Неточные совпадения
— «Люди любят, чтоб их любили, —
с удовольствием начала она читать. — Им нравится, чтоб изображались возвышенные и благородные стороны души. Им не верится, когда перед ними стоит верное, точное, мрачное, злое. Хочется сказать: «Это он о себе». Нет, милые мои современники, это я о вас
писал мой роман о мелком бесе и жуткой его недотыкомке. О вас».
«Точно так-с, — отвечал он
с той улыбкой человека навеселе, в которой умещаются и обида и
удовольствие, —
писать вовсе не могу», — прибавил он,
с влажными глазами и
с той же улыбкой, и старался водить рукой по воздуху, будто
пишет.
Сейчас
написал я к полковнику письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались
с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе
удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Поэтому я и кончил, быть может, раньше, нежели предполагал, но, во всяком случае,
с полным и непритворным
удовольствием пишу здесь...
С удовольствием сердечным описываю тебе 18 февраля в доме Бронникова. — Ты помнишь, что 4-го инструмент был привезен — об этом
писал тебе союзник Балкшин. Следовательно, ты знаешь, что 18-го минул срок карантинных мер по инструкции Яковлева.
Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему — и
удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый роман и стал его
писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой — и это на него благотворно действовало: после каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и почти счастливый.
Ваше превосходительство! воззрите на стоны несчастного отца, глаза которого полны слез от нанесенного господином Желваковым оскорбления (и сам не вижу, что
пишу), и оправдайте сим репутацию благодетельного гения, которую весь обширный Крутогорский край
с превеликим
удовольствием вам преподносит".
— Я этими делами… — начинает Перебоев, но сейчас же спохватывается и говорит: — Извольте,
с удовольствием, только условие на такую ничтожную сумму, как полтораста рублей,
писать, я полагаю, бесполезно…
Полина поняла его очень хорошо и тотчас же
написала к Петру Михайлычу записку, в которой очень любезно приглашала его
с его милой дочерью посетить их вечером, поясняя, что их общий знакомый, m-r Калинович, обещался у них читать свой прекрасный роман, и потому они, вероятно, не откажутся разделить
с ними
удовольствие слышать его чтение.
— А вы знаете, Диодор Иванович, наш Алеша ведь тоже немножко поэт, премиленькие стишки
пишет. Я хоть и сестра, но
с удовольствием их читаю. Попросите-ка его что-нибудь продекламировать вслух.
Сколько Егор Егорыч
написал в жизнь свою ходатайствующих писем — и перечесть трудно; но в этом случае замечательно было, что все почти его письма имели успех. Видно, он от очень доброго сердца и
с искренним
удовольствием писал их.
На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато очень хорошо знала и была даже дружна
с Herr Вибелем gnadige Frau, которая, подтвердив, что это действительно был в самых молодых годах серьезнейший масон,
с большим
удовольствием изъявила готовность
написать к Herr Вибелю рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что весь разговор вела
с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки
написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от себя препроводил к Аггею Никитичу; сей же последний, получив оное, исполнился весьма естественным желанием узнать, что о нем
пишут, но сделать это, по незнанию немецкого языка, было для него невозможно, и он возложил некоторую надежду на помощь Миропы Дмитриевны, которая ему неоднократно хвастала, что она знает по-французски и по-немецки.
—
С удовольствием, но к кому же я
напишу? — отнеслась она к управляющему.
Сусанна
с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями,
написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
— Вы ко мне
с бумагами как можно реже ходите, — говорил он письмоводителю, — потому что я не разорять приехал, а созидать-с. Погубить человека не трудно-с. Черкнул: Помпадур 4-й, и нет его. Только я совсем не того хочу. Я и сам хочу быть жив и другим того же желаю. Чтоб все были живы: и я, и вы, и прочие-с! А ежели вам невтерпеж бумаги
писать, то можете для своего
удовольствия строчить сколько угодно, я же подписывать не согласен.
Грустная тень давно слетела
с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без
удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда сестры Алексея Степаныча уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна
написала с ними ласковое письмо к старикам.
