Неточные совпадения
Сам я больше неспособен безумствовать
под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда
власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество
власти?
Если ты над нею не приобретешь
власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобой накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя
под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
Жены местных
властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать
под нумерованной пуговицей пылкое сердце и
под белой фуражкой образованный ум.
Иногда влияние его казалось мне тяжелым, несносным; но выйти из-под него было не в моей
власти.
Под их отдаленною
властью гетьманы, избранные из среды самих же козаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи.
Он куражился до последней черты, не предполагая даже возможности, что две нищие и беззащитные женщины могут выйти из-под его
власти.
— Я нахожу интересных людей наименее искренними, — заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет
власть над собою. — Интересные люди похожи на индейцев в боевом наряде, раскрашены, в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб
под накожной раскраской увидать человека таким, каков он есть на самом деле.
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же — признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и царем правды. А для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух — сам от себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и
под именем Христа разум же скрыт, — разум церкви и
власти.
Красавина. Теперь «сделай милостью», а давеча так из дому гнать! Ты теперь весь в моей
власти, понимаешь ты это? Что хочу, то с тобой и сделаю. Захочу — прощу, захочу —
под уголовную подведу. Засудят тебя и зашлют, куда Макар телят не гонял.
Красавина. Уж это не твое дело. Будут. Только уж ты из-под моей
власти ни на шаг. Что прикажу, то и делай! Как только хозяйка выдет, говори, что влюблен. (Показывая на забор.) Там тебе нечего взять, я ведь знаю; а здесь дело-то скорей выгорит, да и денег-то впятеро против тех.
К ногам злодея молча пасть,
Как бессловесное созданье,
Царем быть отдану во
властьВрагу царя на поруганье,
Утратить жизнь — и с нею честь,
Друзей с собой на плаху весть,
Над гробом слышать их проклятья,
Ложась безвинным
под топор,
Врага веселый встретить взор
И смерти кинуться в объятья,
Не завещая никому
Вражды к злодею своему!..
И с тех пор началась для Масловой та жизнь хронического преступления заповедей божеских и человеческих, которая ведется сотнями и сотнями тысяч женщин не только с разрешения, но
под покровительством правительственной
власти, озабоченной благом своих граждан, и кончается для девяти женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и смертью.
Возмущало Нехлюдова, главное, то, что в судах и министерствах сидели люди, получающие большое, собираемое с народа жалованье за то, что они, справляясь в книжках, написанных такими же чиновниками, с теми же мотивами, подгоняли поступки людей, нарушающих написанные ими законы,
под статьи, и по этим статьям отправляли людей куда-то в такое место, где они уже не видали их, и где люди эти в полной
власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.
Они говорили о несправедливости
власти, о страданиях несчастных, о бедности народа, но, в сущности, глаза их, смотревшие друг на друга
под шумок разговора, не переставая спрашивали: «можешь любить меня?», и отвечали: «могу», и половое чувство, принимая самые неожиданные и радужные формы, влекло их друг к другу.
Единственный общественный слой, который мог быть опорой старой
власти, ускользает из-под ее ног.
Положение местных тазов весьма тяжелое. Они имеют совершенно забитый и угнетенный вид. Я стал было их расспрашивать, но они испугались чего-то, пошептались между собой и
под каким-то предлогом удалились. Очевидно, они боялись китайцев. Если кто-либо из них посмеет жаловаться русским
властям или расскажет о том, что происходит в долине Санхобе, того ждет ужасное наказание: утопят в реке или закопают живым в землю.
— Не надейтесь по-пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчета; что, если возьмет он себе в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас
под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во
власть старого мужа…
В Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес,
Но здесь,
под гнетом
власти царской,
Он только офицер гусарской…
Дела о раскольниках были такого рода, что всего лучше было их совсем не подымать вновь, я их просмотрел и оставил в покое. Напротив, дела о злоупотреблении помещичьей
власти следовало сильно перетряхнуть; я сделал все, что мог, и одержал несколько побед на этом вязком поприще, освободил от преследования одну молодую девушку и отдал
под опеку одного морского офицера. Это, кажется, единственная заслуга моя по служебной части.
