влиянием разговора с приятелем юности мысли его как-то рассеялись, красивые слова увяли, и он остался без обычного оружия…
Здесь, между прочим,
к нему
подошел старый,
седой господин, его сверстник и друг его юности…
Ночь становилась все мертвее, точно утверждаясь навсегда. Тихонько спустив ноги на пол, я
подошел к двери, половинка ее была открыта, — в коридоре, под лампой, на деревянной скамье со спинкой, торчала и дымилась
седая ежовая голова, глядя на меня темными впадинами глаз. Я не успел спрятаться.
Каждый день,
подходя к пруду, видел я этого, уже дряхлого, сгорбленного,
седого, как лунь, старика, стоявшего, прислонясь
к углу своей избы, прямо против восходящего солнца; костлявыми пальцами обеих рук опирался он на длинную палку, прижав ее
к своей груди и устремив слепые глаза навстречу солнечным лучам.
В две минуты конь был оседлан. Толпа любопытных расступилась; Кирша оправился, подтянул кушак, надвинул шапку и не торопясь
подошел к коню. Сначала он стал его приголубливать: потрепал ласково по шее, погладил, потом зашел с левой стороны и вдруг, как птица, вспорхнул на
седло.
К седому итальянцу
подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали
к борту, шагах в пяти от русских,
седой тихонько говорил...
Эге! Вдруг слышу, кто-то около сторожки ходит…
подошел к дереву, панского коня отвязал. Захрапел конь, ударил копытом; как пустится в лес, скоро и топот затих… Потом слышу, опять кто-то по дороге скачет, уже
к сторожке. Подскакал вплоть, соскочил с
седла на землю и прямо
к окну.
Покупатель снова поправил очки, отодвинулся от него и засвистал громче, искоса присматриваясь
к старику. Потом, дёрнув головой кверху, он сразу стал прямее, вырос, погладил
седые усы, не торопясь
подошёл к своему товарищу, взял из его рук книгу, взглянул и бросил её на стол. Евсей следил за ним, ожидая чего-то беспощадного для себя. Но сутулый дотронулся до руки товарища и сказал просто, спокойно...
Шабельский. Хороша искренность!
Подходит вчера ко мне вечером и ни с того ни с сего: «Вы, граф, мне глубоко несимпатичны!» Покорнейше благодарю! И все это не просто, а с тенденцией: и голос дрожит, и глаза горят, и поджилки трясутся… Черт бы побрал эту деревянную искренность! Ну, я противен ему, гадок, это естественно… я и сам сознаю, но
к чему говорить это в лицо? Я дрянной человек, но ведь у меня, как бы то ни было,
седые волосы… Бездарная, безжалостная честность!
В середине речи дамы позади меня послышался звук как бы прерванного смеха или рыдания, и, оглянувшись, мы увидали моего соседа,
седого одинокого господина с блестящими глазами, который во время разговора, очевидно интересовавшего его, незаметно
подошел к нам. Он стоял, положив руки на спинку сидения, и, очевидно, очень волновался: лицо его было красно, и на щеке вздрагивал мускул.
Один молодцеватый, с окладистой темнорусой бородою купец, отделясь от толпы народа, которая теснилась на мосту, взобрался прямой дорогой на крутой берег Москвы-реки и, пройдя мимо нескольких щеголевато одетых молодых людей, шепотом разговаривающих меж собою,
подошел к старику, с
седой, как снег, бородою, который, облокотясь на береговые перила, смотрел задумчиво на толпу, шумящую внизу под его ногами.
Граф Хвостиков между тем на средине освободившегося от толпы зала разговаривал с каким-то господином, совершенно
седым, очень высоким, худым и сутуловатым, с глазами как бы несколько помешанными и в то же время с очень доброй и приятной улыбкой. Господин этот что-то с увлечением объяснял графу. Тот тоже с увлечением отвечал ему; наконец, они оба
подошли к Бегушеву.
— Балуй! — опять тем же тоном обратился
к нему табунщик,
подходя к нему и кладя на навоз подле него
седло и залоснившийся потник.
— Ну, душка, извини, — говорил Масуров,
подходя к жене, — счастие сначала ужас как везло, а под конец как будто бы какой черт ему нашептывал: каждую карту брал,
седая крыса. Ты не поверишь: в четверть часа очистил всего, как липку; предлагал было на вексель: «Я вижу, говорит, вы человек благородный».
Белесова. Не думать! да разве это в моей власти! Какую ночь я проведу! Мне кажется, я
поседею к утру. Уезжайте! (
Подходит к трюмо.)
— Думаешь, не стыдно мне было позвать тебя? — говорит она, упрекая. — Этакой красивой и здоровой — легко мне у мужчины ласку, как милостыню, просить? Почему я
подошла к тебе? Вижу, человек строгий, глаза серьёзные, говорит мало и
к молодым монахиням не лезет. На висках у тебя волос
седой. А ещё — не знаю почему — показался ты мне добрым, хорошим. И когда ты мне злобно так первое слово сказал — плакала я; ошиблась, думаю. А потом всё-таки решила — господи, благослови! — и позвала.
