Неточные совпадения
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково
в сумерках гостиной; и теперь,
в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя
в деревне школы,
больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не
бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и
в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
— Никак нет-с. На другой же день, наутро, до
больницы еще, ударила настоящая, и столь сильная, что уже много лет таковой не
бывало. Два дня был
в совершенном беспамятстве.
Он никогда не
бывал дома. Он заезжал
в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета,
в котором
бывал два раза
в неделю, сверх
больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три
в неделю
в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
— Как уж там знаете… Мое дело — оказать. А больного необходимо отправить
в больницу в Пермь… Там за ним будет и уход и лечение, а
бывают случаи, что и выздоравливают. Вот все, что я могу сказать.
Доктор сидел
в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из
больницы, и завивал
в руках длинную полоску бумажки.
В нумере все было
в порядке, и сам Розанов тоже казался
в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это
бывает у некоторых людей, страдающих запоем,
в первые дни их болезни.
В больнице он
бывает два раза
в неделю, обходит палаты и делает приемку больных. Совершенное отсутствие антисептики и кровососные банки возмущают его, но новых порядков он не вводит, боясь оскорбить этим Андрея Ефимыча. Своего коллегу Андрея Ефимыча он считает старым плутом, подозревает у него большие средства и втайне завидует ему. Он охотно бы занял его место.
В небольших каморках было по четыре и по пяти кроватей; зимой, когда больных не выпускали
в сад и все окна за железными решетками
бывали наглухо заперты,
в больнице становилось невыносимо душно.
— Не раздерутся, — ответил Михеич, многозначительно усмехнувшись. — Помнят!.. Наш на это — беда, нетерпелив! «Посадить их, говорит, вместе, а подеретесь там, курицыны дети, уж я вам тогда кузькину мать покажу. Сами знаете…» Знают… Прямо сказать: со свету сживет.
В та-акое место упрячет… Это что? — только слава одна, что карцером называется. Вон зимой карцер был, то уже можно сказать. Сутки если
в нем который просидит,
бывало, так уж прямо
в больницу волокут. День поскрипит, другой, а там и кончается.
В больнице и он
бывал не раз, но приезжал не лечиться, а потолковать с доктором насчет лошадей: нет ли продажной и не пожелает ли его высокоблагородие господин доктор променять гнедую кобылку на буланого меринка.
Побывали они с отцом экономом, тихим стариком из простого звания, сначала
в образцовом училище и
в земской
больнице, потом заехали на квартиру станового.
Как заезжие провинциалы, мы днем обозревали разные достопримечательности, начиная с Эрмитажа, а вечером я
побывал во всех театрах. Один из моих спутников уже слег и помещен был
в больницу — у него открылся тиф, а другой менее интересовался театрами.
Встречи наши, о которых вспоминает Короленко, происходили
в 1896 году. Я тогда сотрудничал
в «Русском богатстве», журнале Михайловского и Короленко,
бывал на четверговых собраниях сотрудников журнала
в помещении редакции на Бассейном. Короленко
в то время жил
в Петербурге, на Песках; я жил
в больнице в память Боткина, за Гончарною; возвращаться нам было по дороге, и часто мы, заговорившись, по нескольку раз провожали друг друга до ворот и поворачивали обратно.
Прелестнейшая Ванда, или, как она называлась
в паспорте, почетная гражданка Настасья Канавкина, выписавшись из
больницы, очутилась
в положении,
в каком она раньше никогда не
бывала: без приюта и без копейки денег. Как быть?
Прежде всего гадко то, думал доктор, что фельдшер поступил
в больницу не просто, а по протекции своей тетки, служащей
в нянюшках у председателя земской управы (противно
бывает глядеть на эту влиятельную тетушку, когда она, приезжая лечиться, держит себя
в больнице, как дома, и претендует на то, чтобы ее принимали не
в очередь).
— Но, к счастью, она упала возле и только слегка зацепила этот бок… Содрала, знаете, с этого бока сюртук, сорочку и кожу… Сила страшная. Потом я был без чувств. Меня вытащили и отправили
в больницу. Лечился я четыре месяца, и доктора сказали, что у меня будет чахотка. Я теперь всегда кашляю, грудь болит и страшное психологическое расстройство… Когда я остаюсь один
в комнате, мне
бывает очень страшно. Конечно, при таком здоровье уже нельзя быть штегером. Пришлось бросить горное училище…