Народ, собравшись на Примроз-Гиль, чтоб посадить дерево в память threecentenari, [трехсотлетия (англ.).] остался там, чтоб поговорить о скоропостижном отъезде Гарибальди. Полиция разогнала народ. Пятьдесят тысяч человек (по полицейскому рапорту) послушались тридцати полицейских и, из глубокого уважения к законности, вполовину сгубили великое право сходов
под чистым небом и во всяком случае поддержали беззаконное вмешательство
власти.
Сначала губернатор мне дал IV отделение, — тут откупные дела и всякие денежные. Я просил его переменить, он не хотел, говорил, что не имеет права переменить без воли другого советника. Я в присутствии губернатора спросил советника II отделения, он согласился, и мы поменялись. Новое отделение было меньше заманчиво; там были паспорты, всякие циркуляры, дела о злоупотреблении помещичьей
власти, о раскольниках, фальшивых монетчиках и людях, находящихся
под полицейским надзором.
Губернатора велено было судить сенату…, [Чрезвычайно досадно, что я забыл имя этого достойного начальника губернии, помнится, его фамилья Жеребцов. (Прим. А. И. Герцена.)] оправдать его даже там нельзя было. Но Николай издал милостивый манифест после коронации,
под него не подошли друзья Пестеля и Муравьева,
под него подошел этот мерзавец. Через два-три года он же был судим в Тамбове за злоупотребление
властью в своем именье; да, он подошел
под манифест Николая, он был ниже его.
С тринадцати лет я служил одной идее и был
под одним знаменем — войны против всякой втесняемой
власти, против всякой неволи во имя безусловной независимости лица.
Христианская философия есть философия субъекта, а не объекта, «я», а не мира; философия, выражающаяся в познании искупленности субъекта-человека из-под
власти объекта-необходимости.
Сейчас более, чем когда-либо, я чувствую себя человеком, выпавшим из-под
власти общего, общеобязательного, как любят говорить Кирхегардт и Шестов.
Выпадение из-под
власти формального закона я рассматривал как нравственный долг.
И только Советская
власть одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом строе язву и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами, в несколько месяцев отделала
под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочим и служащим людом.
Рос дом. Росли деревья. Открылась банкирская контора, а входа в нее с переулка нет. Хомяков сделал тротуар между домом и своей рощей, отгородив ее от тротуара такой же железной решеткой. Образовался, таким образом, посредине Кузнецкого переулка неправильной формы треугольник, который долго слыл
под названием Хомяковской рощи. Как ни уговаривали и
власти, и добрые знакомые, Хомяков не сдавался.
И «благоденствовали» хитрованцы
под такой
властью.
Мы остались и прожили около полугода
под надзором бабушки и теток. Новой «
власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались
под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого следа. А
под ними прокладывали себе дорогу новые понятия о царе и верховной
власти.
И даже более: довольно долго после этого самая идея
власти, стихийной и не подлежащей критике, продолжала стоять в моем уме, чуть тронутая где-то в глубине сознания, как личинка трогает
под землей корень еще живого растения. Но с этого вечера у меня уже были предметы первой «политической» антипатии. Это был министр Толстой и, главное, — Катков, из-за которых мне стал недоступен университет и предстоит изучать ненавистную математику…
Народ жил
под «
властью земли», и оторванная от земли интеллигенция готова была подчиниться этой
власти.
И само это утверждение подпадает
под страшную
власть номинализма слов.
Те, что живут
под исключительной
властью мировых сил, для кого существует лишь принудительное и кто принимает лишь доказанное, те знают, что Христос умер, и не знают, что Христос воскрес.
В «Истории Сибири» И. Фишера говорится, что известный Поярков приходил к гилякам, которые тогда «ни
под какою чужою
властью не состояли».
