Неточные совпадения
Она как
цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь
поднимет!
Катя, которая не спеша подбирала
цветок к
цветку, с недоумением
подняла глаза на Базарова — и, встретив его быстрый и небрежный взгляд, вспыхнула вся до ушей. Анна Сергеевна покачала головой.
Она даже вздрогнула, руки ее безжизненно сползли с плеч.
Подняв к огню лампы маленькую и похожую на
цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым
цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем телом, приложив платок ко рту.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко
подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк
цвета верблюжьей шерсти.
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного
цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото
поднять…
Книга выпадает из рук на пол. Софья не заботится
поднять ее; она рассеянно берет
цветок из вазы, не замечая, что прочие
цветы раскинулись прихотливо и некоторые выпали.
А с Марфенькой это не удавалось. И сад, казалось ему, хорош оттого, что она тут. Марфенька реяла около него, осматривала клумбы,
поднимала головку то у того, то у другого
цветка.
Она
подняла и подала Вере букет из померанцевых
цветов. Вера побледнела.
Плохонький зал, переделанный из какой-то оранжереи, был скупо освещен десятком ламп; по стенам висели безобразные гирлянды из еловой хвои, пересыпанной бумажными
цветами. Эти гирлянды придавали всему залу похоронный характер. Около стен, на вытертых диванчиках, цветной шпалерой разместились дамы; в глубине, в маленькой эстраде, заменявшей сцену, помещался оркестр; мужчины жались около дверей. Десятка два пар кружились по залу,
подымая облако едкой пыли.
Упал один
цветок на снег, и он так и бросился
подымать его, как будто от потери этого
цветка бог знает что зависело.
— Папа, дайте маме
цветок! —
подняла вдруг свое смоченное слезами лицо Ниночка.
Тут же из зарослей
поднимала свою красивую головку пышная ятрышниковая любка, а рядом с нею — ядовитая чемерица, которую легко узнать по плойчатым грубым листьям и шапке белых
цветов, теперь уже побуревших и засохших.
Прошло несколько мгновений… Она притихла,
подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями, оставив разбросанные
цветы на земле.
Я
поднял его, посадил и стал расспрашивать, как могло случиться, что он оказался между мной и кабанами. Оказалось, что кабанов он заметил со мной одновременно. Прирожденная охотничья страсть тотчас в нем заговорила. Он вскочил и бросился за животными. А так как я двигался по круговой тропе, а дикие свиньи шли прямо, то, следуя за ними, Дерсу скоро обогнал меня. Куртка его по
цвету удивительно подходила к
цвету шерсти кабана. Дерсу в это время пробирался по чаще согнувшись. Я принял его за зверя и выстрелил.
Понемногу погода разгулялась: туман исчез, по земле струйками бежала вода, намокшие
цветы подняли свои головки, в воздухе опять замелькали чешуекрылые.
Я очень помню, как во время коронации он шел возле бледного Николая, с насупившимися светло-желтого
цвета взъерошенными бровями, в мундире литовской гвардии с желтым воротником, сгорбившись и
поднимая плечи до ушей.
Спустя несколько дней я гулял по пустынному бульвару, которым оканчивается в одну сторону Пермь; это было во вторую половину мая, молодой лист развертывался, березы
цвели (помнится, вся аллея была березовая), — и никем никого. Провинциалы наши не любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую сторону бульвара, то есть на поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные и скудные
цветы того края. Когда он
поднял голову, я узнал Цехановича и подошел к нему.
Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только
поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых
цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке.
Берега ее не измяты ничьим прикосновением; изредка забредет на них охотник, но не оставит следов своих надолго: сильная растительность, происходящая от избытка влаги, сейчас
поднимет смятые травы и
цветы.
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно
поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала,
цветы вырастали.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову
цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то
поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Человек медленно снял меховую куртку,
поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах, пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого
цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил...
На земле, черной от копоти, огромным темно-красным пауком раскинулась фабрика,
подняв высоко в небо свои трубы. К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами. Над ними поднималась церковь, тоже темно-красная, под
цвет фабрики, колокольня ее была ниже фабричных труб.
