Неточные совпадения
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат,
подняв руку со
свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме, взял с рояля
свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто
поднимала и не могла
поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окруженное
свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг
подняли гроб. Священник пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки последний раз перешел за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев.
Жена рыдала на коленях у кровати возле покойника; добрый, милый молодой человек из университетских товарищей, ходивший последнее время за ним, суетился, отодвигал стол с лекарствами,
поднимал сторы… я вышел вон, на дворе было морозно и светло, восходящее солнце ярко
светило на снег, точно будто сделалось что-нибудь хорошее; я отправился заказывать гроб.
И вдруг мой взгляд упал на фигуру мадонны, стоявшей на своей колонне высоко в воздухе. Это была местная святыня, одинаково для католиков и православных. По вечерам будочник, лицо официальное, вставлял в фонарь огарок
свечи и
поднимал его на блок. Огонек звездочкой висел в темном небе, и над ним красиво, таинственно, неясно рисовалась раскрашенная фигура.
Нянька Евгенья, присев на корточки, вставляла в руку Ивана тонкую
свечу; Иван не держал ее,
свеча падала, кисточка огня тонула в крови; нянька,
подняв ее, отирала концом запона и снова пыталась укрепить в беспокойных пальцах. В кухне плавал качающий шёпот; он, как ветер, толкал меня с порога, но я крепко держался за скобу двери.
Подняли управителя,
засветили огня; да как увидал старик вора, так и всплеснул руками.
Он вздрогнул. Комната была непроходная, глухая, и убежать было некуда. Он
поднял еще больше
свечу и вгляделся внимательно: ровно никого. Вполголоса он окликнул Кириллова, потом в другой раз громче; никто не откликнулся.
— Долго не изволили мне отвечать-с. За математической задачей какой-то сидели, определяли что-то; видно, головоломная задача была. Пифагоровы штаны при мне начертили — сам видел. Три раза повторял; уж на четвертый только
подняли головку и как будто впервые меня увидали. «Не пойду, говорят, там теперь ученый приехал, так уж где нам быть подле такого
светила». Так и изволили выразиться, что подле
светила.
Очнувшись, Ерошка
поднял голову и начал пристально всматриваться в ночных бабочек, которые вились над колыхавшимся огнем
свечи и попадали в него.
Прямо в окно
светила полная луна Я
поднимаю голову — больно, приклеились волосы к выступившей на полене смоле.
Приехав домой, Лаевский и Надежда Федоровна вошли в свои темные, душные, скучные комнаты. Оба молчали. Лаевский зажег
свечу, а Надежда Федоровна села и, не снимая манто и шляпы,
подняла на него печальные, виноватые глаза.
Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую
свечу: бледный свет озарил ее комнату. Она отерла заплаканные глаза и
подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну.
— Сальная
свеча, горящая на столе, озаряла ее невинный открытый лоб и одну щеку, на которой, пристально вглядываясь, можно было бы различить мелкий золотой пушок; остальная часть лица ее была покрыта густой тенью; и только когда она
поднимала большие глаза свои, то иногда две искры света отделялись в темноте; это лицо было одно из тех, какие мы видим во сне редко, а наяву почти никогда.
Чёрный Стёпа стоял среди комнаты,
подняв, как
свечу, палку с золотым набалдашником, и командовал...
Один лишь отчаянный Федор из Олеиза, который за много дней перед этим теплил
свечу перед образом Николая Чудотворца, решился выйти, чтобы
поднять белужью снасть.
А он лежит,
подняв ему на плечи исхудалые ноги в чулках;
свеча та же с абажуром и та же непрекращающаяся боль.
Она точно не поняла. Она
подняла, зажгла ему
свечу и поспешно ушла: ей надо было проводить гостью.
Я думаю, что если бы смельчак в эту страшную ночь взял
свечу или фонарь и, осенив, или даже не осенив себя крестным знамением, вошел на чердак, медленно раздвигая перед собой огнем
свечи ужас ночи и освещая балки, песок, боров, покрытый паутиной, и забытые столяровой женою пелеринки, — добрался до Ильича, и ежели бы, не поддавшись чувству страха,
поднял фонарь на высоту лица, то он увидел бы знакомое худощавое тело с ногами, стоящими на земле (веревка опустилась), безжизненно согнувшееся на-бок, с расстегнутым воротом рубахи, под которою не видно креста, и опущенную на грудь голову, и доброе лицо с открытыми, невидящими глазами, и кроткую, виноватую улыбку, и строгое спокойствие, и тишину на всем.
Но скоро восходящее
светило дня пробудило все творение: рощи, кусточки оживились, птички вспорхнули и запели, цветы
подняли свои головки, чтобы напитаться животворными лучами света.
Судьба захотела в этот раз вполне оправдать Шушерина: Гнедич в пылу декламации так махнул рукой, что задел за подсвечник, который вместе с
свечой пролетел мимо головы Шушерина; он бросился
поднять подсвечник; но Гнедич схватил его за руку, удержал на месте и, яростно смотря ему в лицо, дочитал, как Диомид, посадив возницей Нестора на свою колесницу, полетел против Гектора…
Он
поднял глаза; перед ним стоял подсвечник с огнем, почти потухавшим в глубине его; вся
свеча истаяла; сало было налито на столе его.
