Неточные совпадения
Издали по коридору медленно
плыла Алина.
В расстегнутой шубке, с шалью на плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин почувствовал, что уговаривать ее бесполезно: лицо у нее было окостеневшее,
глаза провалились
в темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.
Девушка так быстро шла, как будто ей необходимо было устать, а Клим испытывал желание забиться
в сухой, светлый угол и уже там подумать обо всем, что
плыло перед
глазами, поблескивая свинцом и позолотой, рыжей медью и бронзой.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл
глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге
в село, точно
плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
Дядя весь вскинулся, вытянулся, прикрыл
глаза и заиграл медленнее; Цыганок на минуту остановился и, подскочив, пошел вприсядку кругом бабушки, а она
плыла по полу бесшумно, как по воздуху, разводя руками, подняв брови, глядя куда-то вдаль темными
глазами. Мне она показалась смешной, я фыркнул; мастер строго погрозил мне пальцем, и все взрослые посмотрели
в мою сторону неодобрительно.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула
в угол на иконы, перевела
глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на
глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее
плыла тень, уходя
в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
Лицо Зинаиды тихо
плыло передо мною во мраке —
плыло и не проплывало; губы ее все так же загадочно улыбались,
глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно… как
в то мгновение, когда я расстался с ней.
Впереди
плыла в воздухе ограбленная крышка гроба со смятыми венками, и, качаясь с боку на бок, ехали верхом полицейские. Мать шла по тротуару, ей не было видно гроба
в густой, тесно окружившей его толпе, которая незаметно выросла и заполнила собой всю широту улицы. Сзади толпы тоже возвышались серые фигуры верховых, по бокам, держа руки на шашках, шагала пешая полиция, и всюду мелькали знакомые матери острые
глаза шпионов, внимательно щупавшие лица людей.
По небу, бледно-голубому, быстро
плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие птицы летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе. Голова у нее была тяжелая, и
глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было
в груди, сердце билось ровно, и думалось о простых вещах…
Не дослушав, я опрометью бросился к нему наверх — я позорно спасался бегством. Не было силы поднять
глаза — рябило от сверкающих, стеклянных ступеней под ногами, и с каждой ступенью все безнадежней: мне, преступнику, отравленному, — здесь не место. Мне никогда уж больше не влиться
в точный механический ритм, не
плыть по зеркально-безмятежному морю. Мне — вечно гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы спрятать
глаза, — вечно, пока я наконец не найду силы пройти и —
Это было вчера. Побежал туда и целый час, от 16 до 17, бродил около дома, где она живет. Мимо, рядами, нумера.
В такт сыпались тысячи ног, миллионноногий левиафан, колыхаясь,
плыл мимо. А я один, выхлестнут бурей на необитаемый остров, и ищу, ищу
глазами в серо-голубых волнах.
Она на меня
плывет,
глаза вниз спустила, как змеища-горынище, ажно гневом землю жжет, а я перед ней просто
в подобии беса скачу, да все, что раз прыгну, то под ножку ей мечу лебедя…
Липочка. Ах, какой вздор! Это тебе так показалось, Устинья Наумовна. Я все хирею: то колики, то сердце бьется, как маятник; все как словно тебя подманивает али
плывешь по морю, так вот и рябит меланхолия
в глазах.
Передонов не ходил
в гимназию и тоже чего-то ждал.
В последние дни он все льнул к Володину. Страшно было выпустить его с
глаз, — не навредил бы. Уже с утра, как только проснется, Передонов с тоскою вспоминал Володина: где-то он теперь? что-то он делает? Иногда Володин мерещился ему: облака
плыли по небу, как стадо баранов, и между ними бегал Володин с котелком на голове, с блеющим смехом;
в дыме, вылетающем из труб, иногда быстро проносился он же, уродливо кривляясь и прыгая
в воздухе.
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд,
глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя
в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно
плывя по воздуху, женщина прокрадывалась
в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Заводи, заливы, полои, непременно поросшие травою, — вот любимое местопребывание линей; их надобно удить непременно со дна, если оно чисто;
в противном случае надобно удить на весу и на несколько удочек; они берут тихо и верно: по большей части наплавок без малейшего сотрясения, неприметно для
глаз,
плывет с своего места
в какую-нибудь сторону, даже нередко пятится к берегу — это линь; он взял
в рот крючок с насадкой и тихо с ним удаляется; вы хватаете удилище, подсекаете, и жало крючка пронзает какую-нибудь часть его мягкого, тесного, как бы распухшего внутри, рта; линь упирается головой вниз, поднимает хвост кверху и
в таком положении двигается очень медленно по тинистому дну, и то, если вы станете тащить;
в противном случае он способен пролежать камнем несколько времени на одном и том же месте.
Казалось, что бледные звезды
плывут ей навстречу, и воздух, которым она дышит глубоко, идет к ней из тех синих, прозрачно-тающих глубин, где бесконечность переходит
в сияющий праздник бессмертия; и уже начинала кружиться голова. Линочка опустила голову, скользнув
глазами по желтому уличному фонарю, ласково покосилась на Сашу и со вздохом промолвила...
Складывали
в ящик трупы. Потом повезли. С вытянутыми шеями, с безумно вытаращенными
глазами, с опухшим синим языком, который, как неведомый ужасный цветок, высовывался среди губ, орошенных кровавой пеной, —
плыли трупы назад, по той же дороге, по которой сами, живые, пришли сюда. И так же был мягок и пахуч весенний снег, и так же свеж и крепок весенний воздух. И чернела
в снегу потерянная Сергеем мокрая, стоптанная калоша.