Выпрямляясь, Александров с удовольствием почувствовал, что у него «вытанцевалось». Медленно, с чудесным выражением доброты и величия директриса слегка опустила и
подняла свою серебряную голову, озарив юнкера прелестной улыбкой. «А ведь она красавица, хотя и седые волосы. А какой живой
цвет лица, какие глаза, какой царственный взгляд. Сама Екатерина Великая!»
— Да, я потом вас позову, — сказала Вера и сейчас же вынула из маленького бокового кармана кофточки большую красную розу,
подняла немного вверх левой рукой голову трупа, а правой рукой положила ему под шею
цветок.
Мерно шел конь,
подымая косматые ноги в серебряных наколенниках, согнувши толстую шею, и когда Дружина Андреевич остановил его саженях в пяти от своего противника, он стал трясти густою волнистою гривой, достававшею до самой земли, грызть удила и нетерпеливо рыть песок сильным копытом, выказывая при каждом ударе блестящие шипы широкой подковы. Казалось, тяжелый конь был подобран под стать дородного всадника, и даже белый
цвет его гривы согласовался с седою бородой боярина.
Цветущие липы осеняли светлый пруд, доставлявший боярину в постные дни обильную пищу. Далее зеленели яблони, вишни и сливы. В некошеной траве пролегали узенькие дорожки. День был жаркий. Над алыми
цветами пахучего шиповника кружились золотые жуки; в липах жужжали пчелы; в траве трещали кузнечики; из-за кустов красной смородины большие подсолнечники
подымали широкие головы и, казалось, нежились на полуденном солнце.
…А ведь странно, однако, что я до сих пор, до двадцати лет, никого не любила! Мне кажется, что у Д. (буду называть его Д., мне нравится это имя: Дмитрий) оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте. Из чего ему волноваться? Кто отдался весь… весь… весь… тому горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу: то хочет. Кстати, и он, и я, мы одни
цветы любим. Я сегодня сорвала розу. Один лепесток упал, он его
поднял… Я ему отдала всю розу.
Молодые люди повернули прочь от реки и пошли по узкой и глубокой рытвине между двумя стенами золотой высокой ржи; голубоватая тень падала на них от одной из этих стен; лучистое солнце, казалось, скользило по верхушкам колосьев; жаворонки пели, перепела кричали; повсюду зеленели травы; теплый ветерок шевелил и
поднимал их листья, качал головки
цветов.
Пройдя узкую тропинку, мы вышли на лесную дорогу, черную от грязи, всю истоптанную следами копыт и изборожденную колеями, полными воды, в которой отражался пожар вечерней зари. Мы шли обочиной дороги, сплошь покрытой бурыми прошлогодними листьями, еще не высохшими после снега. Кое-где сквозь их мертвую желтизну
подымали свои лиловые головки крупные колокольчики «сна» — первого
цветка Полесья.
Ариша, по заведенному обычаю, в благодарность за науку, повалилась в ноги тятеньке, а Гордей Евстратыч сам
поднял ее, обнял и как-то особенно крепко поцеловал прямо в губы, так что Ариша заалелась вся как маков
цвет и даже закрыла лицо рукой.
Шалимов. Любовь! Я смотрю на нее серьезно… Когда я люблю женщину, я хочу
поднять ее выше над землей… Я хочу украсить ее жизнь всеми
цветами чувства и мысли моей…
Один кран хватал штамбу крючком за ручку,
поднимал ее кверху, и из нее тяжело вываливался кусок стали в виде длинного правильного бруска ослепительно красного
цвета.
Она закрыла глаза и побледнела, и длинный нос ее стал неприятного воскового
цвета, как у мертвой, и Лаптев все еще не мог разжать ее пальцев. Она была в обмороке. Он осторожно
поднял ее и положил на постель и просидел возле нее минут десять, пока она очнулась. Руки у нее были холодные, пульс слабый, с перебоями.
Девочка освободила руку из руки женщины, оборвала лепестки
цветов и, высоко
подняв ручонку, темную, точно крыло воробья, бросила алые
цветы в чашу вина.