Сторожка лесника, как успел заметить Николай Николаевич, была поставлена на сваях, так что между ее полом и землею оставалось свободное пространство, аршина в два высотою. Раскосая, крутая лестница вела на крыльцо, Степан
светил,
подняв фонарь над головой, и, проходя мимо него, студент заметил, что лесник весь дрожит мелкой, ознобной дрожью, ежась в своем сером форменном кафтане и пряча голову в плечи.
Составляется короткий протокол в казенных словах, и к нему прилагается оставленное самоубийцей письмо… Двое дворников и городовой несут труп вниз по лестнице. Арсений
светит, высоко
подняв лампу над головой. Анна Фридриховна, надзиратель и поручик смотрят сверху из окна в коридоре. Несущие на повороте разладились в движениях, застряли между стеной и перилами, и тот, который поддерживал сзади голову, опускает руки. Голова резко стукается об одну ступеньку, о другую, о третью.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные
свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые
свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались
поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Простясь с матерью, Лиза одна пошла в бывшую дядину комнату. Надев белую кофточку и спрятав в платок свою густую длинную косу, она потушила
свечу,
подняла окно и с ногами села на стул, устремив задумчивые глаза на пруд, теперь уж весь блестевший серебряным сияньем.
— А ты ухай, да не бухай, — с наглой усмешкой молвил Прожженный. — Убрать поспеешь, а ежели вздумаешь уши навостривать, так я их тебе
засвечу, — прибавил он,
поднимая увесистый кулак.
Так, знаешь: «а-а-а-а!» — как будто она хочет кого-то удержать над самою пропастью, и вдруг… смотрю, уж
свечи на полу, и, когда я нагнулась, чтобы
поднять их, потому что она не обращала на них внимания, кажется, я слышала слово…
Вопрос, на который довольно трудно ответить знаменитому дуэту! Я моргнул глазами и
поднял плечи. Кажется, это удовлетворило Магнуса, и на несколько минут мы погрузились в сосредоточенное молчание. Не знаю, о чем думал Магнус, но Я не думал ни о чем: Я просто разглядывал с большим интересом стены, потолок, книги, картинки на стенах, всю эту обстановку человеческого жилища. Особенно заинтересовала Меня электрическая лампочка, на которой Я остановил надолго Мое внимание: почему это горит и
светит?
Токарев, увлеченный трудным разыгрыванием большого шлема с Елкиным, случайно
поднял глаза. За соседним столом, лицом к нему, сидел Василий Васильевич, глядя в карты.
Свечи освещали его лицо — серьезное и строгое, со сдвинутыми тонкими бровями… У Токарева прошло по душе странное чувство. Что такое? Где он недавно видел такое же лицо? Ах, да!.. Совсем с таким лицом Варвара Васильевна стояла недавно перед решеткою в ожидании, когда служитель откроет дверь к бешеному…
(
Поднимает табурет, садится на него и ставит
свечу на пол.)
Ляхов продолжал пить стакан за стаканом, рюмку за рюмкой; он вообще пил всегда очень быстрым темпом. Лицо его становилось бледнее, глаза блестели. Несколько раз он уже оглядел Катерину Андреевну загадочным взглядом. Сестры кончили петь «Мой костер в тумане
светит». Ляхов вдруг
поднял голову и громко сказал...
Это первое евангелие «Ныне прославися сын человеческий» он знал наизусть; и, читая, он изредка
поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск
свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и казалось, что это всё те же люди, что были тогда, в детстве и в юности, что они всё те же будут каждый год, а до каких пор — одному богу известно.
«Хуже всякой адвокатской содержанки!» — гневно подумала она, поставила
свечу на пианино,
подняла крышку и несколько раз прошлась по гостиной взад и вперед.
Я вскочил, разрывая очарование. Прислушался. За перегородкою было тихо, как-то особенно тихо. Я зажег
свечу и пошел к Алексею. Дверь не была заперта. Алексей быстро
поднял от подушки чуждое лицо. И опять нельзя было узнать, спал он или думал.
Увидала звездочка с неба плачущую девочку, ярко
засветила в окошко пустой хатки, точно желая утешить сиротинку.
Подняла Галя свои заплаканные глаза к небу, посмотрела на звездочку, протянула к ней руки и прошептала срывающимся голосом...
Вот так водишь
свечой (рассказчица быстро развязала узел головного платка и
подняла загорелый подбородок, резко отделявшейся от белой шеи), водишь, водишь, кажись, все спалило бы; а ничего не жжет!
Графиня, отдохнув днем, не могла заснуть и, раздевшись и отпустив горничную, накинула на себя легкий капот и, потушив
свечу, села к окну и отворила его,
подняв штору.
Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со
свечой, крестился правою, каждый раз
поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу.
Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя
свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась,
подняла клубок и села в прежнее положение.