Неточные совпадения
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу
с тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях не
говорили. А теперь пойдемте к
тетушкам.
— Никто ничего подобного не заметил за ним! —
с возрастающим изумлением
говорила она, — и если папа и mes tantes [
тетушки (фр.).] принимают его…
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше и в особенности если бы тогда его стали бы убеждать в том, что он никак не может и не должен соединить свою судьбу
с такой девушкой, то очень легко могло бы случиться, что он,
с своей прямолинейностью во всем, решил бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто бы она ни была, если только он любит ее. Но
тетушки не
говорили ему про свои опасения, и он так и уехал, не сознав своей любви к этой девушке.
Он
говорил тихим и сладким голосом, держал себя опрятно и чинно, ласкался и прислуживался к гостям,
с сиротливой чувствительностию целовал ручку у
тетушки.
— Ну, Иван Федорович! о чем же вы
говорили вдвоем
с барышнею? — спросила дорогою
тетушка.
В непродолжительном времени об Иване Федоровиче везде пошли речи как о великом хозяине.
Тетушка не могла нарадоваться своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один день, — это было уже по окончании жатвы, и именно в конце июля, — Василиса Кашпоровна, взявши Ивана Федоровича
с таинственным видом за руку, сказала, что она теперь хочет
поговорить с ним о деле, которое
с давних пор уже ее занимает.
То вдруг он прыгал на одной ноге, а
тетушка, глядя на него,
говорила с важным видом: «Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек».
Наконец хозяйка
с тетушкою и чернявою барышнею возвратились.
Поговоривши еще немного, Василиса Кашпоровна распростилась
с старушкою и барышнями, несмотря на все приглашения остаться ночевать. Старушка и барышни вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из брички
тетушке и племяннику.
— А! Иван Федорович! — закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился
с него градом. — Что же вы
говорили, что сейчас, как только увидитесь
с тетушкой, приедете, да и не приехали? — После сих слов губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые подушки.
— А! — сказала
тетушка, будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж, не имел и в мыслях сказать этим комплимент. — Какое ж было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных материй, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну, что ж, ты
говорил о чем-нибудь
с нею?
— Успокойтесь,
тетушка, что
с вами? —
говорила Лиза, подавая ей стакан воды. — Ведь вы сами, кажется, не жаловали господина Паншина.
— Нет,
тетушка, — промолвила она, — не
говорите так; я решилась, я молилась, я просила совета у бога; все кончено, кончена моя жизнь
с вами.
Прошу тебя, милая Annette, уведомить меня, что сделалось
с бедной Рылеевой.Назови ее
тетушкой Кондратьевой.Я не
говорю об Алексее, ибо уверен, что вы все для него сделаете, что можно, и что скоро, получив свободу, будет фельдъегерем и за мной приедет.
Я вдруг обратился к матери
с вопросом: «Неужели бабушка Прасковья Ивановна такая недобрая?» Мать удивилась и сказала: «Если б я знала, что ты не спишь, то не стала бы всего при тебе
говорить, ты тут ничего не понял и подумал, что Александра Ивановна жалуется на
тетушку и что
тетушка недобрая; а это все пустяки, одни недогадки и кривое толкованье.
Мало того, что я сам читал, по обыкновению,
с увлеченьем и
с восторгом, — я потом рассказывал сестрице и
тетушке читанное мной
с таким горячим одушевлением и, можно сказать, самозабвением, что, сам того не примечая, дополнял рассказы Шехеразады многими подробностями своего изобретенья и
говорил обо всем, мною читанном, точно как будто сам тут был и сам все видел.
Обрадованный, что со мной и
с сестрицей бабушка и
тетушка стали ласковы, и уверенный, что все нас любят, я сам сделался очень ласков со всеми, особенно
с бабушкой. Я скоро предложил всему обществу послушать моего чтения из «Россиады» и трагедий Сумарокова. Меня слушали
с любопытством, и хвалили, и
говорили, что я умник, грамотей и чтец.
Тетушка Татьяна Степановна часто приходила к нам, чтоб «матушке сестрице не было скучно», и звала ее
с собою, чтобы вместе
поговорить о разных домашних делах.
Третья
тетушка, Елизавета Степановна, которую все называли генеральшей, приезжала на короткое время; эта
тетушка была прегордая и ничего
с нами не
говорила.
Мой отец, желая поздороваться
с теткой, хотел было поцеловать ее руку,
говоря: «Здравствуйте,
тетушка!» — но Прасковья Ивановна не дала руки.