— Спроси, что надо?.. Постой, я сам спрошу.
Седой старик в мундире и папахе
подошел к нашей двери и уставился в меня своими старчески бесстрастными, подслеповатыми глазами.
Старуха, без платка, с растрепанными
седыми волосами, с трясущейся головой, шатаясь, вошла в каморку и, не глядя ни на Корнея, ни на Марфу,
подошла к внучке, заливавшейся отчаянными слезами, и подняла ее.
«Что скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: „Надо связать его!..“ Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля
седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом
подошел Данило
к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый солдат Данило!
Я
подошел к знакомым и стал раскланиваться. Мировой судья Калинин, высокий плечистый человек с
седой бородой и выпуклыми рачьими глазами, стоял впереди всех и что-то шептал на ухо своей дочери. Делая вид, что он меня не замечает, он ни одним движением не ответил на мой «общий» поклон, направленный в его сторону.
Один татарин
подошел к лошади, стал
седло снимать. Она все бьется, — он вынул кинжал, прорезал ей глотку. Засвистело из горла, трепанулась, и пар вон.
Пришел необычно рослый и собой коренастый пожилой человек. Борода вся
седая, и в голове седина тоже сильно пробилась: русых волос и половины не осталось. Изнуренный, в лице ни кровинки, в засаленном, оборванном архалуке из адряса,
подошел к Марку Данилычу и отвесил низкий поклон.
Во время самого разгара боя
подошел к бойцам старый Моргун, якимовский тысячник. Шапкой махая,
седыми кудрями потряхивая, кричит изо всей мочи он сыну любезному...
И, обратясь
к своим товарищам, он начал шептать им что-то…Товарищи утвердительно закивали головами. Заручившись согласием товарищей, офицер с
седыми усами
подошел, покачиваясь,
к Ильке, взял ее за загоревшую руку и сказал...
В щелку между двумя половинками ширмы видно, как дама
подходит к аналою и делает земной поклон, затем поднимается и, не глядя на священника, в ожидании поникает головой. Священник стоит спиной
к ширмам, а потому я вижу только его
седые кудрявые волосы, цепочку от наперсного креста и широкую спину. А лица не видно. Вздохнув и не глядя на даму, он начинает говорить быстро, покачивая головой, то возвышая, то понижая свой шёпот. Дама слушает покорно, как виноватая, коротко отвечает и глядит в землю.
Синтянина встала,
подошла к Форовой, опустилась возле нее на пол, покрыв половину комнаты волнами своего светлого ситца, и, обняв майоршу, нежно поцеловала ее в
седую голову.
— Я завтра утром уеду. Я, конечно, нарочно не уезжала до сих пор… И я вам все скажу. За вами очень следят, ни одному слову не верьте, что вам говорят. Главный политком,
Седой, он вам верит, а другой, латыш этот, Крогер, — он и в особом отделе, — он все время настаивает, что вас нужно расстрелять. Он-то меня
к вам и
подослал… И я боюсь его, — в ужасе шептала она, — он ни перед чем не остановится…
Кучер, а за ним Алешка несмело
подошли к освещенным окнам. Очень бледная дама, с большими заплаканными глазами, и
седой, благообразный мужчина сдвигали среди комнаты два ломберных стола, вероятно, затем, чтобы положить на них покойника, и на зеленом сукне столов видны были еще цифры, написанные мелом. Кухарка, которая утром бегала по двору и голосила, теперь стояла на стуле и, вытягиваясь, старалась закрыть простынею зеркало.
Перед ним стоял монах с длинною
седою, как лунь, бородой — это был игумен Донского монастыря, совершавший свою обычную послеобеденную прогулку. Он прежде, чем
подойти к Ивану Павловичу, долго наблюдал за ним, как бы боясь нарушить его горячую молитву.
Сняв его, Фриц опустился проворно на землю, пробрался тем же путем назад,
подошел к лошади нашего цейгмейстера, расстегнул небольшой чемодан, висевший у
седла, пошарил везде и вынул куверт [Куверт — здесь: конверт.].
Подойдет, бывало, 60-летняя Петровна
к 70-летнему Емельянычу, так, не говоря ни слова, только посмотрит на него значительно, а Емельяныч, подняв свою
седую голову, взглянет через окуляры, всегда торчавшие на кончике его носа, пристально в глаза своей Петровны, и вот они уже поняли друг друга.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы
подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись
к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за
седло, государь обратился
к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
С утра недалеко от Микулина, там, где лес близко
подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две, ставшие в грязи, фуры с кавалерийскими
седлами и увезли их в лес.