Дядя Ерошка пришел из хозяйской хаты к Оленину мертвецки пьяный,
с красным лицом, растрепанною бородой, но в новом красном бешмете, обшитом галунами, и
с балалайкой из травянки, которую он принес из-за реки. Он давно уже обещал Оленину это
удовольствие и был в духе. Увидав, что Оленин
пишет, он огорчился.
На бумагах же, где только была надобность спросить его «холост он или женат и имеет ли детей», он постоянно
с особенным
удовольствием писал: «Холост, но детей имею».
Здесь он прежде всего
написал княгине записку: «По разного рода делам моим, я не мог до сего времени быть у вас; но если вы позволите мне сегодняшний день явиться к вам в качестве вашего партнера, то я исполнил бы это
с величайшим
удовольствием».
— Я только теперь не знаю, — продолжала она, как бы опять спрашивая его совета, —
писать ли моему безалаберному супругу о проделках его Глаши… (Слово безалаберный Домна Осиповна
с умыслом присоединила к имени мужа, чтобы доставить тем
удовольствие Бегушеву.)
— О, нет, нет, это еще не все!.. Я, как
писала вам, пригласила вас по двум делам, за которые и заплачу вам
с удовольствием две тысячи рублей, если только вы устроите их в мою пользу, — а если нет, так ничего!.. Дед умирает и оставляет мужу все наследство, то как же мне от мужа получить пятьсот тысяч?
Наступила осень, одно
удовольствие исчезало вслед за другим; дни стали коротки и сумрачны; дожди, холод загнали всех в комнаты; больше стал я проводить время
с матерью, больше стал учиться, то есть
писать и читать вслух.
Священник Старынкевич
пишет, что небо послало ему счастие видеть первые четыре книжки «Собеседника» и что он «
с толиким
удовольствием листы полезнейшего сего сочинения прочитывал,
с коликим утомленный долговременною жаждою из чистейшего источника опаленный свой язык орошает» (ч. XI, стр. 156).
— Извольте,
с удовольствием, — возразил он, принимаясь
писать, — но, признаюсь, я удивляюсь, отчего эти стихи могли вам так понравиться. Я их прочел собственно для того, чтобы показать вам, что не все стихи бывают сладкие.
В деревне он продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе. Он много читал и
писал, учился итальянскому языку и, когда гулял,
с удовольствием думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснет днем на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чем не бывало, чувствует себя бодро и весело.
Доставляя юным девицам невинные забавы, Монархиня желала, чтобы они представляли иногда нравоучительные Драмы; славный Расин
писал для Сен Сира: еще славнейший Гений Фернейский [См. переписку Екатерины
с Вольтером.] хотел пером своим способствовать полезным
удовольствиям воспитанниц Екатерины, Которая, занимая величием Своим театр мира,
с веселием занималась театром любезного детства — и минуты, проведенные Ею в Воскресенском монастыре, были, конечно, не потерянными для счастия минутами Ее царствования.
Потом, живя в Ялте, я видел, как эта красивая дама мчалась на иноходце, и за ней едва поспевали какие-то два офицера, и как она однажды утром, во фригийской шапочке и в фартучке,
писала красками этюд, сидя на набережной, и большая толпа стояла поодаль и любовалась ею. Познакомился и я
с ней. Она крепко-крепко пожала мне руку и, глядя на меня
с восхищением, поблагодарила сладко-певучим голосом за то
удовольствие, какое я доставляю ей своими сочинениями.
Вязовнин
писал изредка; его письма читались и перечитывались
с великим
удовольствием.
Ксендз допил кофе, бережно положил в боковой карман пачку денег и, благословив свою духовную дщерь, удалился, имея в нынешний день еще много работы. Он опустил шторы в своем «лабораториуме», приказал Зосе сказывать всем, за исключением разве Пшецыньского или Подвиляньского, что его нет дома, и уселся за письменный стол.
Писал он долго,
с видимым
удовольствием...
—
С большим
удовольствием, — отвечала пленница и, взяв перо,
написала продиктованную фразу непонятными фельдмаршалу буквами и, подавая ему бумагу, сказала: — Вот это по-арабски, а это по-персидски.