Очень устала Муся ходить. Прилегла осторожно на койку и продолжала грезить с легко закрытыми
глазами. Звонили часы непрестанно, колебля немую тишину, и
в их звенящих берегах тихо
плыли светлые поющие образы. Муся думала...
Сашка действительно прекрасный пловец и нырок. Бросившись на одну сторону лодки, он тотчас же глубоко
в воде заворачивает под килем и по дну
плывет прямехонько
в купальню. И
в то время, когда на лодке подымается общая тревога, взаимные упреки, аханье и всякая бестолочь, он сидит
в купальне на ступеньке и торопливо докуривает чей-нибудь папиросный окурок. И таким же путем совершенно неожиданно Сашка выскакивает из воды у самой лодки, искусственно выпучив
глаза и задыхаясь, к общему облегчению и восторгу.
День был холодный, пестрый, по синему, вымороженному зимою небу быстро
плыли облака, пятна света и теней купались
в ручьях и лужах, то ослепляя
глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами
плыли вниз по улице, к Волге, шагали через лужи, поднимая подолы юбок и показывая чугунные башмаки. Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах, шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
Высоко вскидывая передние ноги, круто согнув шею, мимо меня
плывет лошадь — большая, серая
в темных пятнах; сверкает злой, налитый кровью
глаз. На козлах, туго натянув вожжи, сидит Егор, прямой, точно вырезанный из дерева;
в пролетке развалился хозяин, одетый
в тяжелую лисью шубу, хотя и тепло.
Подошли мы к нему, видим: сидит старик под кедрой, рукой грудь зажимает, на
глазах слезы. Поманил меня к себе. «Вели, говорит, ребятам могилу мне вырыть. Все одно вам сейчас
плыть нельзя, надо ночи дождаться, а то как бы с остальными солдатами
в проливе не встретиться. Так уж похороните вы меня, ради Христа».
Вечером, когда уже при свечах мы все
в зале банк метали, — входит наш комиссионер и играть не стал, но говорит: «я болен еще», и прямо прошел на веранду, где
в сумраке небес, на плитах, сидела кукона — и вдруг оба с нею за густым хмелем скрылись и исчезли
в темной тени. Фоблаз не утерпел, выскочил, а они уже преавантажно вдвоем на плотике через заливчик
плывут к островку… На его же
глазах переплыли и скрылись…
В хозяйском номере горит лампа. На открытом окне сидит поджавши ноги, Алечка и смотрит, как колышется внизу темная, тяжелая масса воды, освещенной электричеством, как тихо покачивается жидкая, мертвенная зелень тополей вдоль набережной На щеках у нее горят два круглых, ярких, красных пятна, а
глаза влажно и устало мерцают. Издалека, с той стороны реки, где сияет огнями кафешантан, красиво
плывут в холодеющем воздухе резвые звуки вальса.
Тугай, упершись
в щеки кулаками, мутными
глазами глядел, не отрываясь, на черные строчки.
Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как
в жилете его неуклонно шли, откусывая минуты, часы. И двадцать минут, и полчаса сидел князь недвижно.
Нагибаясь вперед, равномерно поднимая и опуская весла, Алексей Степанович закрывал
глаза, и тогда казалось, что весь мир остался где-то далеко назади и он
плывет давно, уже целые года,
плывет в черную бесконечность, где все ново и непохоже на оставленное позади.
Вот, вот —
в глазах плывёт манящая,
Качается
в окне…
И жизнь начнется настоящая,
И крылья будут мне!
Взглянул приказчик на реку — видит, ото всех баржей
плывут к берегу лодки, на каждой человек по семи, по восьми сидит. Слепых
в смолокуровском караване было наполовину. На всем Низовье по городам,
в Камышах и на рыбных ватагах исстари много народу без
глаз проживает. Про Астрахань, что бурлаками Разгуляй-городок прозвана,
в путевой бурлацкой песне поется...
Переселенцев я видел еще, когда
плыл на пароходе по Каме. Помнится мне мужик лет сорока с русой бородой; он сидит на скамье на пароходе; у ног его мешки с домашним скарбом, на мешках лежат дети
в лапотках и жмутся от холодного, резкого ветра, дующего с пустынного берега Камы. Лицо его выражает: «Я уже смирился».
В глазах ирония, но эта ирония устремлена вовнутрь, на свою душу, на всю прошедшую жизнь, которая так жестоко обманула.
И начнет качать высоко-высоко. У нее на сердце захолодеет, голова сладко закружится,
в шее и
в груди точно что-то защекочет. Она зажмурит
глаза — и
плывет —
плывет. Так чудесно!
Брундегильда и маленький принц, сын рыцаря Трумвиля,
плывут на большом корабле среди безбрежного океана,
плывут в счастливую страну.
В счастливой стране — земля из шоколада, и мармеладные деревья, и конфетные домики. А речки и озера из сиропа. Брундегильда говорит об этом сыну. И маленький принц с широко раскрытыми
глазами ловит каждое слово… А корабль
плывет. Ревут морские волны, и счастливая страна уже близко…
Разожгло тут и Тамару. Стеснения своего окончательно лишилась, потому лезгинка танец такой — кровь от него
в голову полыхает… По кругу
плывет,
глазами всех так без разбору и режет: старый ли, молодой, ей наплевать…