Неточные совпадения
Видно было, как кружатся в воздухе оторванные
вихрем от крыш клочки зажженной соломы, и казалось, что
перед глазами совершается какое-то фантастическое зрелище, а не горчайшее из злодеяний, которыми так обильны бессознательные силы природы.
Он слышал, как девка-хозяйка подошла к шестку, неторопливо там стала присекать огня к тряпочному труту и зажгла об него серную спичку, а от нее зажгла и лучину; изба снова осветилась.
Вихров окинул кругом себя
глазами, — старухи уже
перед ним не было.
Вихров открыл
глаза — он только что
перед тем вздремнул было.
Развивая и высказывая таким образом свою теорию,
Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую женщину, которая вышла замуж, родит детей и любит мужа, стал презирать и почти ненавидеть, — и странное дело: кузина Мари как-то у него была больше всех в этом случае
перед глазами!
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах?
Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела
перед ним, потупя
глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Виссарион Захаревский в полной мундирной форме, несмотря на смелость своего характера, как-то конфузливо держал себя
перед начальником губернии и напоминал собой несколько собачку, которая ходит на задних лапках
перед хозяином. Юлия, бледная, худая, но чрезвычайно тщательно причесанная и одетая, полулежала на кушетке и почти не спускала
глаз с дверей: Виссарион сказал ей, что
Вихров хотел приехать к Пиколовым.
Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали, окно открыто, в лицо свистит
вихрь — земли нет, о земле забываешь, земля так же далеко от нас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в лицо —
вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой, розовой О. Но все же земля существует, раньше или позже — надо спланировать на нее, и я только закрываю
глаза перед тем днем, где на моей Сексуальной Табели стоит ее имя — имя О-90…
Еще волосок; пауза; тихо; пульс. Затем — как по знаку какого-то сумасшедшего дирижера — на всех трибунах сразу треск, крики,
вихрь взвеянных бегом юниф, растерянно мечущиеся фигуры Хранителей, чьи-то каблуки в воздухе
перед самыми моими
глазами — возле каблуков чей-то широко раскрытый, надрывающийся от неслышного крика рот. Это почему-то врезалось острее всего: тысячи беззвучно орущих ртов — как на чудовищном экране.
На секунду у двери. Тот — тупо топает вверх, сюда. Только бы дверь! Я умолял дверь, но она деревянная; заскрипела, взвизгнула.
Вихрем мимо — зеленое, красное, желтый Будда — я
перед зеркальной дверью шкафа: мое бледное лицо, прислушивающиеся
глаза, губы… Я слышу — сквозь шум крови — опять скрипит дверь… Это он, он.
У Матвея слипались
глаза. Сквозь серое облако он видел деревянное лицо Созонта с открытым ртом и поднятыми вверх бровями, видел длинную, прямую фигуру Пушкаря, качавшегося в двери, словно маятник;
перед ним сливались в яркий
вихрь голубые и жёлтые пятна, от весёлого звона гитары и гуслей, разымчивой песни и топота ног кружилась голова, и мальчику было неловко.
Наконец откос кончился, и Бобров сразу узнал железнодорожную насыпь. С этого места фотограф снимал накануне, во время молебна, группу инженеров и рабочих. Совершенно обессиленный, он сел на шпалу, и в ту же минуту с ним произошло что-то странное: ноги его вдруг болезненно ослабли, в груди и в брюшной полости появилось тягучее, щемящее, отвратительное раздражение, лоб и щеки сразу похолодели. Потом все повернулось
перед его
глазами и
вихрем понеслось мимо, куда-то в беспредельную глубину.
Но конца этой торговли Буланин уже не слышит.
Перед его
глазами быстрым
вихрем проносятся городские улицы, фотограф с козлиной бородкой, Зиночкины гаммы, отражение огней в узкой, черной, как чернило, речке. Грузов, пожирающий курицу, и, наконец, милое, кроткое родное лицо, тускло освещенное фонарем, качающимся над подъездом… Потом все перемешивается в его утомленной голове, и его сознание погружается в глубокий мрак, точно камень, брошенный в воду.
Всё прошедшее
вихрем крутилось
перед глазами Ки-стера. «Да, я его любил, — прошептал он, наконец. — Отчего же я разлюбил его? Так скоро?.. Да разлюбил ли я его? Нет, отчего полюбил я его? Я один?»
Он как бы старался закрыть себе
глаза, забыться, закружиться в каком-нибудь
вихре, и не мог: укоряющее чувство нет-нет да все-таки колюче больно, до стыдливой краски в лице, вставало
перед ним во многие минуты этих дней.
Занятые неземным исполнением божественной, бессмертной симфонии, передаваемой Вальтером, присутствующие не заметили, как невысокая фигурка девочки с короткими
вихрами черных волос, с горящими, как звезды ночного неба,
глазами рванулась вперед… На цыпочках перебежала она залу и очутилась в углублении ребра рояля, прямо
перед бледным, вдохновенным, поднятым кверху и ничего не видевшим, казалось, сейчас взором юного музыканта.
Ликуя и беснуясь, я
вихрем помчалась к Юлико — рассказать ему о случившемся. Он лежал бледный, как труп, в своей нарядной постельке и, увидя меня, протянул мне руки. Андро успел его предупредить обо всем, и теперь
глаза его выражали неподдельное восхищение
перед моим геройством.