Неточные совпадения
На бабах платья красные,
У девок косы
с лентами,
Лебедками
плывут!
Некоторое время Угрюм-Бурчеев безмолвствовал.
С каким-то странным любопытством следил он, как волна
плывет за волною, сперва одна, потом другая, и еще, и еще… И все это куда-то стремится и где-то, должно быть, исчезает…
Плыли по воде стоги сена, бревна, плоты, обломки изб и, достигнув плотины,
с треском сталкивались друг
с другом, ныряли, опять выплывали и сбивались в кучу в одном месте.
— Но все, извините-с, я не могу понять, как же быть без дороги; как идти не по дороге; как ехать, когда нет земли под ногами; как
плыть, когда челн не на воде?
Боясь оборвать сеть,
плыл он вместе
с пойманною рыбою, приказавши себя перехватить только впоперек веревкой.
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
Когда мы сели на землю и, воображая, что
плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего
с позой рыболова.
Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в воду
с конями своими и долго
плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, они продолжали далее путь.
А козаки уже
плыли с конями в реке и отвязывали челны.
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба
с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Издали по коридору медленно
плыла Алина. В расстегнутой шубке,
с шалью на плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин почувствовал, что уговаривать ее бесполезно: лицо у нее было окостеневшее, глаза провалились в темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо
с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей
плывут мудрые слова примирения.
Шкуна
плыла по неширокой серебряной тропе, но казалось, что она стоит, потому что тропа двигалась вместе
с нею, увлекая ее в бесконечную мглу.
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие фигуры нарядных женщин, рядом
с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе
плыли головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала
с гулом голосов, все было приятно пестро, но не резко, все празднично и красиво, как хорошо поставленная опера.
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы; на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки
плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая
с волос капли дождя.
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории
с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он
плыл, становился все уже, но — спокойнее, события принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.
Прошел в кабинет к себе, там тоже долго стоял у окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь
с тяжелым, серым дымом, как из-под огня по мостовой
плывут черные, точно деготь, ручьи.
По тротуару величественно
плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая женщина вела за руку мальчика в матроске, в фуражке
с лентами; за нею шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя за нос.
Утро было пестрое, над влажной землей гулял теплый ветер, встряхивая деревья,
с востока
плыли мелкие облака, серые, точно овчина; в просветах бледно-голубого неба мигало и таяло предосеннее солнце; желтый лист падал
с берез; сухо шелестела хвоя сосен, и было скучнее, чем вчера.
Она все сидела, точно спала — так тих был сон ее счастья: она не шевелилась, почти не дышала. Погруженная в забытье, она устремила мысленный взгляд в какую-то тихую, голубую ночь,
с кротким сиянием,
с теплом и ароматом. Греза счастья распростерла широкие крылья и
плыла медленно, как облако в небе, над ее головой.
Мы
плыли в облаке, которое неслось
с неимоверной быстротою, закрывая горы, берега, воду, наконец, небо и луну.
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы
плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки
с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Мы часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская глаз
с чудесного берега, долго
плыли по рейду.
Вот он, поэтический образ, в черном фраке, в белом галстухе, обритый, остриженный,
с удобством, то есть
с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кеба, мелькает на пароходах, сидит в таверне,
плывет по Темзе, бродит по музеуму, скачет в парке!
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он
плыл по течению, которое
с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
Кругом было темно. Вода в реке казалась бездонной пропастью. В ней отражались звезды. Там, наверху, они были неподвижны, а внизу
плыли с водой, дрожали и вдруг вновь появлялись на прежнем месте. Мне было особенно приятно, что ни
с кем ничего не случилось.
С этими радостными мыслями я задремал.
В открытом море нам встретились киты-полосатики и косатки. Киты
плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания на миноносцы, но косатки погнались за судами и, когда поравнялись
с нами, начали выскакивать из воды. Стрелок Загурский стрелял; два раза он промахнулся, а в третий раз попал. На воде появилось большое кровавое пятно. После этого все косатки сразу исчезли.
Сороки перелетают
с ракиты на ракиту; бабы,
с длинными граблями в руках, бредут в поле; прохожий человек в поношенном нанковом кафтане,
с котомкой за плечами, плетется усталым шагом; грузная помещичья карета, запряженная шестериком рослых и разбитых лошадей,
плывет вам навстречу.
Вечером я сидел
с Дерсу у костра и беседовал
с ним о дальнейшем маршруте по реке Лефу. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал
плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах. Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
Мы
плыли по главному руслу и только в случае крайней нужды сворачивали в сторону,
с тем чтобы при первой же возможности выйти на реку снова. Протоки эти, заросшие лозой и камышами, совершенно скрывали нашу лодку. Мы
плыли тихо и нередко подходили к птицам ближе, чем на ружейный выстрел. Иногда мы задерживались нарочно и подолгу рассматривали их.