Издали, как удары огромного тамбурина, доносятся глухие вздохи моря. Играют бабочки над
цветами, — Пепе
поднял голову и следит за ними, щурясь от солнца, улыбаясь немножко завистливой и грустной, но все-таки доброй улыбкой старшего на земле.
От восторга тамбовские помещики, сплошь охотники и лихие наездники, даже ногами затопали, но гудевший зал замер в один миг, когда Вольский вытянутыми руками облокотился на спинку стула и легким, почти незаметным наклоном головы, скорее своими ясными глазами
цвета северного моря дал знать, что желание публики он исполнит. Артист слегка
поднял голову и чуть повернул влево, вглубь, откуда раздался первый голос: «Гамлета! Быть или не быть!»
— Attendez, mesdames [Подождите, сударыни (франц.).], я вас помирю!.. — сказал,
поднимая знаменательно свою руку, граф Хвостиков. — Каждая из вас любит то, что требует ее наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий
цвет, а Лиза — существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..
«Дул ветер…» — написав это, я опрокинул неосторожным движением чернильницу, и
цвет блестящей лужицы напомнил мне мрак той ночи, когда я лежал в кубрике «Эспаньолы». Это суденышко едва
поднимало шесть тонн, на нем прибыла партия сушеной рыбы из Мазабу. Некоторым нравится запах сушеной рыбы.
Войдя в голубой зал, где на великолепном паркете отражались огни люстр, а также и мои до колен ноги, я прошел мимо оброненной розы и
поднял ее на счастье, что, если в
цветке будет четное число лепестков, я увижу сегодня Молли.
Он дождался, когда проснулась Таня, и вместе с нею напился кофе, погулял, потом пошел к себе в комнату и сел за работу. Он внимательно читал, делал заметки и изредка
поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые окна или на свежие, еще мокрые от росы
цветы, стоявшие в вазах на столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нем каждая жилочка дрожит и играет от удовольствия.
Дохнули сонные
цветы,
И, как они, навстречу дню,
Я
поднял голову мою…
И вдруг проглянет солнце, и поток
Озолотится, и степной
цветок,
Душистую головку
поднимая,
Блистает как
цветы небес и рая…
Безмолвно, грустно, в стороне,
Подняв глаза свои к луне,
Подруге дум любви мятежной,
Прекрасный юноша стоял, —
Цветок для смерти слишком нежный!
Генеральша спускалась с недовольным лицом, застегивая модную лайковую перчатку
цвета beurre frais. [сливочного масла (франц.).] Поровнявшись с Мишкой, она
подняла на него свои темные блестящие глазки и певуче проговорила...
Музыка композитора И.А.Козловского (1757—1831).] или нагонит какого-нибудь мальчишку, стащит с него сапог силой, возьмет этот сапог, как балалайку, и, тоже наигрывая языком, пустится плясать и,
подняв на улице своими лаптями страшную пыль, провалится, наконец, куда-нибудь; хороводницы после этого еще постоят, помолчат, пропоют иногда: «Калинушка с малинушкой лазоревый
цвет»; мальчишки еще подерутся между собой и затем начнут расходиться по домам…
— Почесть что каждый год, что вот я ни живу; бог знает, отчего это! Кто говорит, что пахать начнут, пласт
поднимут, так земля из себя холод даст, а кто и на черемуху приходит: что как черемуха
цветет, так от нее сиверко делается… Бог знает, как и сказать.
Но скоро восходящее светило дня пробудило все творение: рощи, кусточки оживились, птички вспорхнули и запели,
цветы подняли свои головки, чтобы напитаться животворными лучами света.
Была также у меня очень большая ночная бабочка, вся светлобурая, у которой на крыльях лежала диагональная полоса беловато-розового
цвета, так что когда я разложил ее и
поднял верх длинноватые и угловатые ее крылья, то конец перевязки на верхнем сошелся с началом перевязки на нижнем крыле и они составили бы треугольник, если бы продолжить их сходящиеся концы.
Полунагая, едва одетая легкой тканью, которая более обнаруживала ее красоту, нежели скрывала своими фантастическими драпри, трепещущая и огненная, стояла она перед ним, не смея ни
поднять на него взора, ни оторвать его от пестрых
цветов ковра, до которого чуть касались ее маленькие ножки.