Лутер начал преобразование, воздвиг раскол, изъялся из-под
власти его и много имел последователей.
Под обаяньем красоты,
Во
власти строгих дум,
По Ватикану бродишь ты
Подавлен и угрюм;
Отжившим миром окружен,
Не помнишь о живом.
Исторический рассказ 24 сентября,в 6 часов после обеда, я с Матвеем отправились в Тобольск в виде опыта, чтобы достать визы всем малолетним дворянам Ялуторовска. Утром заставил их всех написать просьбы в губернское правление. Это было вследствие письма Лебедя, который мне сказал, наконец, что местная
власть, не знаю почему, ждет прошения от лиц
под благотворным действием манифеста. Значит, не все одинаково понимают его действие.
В 1824 году в Москве тотчас узналось, что Пушкина из Одессы сослали в псковскую деревню отца своего,
под надзор местной
власти; надзор этот был поручен Пещурову, тогдашнему предводителю дворянства Опочковского уезда.
Несомненно, что наука о государстве доведена на западе Европы до крайних пределов; правда и то, что все усилия предержащих
властей направлены к тому, чтоб воспитать в массах сознание, что существование человека немыслимо иначе, как в государстве,
под защитой его законов, для всех равно обязательных и всем равно покровительствующих.
На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных камней, никто его не знает, но он ждет меня и уверен, что я приду, — и я приду, и нет такой
власти, которая бы остановила меня, когда я захочу пойти к нему, и остаться с ним, и потеряться с ним там, в темноте сада,
под шорох деревьев,
под плеск фонтана…
Прокурор назвал наше выступление
под знаменем социал-демократии — бунтом против верховной
власти и все время рассматривал нас как бунтовщиков против царя.
Николай нахмурил брови и сомнительно покачал головой, мельком взглянув на мать. Она поняла, что при ней им неловко говорить о ее сыне, и ушла в свою комнату, унося в груди тихую обиду на людей за то, что они отнеслись так невнимательно к ее желанию. Лежа в постели с открытыми глазами, она,
под тихий шепот голосов, отдалась во
власть тревог.
— Ну, — говорю, — у меня цыц! пей и блажи сколько душе угодно, а из-под моей
власти не выходить! слышишь! Как выдет у вас что-нибудь новенькое, а пуще всего даст свой дух Андрюшка — живым манером ко мне!
Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении
власти, смешиваемом с разнузданностью. Плоды этих толков, до сих пор, впрочем, остававшихся
под спудом, уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром! в них-то и скрывается настоящая интимная мысль!» — рассуждает провинция и, не откладывая дела в долгий ящик, начинает приводить в исполнение не закон и даже не циркуляр, а простые газетные толки, не предвидя впереди никакой ответственности…
И у себя дома, и в канцеляриях, и в гостях у частных лиц, и в общественных местах — везде чудятся дурные страсти, безначалие и подрывы основ,
под которыми, за неясностью этого выражения, разумеются те же излюбленные прерогативы
власти.
Им все равно, хорошо ли вы ели, хорошо ли спали, весело ли вам, здоровы ли вы, и они ничего не сделают, чтоб доставить вам эти удобства, ежели они в их
власти; но стать
под пулю, броситься в воду, в огонь, зачахнуть от любви — на это они всегда готовы, ежели только встретится случай.
Епишка кричал на него благим матом с полчаса, а потом закатал его в карцер, всей полнотой своей грузной начальнической
власти,
под усиленный арест.
Что, кроме анекдота, могло явиться в печати
под «пятой» правительства, боявшегося даже намека, и какая могла быть печать, если газеты и журналы разрешались только тем, на кого твердо надеялось правительство, уверенное в том, что оно разрешает только тому право на издание, у кого и мысли о каком-нибудь неугодном
властям намеке в голову прийти не могло, и разве такой издатель в свою газету и журнал мог пригласить редактора, который был бы способен пропустить какой бы то ни было намек?