Неточные совпадения
Одна из лошадей, сытый бурый третьяк, увидав
собаку, шарахнулся и,
подняв хвост, фыркнул.
Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал маленькой рысцой, гордо
поднимая ноги, то топотал ими на месте, как баран, который сердится на
собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя на какого-то старого барина, который, медленно
поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
Две борзые
собаки, напряженно загнув хвост серпом и высоко
поднимая ноги, грациозно перепрыгивали по высокому жнивью, за ногами лошади...
При нашем приближении к фанзам
собаки подняли громкий лай.
Несчастные
собаки лежали под скалой и не
поднимали головы.
Я велел разбудить остальных людей и выстрелил. Звук моего выстрела всколыхнул сонный воздух. Гулкое эхо подхватило его и далеко разнесло по лесу. Послышалось быстрое бренчанье гальки и всплеск воды в реке. Испуганные
собаки сорвались со своих мест и
подняли лай.
Вдруг в фанзе на мгновение все осветилось. Сверкнула яркая молния, и вслед за тем послышался резкий удар грома. Гулким эхом он широко прокатился по всему небу. Мулы стали рваться на привязи,
собаки подняли вой.
В это время наши
собаки почуяли зверя и
подняли лай.
Федя, не без удовольствия,
поднял на воздух принужденно улыбавшуюся
собаку и положил ее на дно телеги.
Китайская фанза, к которой мы подошли, состояла из 3 построек, расположенных «покоем»: из жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей,
собаки подняли неистовый лай и бросились к нам навстречу. На шум из фанзы вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли нам расседлать коней.
Тогда я вернулся назад и пошел в прежнем направлении. Через полчаса я увидел огни бивака. Яркое пламя освещало землю, кусты и стволы деревьев. Вокруг костров суетились люди. Вьючные лошади паслись на траве; около них разложены были дымокуры. При моем приближении
собаки подняли лай и бросились навстречу, но, узнав меня, сконфузились и в смущении вернулись обратно.
В это время обе
собаки подняли головы и стали глухо ворчать.
Вдруг
собака моя бросилась вперед и яростно залаяла. Я
поднял голову и невдалеке от себя увидел какую-то фигуру.
В это время в лесу раздался какой-то шорох.
Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Когда мы подошли поближе, 2
собаки подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за мальчишку, но серьга в носу изобличала в нем женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На голове у нее было белое покрывало.
Убедившись, что это хунхузы, он пополз по кустам обратно, но в это время его учуяла
собака и
подняла лай.
— А ты что из-за прилавка лаешься,
собака? Хочешь в сибирку? Сквернослов эдакой, да лапу еще
подымать — а березовых, горячих… хочешь?
Когда
собака приищет перепелку и станет над ней, то охотник
поднимает руку, на которой сидит ястреб, как выше, над самой птицей.
Только в позднюю осень позволяет он
собаке делать над собой стойку, вероятно оттого, что бывает необычайно жирен и утомляется от скорого и многого беганья, во всякое же другое время он, так же как болотная курица и луговой коростель, бежит, не останавливаясь, и нередко уходит в такие места, что
собака отыскать и
поднять его не может.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею
собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца,
подняла моя неутомимая
собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Когда мне сказали об этом, я не хотел верить и один раз, полубольной, отправился сам в болото и, подкравшись из-за кустов, видел своими глазами, как мои
собаки приискивали дупелей и бекасов, выдерживали долгую стойку,
поднимали птицу, не гоняясь за ней, и, когда бекас или дупель пересаживался, опять начинали искать… одним словом: производили охоту, как будто в моем присутствии.
Только истинные охотники могут оценить всю прелесть этой картины, когда
собака, беспрестанно останавливаясь, подойдет, наконец, вплоть к самому вальдшнепу,
поднимет ногу и, дрожа, как в лихорадке, устремив страстные, очарованные, как будто позеленевшие глаза на то место, где сидит птица, станет иссеченным из камня истуканом, умрет на месте, как выражаются охотники.
Чем
собака лучше дрессирована, чем крепче у ней стойка, тем труднее ей
поднять коростеля: почуяв близко дичь, издающую из себя особенно сильный запах, отчего всякая
собака ищет по коростелю необыкновенно горячо, она сейчас делает стойку, а коростель, как будто с намерением приостановят на минуту, пускается бежать во все лопатки.
Во-первых, они не так многочисленны, и во-вторых,
подымать их тяжело и для
собаки и для охотника.
Поднявши стаю, надобно следить глазами за ее полетом, всегда прямолинейным, и идти или, всего лучше, ехать верхом по его направлению; стая перемещается недалеко; завалившись в долинку, в овражек или за горку, она садится большею частию в ближайший кустарники редко в чистое поле, разве там, где перелет до кустов слишком далек; переместившись, она бежит шибко, но
собака, напавши на след снова, легко ее находит.
Если и
поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю
собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск
собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Собаки всполошились и
подняли вой.
На этом пункте они всегда спорили. Старый штейгер относился к вольному человеку — старателю — с ненавистью старой дворовой
собаки. Вот свои работы — другое дело… Это настоящее дело, кабы сила брала. Между разговорами Родион Потапыч вечно прислушивался к смешанному гулу работавшей шахты и, как опытный капельмейстер, в этой пестрой волне звуков сейчас же улавливал малейшую неверную ноту. Раз он соскочил совсем бледный и даже
поднял руку кверху.