Сами лошади в воду идти не хотели, и надо было, чтобы кто-нибудь
плыл вместе
с ними.
Вечер был тихий и прохладный. Полная луна
плыла по ясному небу, и, по мере того как свет луны становился ярче, наши тени делались короче и чернее. По дороге мы опять вспугнули диких кабанов. Они
с шумом разбежались в разные стороны. Наконец между деревьями показался свет. Это был наш бивак.
Впрочем, я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя
с хозяевами и гостями, или ложился на плоский согретый камень и смотрел, как
плыли облака, благо погода стояла удивительная.
В окно был виден ряд карет; эти еще не подъехали, вот двинулась одна, и за ней вторая, третья, опять остановка, и мне представилось, как Гарибальди,
с раненой рукой, усталый, печальный, сидит, у него по лицу идет туча, этого никто не замечает и все
плывут кринолины и все идут right honourable'и — седые, плешивые, скулы, жирафы…
Суббота.
С пяти-шести утра двери бань не затворяются. Публика
плывет без перерыва.
— Позвольте мне кончить, господа… Дело не в названии, а в сущности дела. Так я говорю? Поднимаю бокал за того, кто открывает новые пути, кто срывает завесу
с народных богатств, кто ведет нас вперед… Я сравнил бы наш банк
с громадною паровою машиной, причем роль пара заменяет капитал, а вот этот пароход, на котором мы сейчас
плывем, — это только один из приводов, который подчиняется главному двигателю… Гений заключается только в том, чтобы воспользоваться уже готовою силой, а поэтому я предлагаю тост за…
— Ах, как я люблю воду! — повторяла Прасковья Ивановна,
с восторгом хлопая ладонями. —
Плыть,
плыть без конца!
В комнате было очень светло, в переднем углу, на столе, горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними стояла любимая икона деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины на золоте венцов. В темных стеклах окон
с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то
плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря...
Ночами, бессонно глядя сквозь синие окна, как медленно
плывут по небу звезды, я выдумывал какие-то печальные истории, — главное место в них занимал отец, он всегда шел куда-то, один,
с палкой в руке, и — мохнатая собака сзади его…
Дед
с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху
плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел
с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая,
с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Бывало — зайдет солнце, прольются в небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое теплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка
плывет издали,
с поля: играют зорю в лагерях.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она,
с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее
плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
[29 июня 1886 г.,
с военного судна «Тунгус», не доходя 20 миль до Дуэ, заметили на поверхности моря черную точку; когда подошли поближе, то увидели следующее: на четырех связанных бревнах, сидя на возвышениях из древесной коры,
плыли куда-то два человека, около них на плоту были ведро
с пресною водой, полтора каравая хлеба, топор, около пуда муки, немножко рису, две стеариновые свечи, кусок мыла и два кирпича чаю.
Есть еще одно селение на берегу Анивы, далеко в стороне, верст за 25 или, если
плыть к нему морем, в 14 милях от поста. Оно называется Лютога, находится в пяти верстах от устья реки того же имени и основано в 1886 г. Сообщение
с постом крайне неудобное: пешком по берегу или же на катере, а для поселенцев — на сеноплавке. Жителей 53: 37 м. и 16 ж. Хозяев 33.
Плыл он к Сахалину уже
с предвзятою мыслью, так как пользовался картою Лаперуза.
Ловко также стрелять их в лет, поднимающихся
с небольших речек, по берегам которых ходят охотники, осторожно высматривая впереди, по изгибистым коленам реки, не
плывут ли где-нибудь утки, потому что в таком случае надобно спрятаться от них за кусты или отдалиться от берега, чтоб они, увидев человека, не поднялись слишком далеко, надобно забежать вперед и подождать пока они выплывут прямо на охотника; шумно, столбом поднимаются утки, если берега речки круты и они испуганы нечаянным появлением стрелка; легко и весело спускать их сверху вниз в разных живописных положениях.
Белый как снег,
с блестящими, прозрачными небольшими глазами,
с черным носом и черными лапами,
с длинною, гибкою и красивою шеею, он невыразимо прекрасен, когда спокойно
плывет между зеленых камышей по темно-синей, гладкой поверхности воды.
На поемных лугах стояла вода широкими лиманами; белые облачка, отражаясь в них вместе
с опрокинутым лазурным сводом, тихо
плыли в глубине и исчезали, как будто и они таяли, подобно льдинам.
Версты
с четыре
плыли мы благополучно.