За обедом нас всегда сажали на другом конце стола, прямо против дедушки, всегда на высоких подушках; иногда он бывал весел и
говорил с нами, особенно
с сестрицей, которую называл козулькой; а иногда он был такой сердитый, что ни
с кем не
говорил; бабушка и
тетушка также молчали, и мы
с сестрицей, соскучившись, начинали перешептываться между собой; но Евсеич, который всегда стоял за моим стулом, сейчас останавливал меня, шепнув мне на ухо, чтобы я молчал; то же делала нянька Агафья
с моей сестрицей.
Она напомнила мне, какой перенесла гнев от моей матери за подобные слова об
тетушках, она принялась плакать и
говорила, что теперь, наверное, сошлют ее в Старое Багрово, да и
с мужем, пожалуй, разлучат, если Софья Николавна узнает об ее глупых речах.
Хотя мать мне ничего не
говорила, но я узнал из ее разговоров
с отцом, иногда не совсем приятных, что она имела недружелюбные объяснения
с бабушкой и
тетушкой, или, просто сказать, ссорилась
с ними, и что бабушка отвечала: «Нет, невестушка, не взыщи; мы к твоим детям и приступиться не смели.
Я заметил, что мать находилась в постоянном раздражении и
говорила резко, несмотря на то, что бабушка и
тетушка говорили с ней почтительно и даже робко.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины, просили у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или
тетушки, которая (я сам слышал)
говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали
с ее детьми».
Несчастливцев.
С величайшим удовольствием, господа. Мне очень приятно
говорить в таком благородном обществе.
Тетушка, вы счастливы, вы безмерно счастливы?
Несчастливцев. Он солгал, бесстыдно солгал. О, как гнусен может быть человек! Но если… Пусть лучше он лжет, чем
говорит правду! Я только прибью его… Но если моя благочестивая
тетушка, этот образец кротости и смирения… О, я тогда заговорю
с ней по-своему. Посмеяться над чувством, над теплыми слезами артиста! Нет, такой обиды не прощает Несчастливцев! (Уходит.)
— Словно сердце мое чуяло! — сказала
тетушка Анна, тоскливо качая головою (это были почти первые слова ее после смерти мужа). — Тому ли учил его старик-ат… Давно ли, касатка… о-ох!.. Я и тогда
говорила: на погибель на свою связался он
с этим Захаром!.. Добре вот кого жаль, — заключила она, устремляя тусклые, распухшие глаза свои на ребенка, который лежал на руках Дуни.
— Что за напасть такая! Точно, право, крыша солгала — на спину обвалялась — не разогнешь никак; инда дух захватило…
С чего бы так-то? Кажись, не пуще чтобы отощал; в хлебе недостатка не вижу; ем, примерно, вволю… —
говорил Глеб, покрякивая на своей печке, между тем как
тетушка Анна подкладывала ему под голову свернутый полушубок.
— Бог ведает, что такое! Я уж не знаю, что и подумать-то… О-ох! —
говорила тетушка Анна
с глубоким вздохом.
Какой достойный человек! Я теперь только узнала его хорошенько; право, нельзя не полюбить: и скромный, и рассудительным. Да, приятель его давича справедливо сказал; жаль только, что он так скоро ушел, а я бы еще хотела его послушать. Как приятно
с ним
говорить! И ведь, главное, то хорошо, что совсем не пустословит. Я было хотела ему тоже словца два сказать, да, признаюсь, оробела, сердце так стало биться… Какой превосходный человек! Пойду расскажу
тетушке. (Уходит.)
Хотя, при помощи развивавшейся
с годами наблюдательности, я буду подробнее
говорить ниже о дядюшке Иване Неофитовиче и
тетушке Варваре Ивановне, но никакая наблюдательность не поможет мне произвести окончательный над ними суд.
— О
тетушка! Поверьте искренним чувствам… моего удовольствия, — подхватил генерал. Он уже отчасти опомнился, а так как при случае он умел
говорить удачно, важно и
с претензиею на некоторый эффект, то принялся распространяться и теперь. — Мы были так встревожены и поражены известиями о вашем нездоровье… Мы получали такие безнадежные телеграммы, и вдруг…
В других статьях говорится нередко
с насмешкою о разных милостивцах, а в статье «Картины моей родни» выведена
тетушка, которая
говорит: «Кто родню забывает, а особенно знатную, в том нет уже божией благодати», и за то, что племянник редко ездит к ней покланяться, называет его «беззаконником и даже антихристом».