Падала вера в умственные свои силы и способности, рядом
с этим падала вера в жизнь, в счастье. В душе было темно. Настойчиво приходила мысль о самоубийстве. Я засиживался до поздней ночи, читал и перечитывал «Фауста», Гейне, Байрона. Росло в душе напыщенное кокетливо любующееся собою разочарование. Я смотрелся в зеркало и
с удовольствием видел в нем похудевшее, бледное лицо
с угрюмою складкою у края губ. И
писал в дневнике, наслаждаясь поэтичностью и силою высказываемых чувств...
Рыбкин накинул себе петлю на шею и
с удовольствием повесился. Шлепкин сел за стол и в один миг
написал: заметку о самоубийстве, некролог Рыбкина, фельетон по поводу частых самоубийств, передовую об усилении кары, налагаемой на самоубийц, и еще несколько других статей на ту же тему.
Написав всё это, он положил в карман и весело побежал в редакцию, где его ждали мзда, слава и читатели.
Он уже знал, что я беседовал
с русской публикой об его романах, был также предупрежден и насчет деловой цели моего визита. Эту часть разговора мы вели без всяких околичностей. Гонкур, действительно, приступил к новому беллетристическому произведению; но не мог еще даже приблизительно сказать, когда он его окончит. Такие люди, как этот художник-романист,
пишут не по нужде, а для своего
удовольствия. Очень может быть, что он проработает над новым романом два-три года. К замыслу романа мы еще вернемся.
Коромыслов. Это ужасно, Катя! К несчастью, я художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я — как бы тебе это сказать? — даже
с некоторым интересом,
удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя — нет, нет!.. и
писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила — человек! Не знаю, чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих глазах… минутами, конечно…
Доктору же в глубине души хотелось не такой развязки. Ему хотелось, чтобы фельдшерская тетушка восторжествовала и чтобы управа, невзирая на его восьмилетнюю добросовестную службу, без разговоров и даже
с удовольствием приняла бы его отставку. Он мечтал о том, как он будет уезжать из больницы, к которой привык, как
напишет письмо в газету «Врач», как товарищи поднесут ему сочувственный адрес…
— Могу, ваше сиятельство! Но отчего бы вам не обратиться прямо к специалистам по этому делу? В деле опоганения нигилисток у нас есть специальные мастера. Всеволод Крестовский, Авенариус, Маркевич, что в «Русском Вестнике»
пишет, и, наконец, родоначальник их Лесков-Стебницкий. Я полагаю, даже и Достоевский из «Гражданина» за это дело
с удовольствием возьмется.
— Не хотите ли купить по вольной цене? — предложила она ему. — Я бы
с удовольствием продал мою собственную добросовестность и продал бы недорого. Мы тоже
пишем и
пишем много…
Княгиня
писала, что
с удовольствием возьмет к себе рекомендуемую Ольгой Петровной особу, что будет обращаться
с ней соответственно ее несчастному положению (баронесса не утерпела и, в общих чертах, не называя, конечно, фамилий, рассказала в письме Шестовой роман детства и юности Александрины), и что хотя она относительно довольна своей камеристкой Лизой и прогнать ее не имела бы ни духу, ни причивы, но, к счастью, Марго недовольна своей горничной, а потому Лиза переходит к ней.
— Княгиня! — двинулся он навстречу неожиданной гостье. — Чем я обязан
удовольствию видеть вас у себя… Несмотря на то, что я очень рад, я начну
с упрека… Если я вам нужен, вам стоило только
написать, и я явился бы к вам.
Пишет итальянское правительство, что и машину и мастера они пришлют
с удовольствием.
Да! да! Отвечает: «
с удовольствием», и в ту же минуту берет из моих рук книжку и ничтоже сумняся крупным и твердым почерком, вроде архиерейского,
пишет, сначала в одну строку: «Обольщение богатства заглушает слово», а потом
с красной строки: «Богатые притесняют вас, и влекут вас в суды, и бесславят ваше доброе имя».
25 декабря. Не знаю, что о себе думать, к чему я рожден и на что призван. Попадья укоряет меня, что я и в сей праздник работаю, а я себе лучшего
удовольствия не нахожу, как сию работу.
Пишу мою записку
с радостию такою и любовию, что и сказать не умею. Озаглавил ее так: „О положении православного духовенства и о средствах, как оное возвысить“. Думаю, что так будет добре. Никогда еще не помню себя столь счастливым и торжествующим, столь добрым и столь силы и разумения преисполненным.