Куренные
собаки проводили сани отчаянным лаем, а смиренный заболотский инок сердито отплюнулся, когда курень остался назади. Только и народец, эти куренные… Всегда на смех
подымут: увязла им костью в горле эта Енафа. А не заехать нельзя, потому сейчас учнут доискиваться, каков человек через курень проехал, да куда, да зачем. Только вот другой дороги в скиты нет… Диви бы мочегане на смех
подымали, а то свои же кержаки галятся. Когда это неприятное чувство улеглось, Кирилл обратился к Аграфене...
Дядя на прощанье нарисовал мне бесподобную картину на стекле: она представляла болото, молодого охотника с ружьем и легавую
собаку, белую с кофейными пятнами и коротко отрубленным хвостом, которая нашла какуюто дичь, вытянулась над ней и
подняла одну ногу.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как
собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко
подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую
собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг
собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает
собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Тот сейчас же его понял, сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и,
подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как
собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.
Но бедняк и тут не понял; он засуетился еще больше прежнего, нагнулся
поднять свой платок, старый, дырявый синий платок, выпавший из шляпы, и стал кликать свою
собаку, которая лежала не шевелясь на полу и, по-видимому, крепко спала, заслонив свою морду обеими лапами.
Он не умел рассказывать пикантных анекдотов, не умел придумывать новых кушаний — и вдруг:
собака Майзеля и татарская борьба сразу
подняли его на небывалую высоту!
Не держать его за руки, так он к утру
подымет, пожалуй, всех здешних докторов;
поднял же всех
собак у меня на улице.
— Та-та-та, если бы не был в вас влюблен как баран, не бегал бы по улицам высуня язык и не
поднял бы по городу всех
собак. Он у меня раму выбил.
В узкой полоске тени лежала лохматая
собака с репьями в шерсти и возилась, стараясь спрятать в тень всю себя, но или голова её, или зад оказывались на солнце. Над нею жадно кружились мухи, а она, ленясь
поднять голову, угрожающе щёлкала зубами, ловя тени мух, мелькавшие на пыльной земле. Правый глаз её был залит бельмом, и, когда солнце освещало его, он казался медным.
Эти трое — первейшие забавники на базаре: они ловили
собак, навязывали им на хвосты разбитые железные вёдра и смотрели, смеясь, как испуганное животное с громом и треском мечется по площади, лая и визжа. В сырые дни натирали доски тротуара мылом, любуясь, как прохожий, ступив в натёртое место, скользил и падал; связывали узелки и тюрички, наполняя их всякою дрянью, бросали на дорогу, — их веселило, когда кто-нибудь
поднимал потерянную покупку и пачкал ею руки и одежду.
Всякий раз, когда я
подымал об этом разговор, у Ярмолы находился какой-нибудь предлог для отказа: то ружье у него не исправно, то
собака больна, то ему самому некогда.
И еще не успел отодрать колючек, зацепившихся ему за черкеску, как
собака его, побежавшая вперед,
подняла уже двух фазанов.
Как-то ночью, шагая по улице, он увидал Маклакова. Спрятавшись в воротах, шпион
поднял голову и смотрел в освещённое окно дома на другой стороне улицы, точно голодная
собака, ожидая подачки.
Обижала ее и сухая, жесткая тузиха, и надменные тузенята, и лакеи, и большая меделянская
собака Выдра, имевшая привычку
поднимать лапу на каждого, кто боялся прогнать ее пред очами самого туза.
Наши лавочники, чтобы позабавить эту голодную рвань, поили
собак и кошек водкой или привязывали
собаке к хвосту жестянку из-под керосина,
поднимали свист, и
собака мчалась по улице, гремя жестянкой, визжа от ужаса; ей казалось, что ее преследует по пятам какое-то чудовище, она бежала далеко за город, в поле, и там выбивалась из сил; и у нас в городе было несколько
собак, постоянно дрожавших, с поджатыми хвостами, про которых говорили, что они не перенесли такой забавы, сошли с ума.
С полдюжины всякого рода
собак подняли ужасный лай, а на крыльцо длинного оштукатуренного флигеля высыпало человек пять или шесть дюжих лакеев.
Концерт над стеклянными водами и рощами и парком уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно, в Концовке
собаки, которым по времени уже следовало бы спать,
подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительнейший вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная колдовская ночь.
Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою
собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца… и три гончие
собаки еще не возвращались из лесу на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, — Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег спать в избе; — на дворе всё было живо и беспокойно:
собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, — лошади валялись на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтоб нагайками
подымать их.
Антон Прокофьевич
поднял такой крик, — громче его никто не умел кричать, — что не только знакомая баба и обитатель неизмеримого сюртука выбежали к нему навстречу, но даже мальчишки со двора Ивана Ивановича посыпались к нему, и хотя
собаки только за одну ногу успели его укусить, однако ж это очень уменьшило его бодрость и он с некоторого рода робостью подступал к крыльцу.
Каждое лето непременно откуда-то (откуда — никто даже определить не может) забежит желтенькая, сивенькая или черненькая собачка, худая, с помутившимися глазами и опущенным хвостом, перекусает на деревне целую уйму
собак, а затем
поднимет переполох и на господской усадьбе.
Итак, охотник выходит в поле, имея в вачике непременно вабило;
собака приискивает перепелку, останавливается над ней, охотник подходит как ближе,
поднимает ястреба на руке как выше, кричит пиль,
собака кидается к перепелке, она взлетает, ястреб бросается, догоняет, схватывает на воздухе и опускается с ней на землю.
Помню, что пред вступлением нашим в широкое болото, дядя подозвал трех или четырех бывших с нами охотников и сказал: «Равняйтесь и ищите дупелей, но боже сохрани в кого-либо выстрелить; когда
собака остановится, кричи: гоп! гоп! и
подымай ружье кверху.