— Нечего «
тетушка». Ты думаешь — мне легко слышать, как целый город
говорит, что она
с этим Бахтиаровым в интриге, и в интриге мерзкой, скверной.
Положение наше
с каждой минутой становилось хуже, потому что лошади уже едва шли и сидевшие на козлах кучер и лакей начали от стужи застывать и
говорить невнятным языком, а
тетушка перестала обращать внимание на меня
с братом, и мы, прижавшись друг к другу, разом уснули.
Через день об этом происшествии знали в городе и в округе, а через два дня отец
с тетушкою поехали в Кромы и, остановясь у Селивана, пили в его избе чай и оставили его жене теплую шубу. На обратном пути они опять заехали к нему и еще привезли ему подарков: чаю, сахару и муки. Он брал все вежливо, но неохотно и
говорил...
Надобно вам сказать, что новая моя родительница была из настоящей дворянской фамилии, но бедной и очень многочисленной. Новый родитель мой женился на ней для поддержания своей амбиции, что у меня-де жена дворянка и много родных, все благородные.
Тетушек и дядюшек было несметное множество, а о братьях и сестрах
с племянничеством в разных степенях и
говорить нечего. Оттого-то столько набралось званых по необходимости.
Обман Жоржа открылся, как скоро приехали в Москву, отчаяние Татьяны Петровны было ужасно, брань ее неистощима. Жорж
с покорностью и молча выслушал всё, как стоик; но гроза невидимая сбиралась над ним. В комитете дядюшек и
тетушек было положено, что его надобно отправить в Петербург и отдать в Юнкерскую школу: другого спасения они для него не видали. «Там, —
говорили они, — его прошколят и выучат дисциплине».
— Что
тетушка? —
говорила тетушка, входя в кухню и тяжело дыша; она была очень толста, и на ее груди могли бы поместиться самовар и поднос
с чашками. — Что там еще
тетушка? Ты тут хозяйка, ты и распоряжайся, а по мне их, подлецов, хоть бы вовсе не было. Ну, вставай, боров! — крикнула она на Пантелея, не вытерпев. — Пошел
с глаз! Последний раз тебя прощаю, а случится опять грех — не проси милости!
Но эта изящная, воспитанная гувернантками и учителями девушка была уже чужая для них, непонятная, и они невольно держались больше около
тетушки, которая
говорила им ты, угощала их непрерывно и, чокаясь
с ними, уже выпила две рюмки рябиновой.
Прохор Прохорыч. Никак нет-с, я никогда этого не
говорил!..
Тетушка благодетельствовала нашему семейству да и моих птенцов, может быть, не забудет: я не мог этого
говорить.
Прохор Прохорыч. Если уж вам,
тетушка, угодно вызвать меня на откровенный разговор, то я должен прямо вам, при Николае Михайлыче, объяснить, что на вашу часть я и не имею видов-с. Я не зверь бесчувственный и очень хорошо помню благодеяния, оказанные вами нашему семейству; но я
говорю только про часть братца.
Анисья. Я сама в чаю пригубила, чуть горчит. А он выпил
с чаем-то, да и
говорит: мне и чай-то противен. Я
говорю: больному все горько. Да и жутко же мне стало,
тетушка.
Тетушка встречает зятя
с заплаканными глазами и молчит. А он и ее обнял, поцеловал и
говорит...
Увидев дядю
с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя
говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят,
тетушка целые дни толкует о своей болезни (солитер и боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих…
— Старик со старухой — обоим лет более двухсот, но здоровы и бодры и так держат всю дворню, что те по струнке ходят. Они-то мне все
с рук на руки и передали. «Ни синь пороха, батюшка-барин, ваше сиятельство, не пропало после покойной вашей
тетушки», —
говорят. И я им верю.
— Остановитесь,
тетушка, я не могу позволить вам
говорить этою… она… моя невеста, —
с горячностью прервал ее Глеб Алексеевич.
— Заболел у меня Антоша, —
говорил мне потом, лет двадцать спустя, Иван Парфентьевич,
с которым я встретился случайно у моей
тетушки Марфы Ивановны, — не знаю, что
с ним делать. Уж я его завез на еврейский постоялый двор, и там мы его
с еврейкой и уложили на ночь.
Но о чем же может
с ней
говорить тетушка Глафира Петровна по хорошему?
— Вы не видали еще, или: — вы не знакомы
с ma tante? [
тетушкой?] —
говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза
с гостя на ma tante, [
тетушку,] и потом отходила.