Неточные совпадения
— Где нам, дуракам, чай пить! — отвечал я ему,
повторяя любимую поговорку одного из самых ловких повес
прошлого времени, воспетого некогда Пушкиным.
«Овса в город отпущено на
прошлой неделе семьдесят…» — хочется сказать — пять четвертей. «Семьдесят девять», — договаривает барин и кладет на счетах. «Семьдесят девять, — мрачно
повторяет приказчик и думает: — Экая память-то мужицкая, а еще барин! сосед-то барин, слышь, ничего не помнит…»
Но еще не минуло и трех часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще в конце
прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное и до того вразрез всеобщему упованию, что,
повторяю, подробная и суетная повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается в нашем городе и по всей нашей окрестности.
Повторяю: так долгое время думал я, вслед за общепризнанным мнением о привилегиях детского возраста. Но чем больше я углублялся в детский вопрос, чем чаще припоминалось мне мое личное
прошлое и
прошлое моей семьи, тем больше раскрывалась передо мною фальшь моих воззрений.
— Он! Он! — проговорил он тихо, но торжественно, — как живой! Слышу,
повторяют знакомое и дорогое имя, и припомнил безвозвратное
прошлое… Князь Мышкин?
—
Прошлый раз я имел честь подробно разъяснить это обществу; для вашего превосходительства
повторю еще раз.
Но
повторять о том, что говорят серьезно, было нечего: генерал, как и все постоянно хмельные люди, был очень чувствителен, и как все слишком упавшие хмельные люди, нелегко переносил воспоминания из счастливого
прошлого. Он встал и смиренно направился к дверям, так что Лизавете Прокофьевне сейчас же и жалко стало его.
Если каждый из нас попробует положить, выражаясь пышно, руку на сердце и смело дать себе отчет в
прошлом, то всякий поймает себя на том, что однажды, в детстве, сказав какую-нибудь хвастливую или трогательную выдумку, которая имела успех, и
повторив ее поэтому еще два, и пять, и десять раз, он потом не может от нее избавиться во всю свою жизнь и
повторяет совсем уже твердо никогда не существовавшую историю, твердо до того, что в конце концов верит в нее.
Итак,
повторяю: я жил и не имею причины быть недовольным моим
прошлым.
— Если б я веровал, то, без сомнения,
повторил бы это и теперь; я не лгал, говоря как верующий, — очень серьезно произнес Николай Всеволодович. — Но уверяю вас, что на меня производит слишком неприятное впечатление это повторение
прошлых мыслей моих. Не можете ли вы перестать?
— Вы, может быть, припомните, что садик около его домика выходит на улицу, и он этот садик (Максинька при этом хоть и слегка, но
повторил свой трагический хохот)
прошлой весной весь засадил подсолнечникам «. Прекрасно, знаете, бесподобно! Мы все лето упивались восторгом, когда эти подсолнечники зацвели, потом они поспели, нагнули свои головки, и у него вдруг откуда-то, точно с неба нам свалился, суп из куриц!
— Зачем! Зачем! —
повторил Перстень, начиная терять терпение, — затем, что я там
прошлого года орехи грыз, скорлупу забыл!
— Но,
повторяю, это другое дело. Я надеваю старое рабочее платье и лучшие перчатки из Нью-Йорка. Это напоминает мне, чем я был и чем стал, то есть чем именно я обязан моим старым доспехам. Это — мое
прошлое и мое настоящее…
Подобно тому, как в
прошлом письме я говорил по поводу свары, свившей гнездо в русской семье,
повторяю и ныне: именно примеры низменные, заурядные и представляют в данном случае совершенное доказательство.
Прошло много лет, и в конце
прошлого столетия мы опять встретились в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии, читал монологи из пьес и опять
повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной в Тамбове рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес. Быть может, там, в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
— Нет! —
повторил он еще раз, — я благодарен за него, но не жалею
прошлого.
Да, не нужно ничего принимать к сердцу, нужно стоять выше страданий, отчаяния, ненависти, смотреть на каждого больного как на невменяемого, от которого ничего не оскорбительно. Выработается такое отношение, — и я хладнокровно пойду к тому машинисту, о котором я рассказывал в
прошлой главе, и меня не остановит у порога мысль о незаслуженной ненависти, которая меня там ждет. И часто-часто приходится
повторять себе: «Нужно выработать безразличие!» Но это так трудно…
— По взаимному соглашению, —
повторил я. — В
прошлый раз вы говорили мне, что фабулой своей повести вы взяли истинное происшествие.
—
Прошлою весною я лечился в Крыму кактусом. Как, по-вашему, не следует ли мне еще раз
повторить курс этого лечения?
— Я постараюсь возродиться, а ее возрождать нечего… Мне только надо возвысить до нее себя! — восторженно воскликнул Белавин. —
Повторяю, я обожаю мою невесту и чувствую, что мне ничего не будет стоить отказаться от надоевшего мне
прошлого, со всеми его соблазнительными грешками и мимолетными наслаждениями и сделаться верным мужем и любящим отцом…
«Ишь, дрыхнет, — пронеслось в его голове, — вот что значит иметь светлое
прошлое и светлое будущее… я давно не спал так. Будущее, —
повторил он мысленно, — впрочем, он не знает этого будущего, даже очень близкого, и хорошо, что не знает, пусть спит, скоро так заснет, что не проснется».
— Почему? —
повторил он вопрос. — С вами, господа, говорит в эту минуту человек, предки которого и в
прошлом, и в этом столетии послужили своему отечеству… Их имена вошли в историю. Они были самыми доблестными сподвижниками нескольких царствований… Я это привожу не затем, чтобы хвастаться своею родовитостью, но хочу только сказать, что я имею не менее всякого другого дворянина право стоять за прерогативы своего сословия…
Пахомыч остался один. Перед ним,
повторяем, восстало далекое
прошлое. Вспомнил он свою сестру Екатерину Пахомовну, — он да она только и были у матери, — он уж в казачках служил при отце Петра Александровича Корсакова, когда она на свет появилась, лет на одиннадцать старше ее был.
— Ах, не говорите!
Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно на Sophie, — я
повторить не могу, — что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.