Неточные совпадения
Вечером явился квартальный и сказал, что обер-полицмейстер велел мне
на словах объявить, что в свое время я узнаю причину ареста. Далее он вытащил из кармана засаленную
итальянскую грамматику и, улыбаясь, прибавил: «Так хорошо случилось, что тут и словарь есть, лексикончика не нужно». Об сдаче и разговора не было. Я хотел было снова
писать к обер-полицмейстеру, но роль миниатюрного Гемпдена в Пречистенской части показалась мне слишком смешной.
Жихарев обиженно принимается за работу. Он лучший мастер, может
писать лица по-византийски, по-фряжски и «живописно»,
итальянской манерой. Принимая заказы
на иконостасы, Ларионыч советуется с ним, — он тонкий знаток иконописных подлинников, все дорогие копии чудотворных икон — Феодоровской, Смоленской, Казанской и других — проходят через его руки. Но, роясь в подлинниках, он громко ворчит...
— Ты, Капендюхин, называешься — живописец, это значит, ты должен живо
писать,
итальянской манерой. Живопись маслом требует единства красок теплых, а ты вот подвел избыточно белил, и вышли у богородицы глазки холодные, зимние. Щечки написаны румяно, яблоками, а глазки — чужие к ним. Да и неверно поставлены — один заглянул в переносье, другой
на висок отодвинут, и вышло личико не святочистое, а хитрое, земное. Не думаешь ты над работой, Капендюхин.
В деревне он продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе. Он много читал и
писал, учился
итальянскому языку и, когда гулял, с удовольствием думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснет днем
на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чем не бывало, чувствует себя бодро и весело.
Нам казалось непонятным уверение Гоголя, что ему надобно удалиться в Рим, чтоб
писать об России; нам казалось, что Гоголь не довольно любит Россию, что
итальянское небо, свободная жизнь посреди художников всякого рода, роскошь климата, поэтические развалины славного прошедшего, все это вместе бросало невыгодную тень
на природу нашу и нашу жизнь.
Стоя у окна, он заметил, что
на стекле нацарапаны алмазом слова: «О mio Dio!» Винский, разумеется, заинтересовался надписью и, когда сторож, давно служивший при отделении, принес ему пищу, спросил его: кто прежде содержался в этих комнатах и кто мог
написать на стекле
итальянские слова?
От него чего я только не наслушался! Он видал маленького капрала целыми годами, служил в Италии еще при консульстве, любил
итальянский язык, читал довольно много и всегда делился прочитанным,
писал стихи и играл
на флейточке. Знал порядочно и по-латыни и не без гордости показывал свою диссертацию
на звание русского «штаб-лекаря» о холере: «De cholera morbus».