Неточные совпадения
Теперь дворец начальника
С балконом, с башней, с лестницей,
Ковром богатым устланной,
Весь стал передо мной.
На
окна поглядела я:
Завешаны. «В котором-то
Твоя опочиваленка?
Ты сладко ль
спишь, желанный мой,
Какие видишь сны?..»
Сторонкой, не
по коврику,
Прокралась я в швейцарскую.
Окно наверху закрыли. Лидия встала и пошла
по саду, нарочно задевая ветви кустарника так, чтоб капли дождя
падали ей на голову и лицо.
За
окном все гуще
падал снег,
по стеклам
окна ползал синеватый дым папиросы, щекотал глаза, раздражал ноздри...
Клим и Дронов сняли ее, поставили на землю, но она, охнув, повалилась, точно кукла, мальчики едва успели поддержать ее. Когда они повели ее домой, Лидия рассказала, что
упала она не перелезая через забор, а пытаясь влезть
по водосточной трубе в
окно комнаты Игоря.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали
по булыжнику подковы лошадей, шаркали
по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек, бежали мальчишки. Но скоро исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную
пасть, длительно зевнув, легла в тень. И почти тотчас мимо
окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная в плетеную бричку, — на козлах сидел Захарий в сером измятом пыльнике.
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал
по комнате и неистово курил. В
окна ярко светила луна, на улице таяло,
по проволоке телеграфа скользили, в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались,
падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул кого-то...
На стене,
по стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин остановился и сообразил, что это его голова,
попав в луч света из
окна, отразилась на стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал шагать в темноте.
Не пожелав остаться на прения
по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев
падали голубые капли воды; в домах открывались
окна.
По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Листья, сорванные ветром, мелькали в воздухе, как летучие мыши, сыпался мелкий дождь, с крыш
падали тяжелые капли, барабаня
по шелку зонтика, сердито ворчала вода в проржавевших водосточных трубах. Мокрые, хмуренькие домики смотрели на Клима заплаканными
окнами. Он подумал, что в таких домах удобно жить фальшивомонетчикам, приемщикам краденого и несчастным людям. Среди этих домов забыто торчали маленькие церковки.
Со двора в
окно падали лучи заходящего солнца, и все на столе было как бы покрыто красноватой пылью, а зелень растений на трельяже неприятно почернела. В хрустальной вазе
по домашнему печенью ползали мухи.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил
по комнате, потом снова вставал на дежурство у
окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка
упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
Оформилась она не скоро, в один из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал
по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели
окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка на пол равномерно
падали тяжелые капли воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар — от того, что собака выла три ночи под
окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же,
по стольку же и
спали по-прежнему на голой траве; воющую собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола.
В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не задрожит, увидя мышонка, не
упадет в обморок от падения стула, но побоится пойти подальше от дома, своротит, завидя мужика, который ей покажется подозрительным, закроет на ночь
окно, чтоб воры не влезли, — все по-женски.
— И я с вами пойду, — сказал он Райскому и, надевши фуражку, в одно мгновение выскочил из
окна, но прежде задул свечку у Леонтья, сказав: — Тебе
спать пора: не сиди
по ночам. Смотри, у тебя опять рожа желтая и глаза ввалились!
Хозяйка предложила Нехлюдову тарантас доехать до полуэтапа, находившегося на конце села, но Нехлюдов предпочел идти пешком. Молодой малый, широкоплечий богатырь, работник, в огромных свеже-вымазанных пахучим дегтем сапогах, взялся проводить. С неба шла мгла, и было так темно, что как только малый отделялся шага на три в тех местах, где не
падал свет из
окон, Нехлюдов уже не видал его, а слышал только чмоканье его сапог
по липкой, глубокой грязи.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая
по ковру своими сильными, с выдающимися икрами ногами, покорно и молча перешел к другому
окну и, старательно взглядывая на княгиню, стал так расправлять гардину, чтобы ни один луч не смел
падать на нее.
— Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это был не сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал в
окно, я бросил в него стакан… вот этот… Постой, я и прежде
спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу… а
сплю. Но он тут сидел, он был, вот на этом диване… Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп, — засмеялся вдруг Иван и принялся шагать
по комнате.
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал
по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я
сплю в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к
окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец
попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который,
по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел
по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он
по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети
спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в
окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Целый день Галактион ходил грустный, а вечером, когда зажгли огонь, ему сделалось уж совсем тошно. Вот здесь сидела Харитина, вот на этом диване она
спала, — все напоминало ее, до позабытой на
окне черепаховой шпильки включительно. Галактион долго пил чай, шагал
по комнате и не мог дождаться, когда можно будет лечь
спать. Бывают такие проклятые дни.
Окно его выходило на улицу, и, перегнувшись через подоконник, можно было видеть, как вечерами и
по праздникам из кабака вылезают пьяные, шатаясь, идут
по улице, орут и
падают.
Он ударил ее колом
по руке; было видно, как, скользнув мимо
окна, на руку ей
упало что-то широкое, а вслед за этим и сама бабушка осела, опрокинулась на спину, успев еще крикнуть...
Вот загудел и свисток на фабрике. Под
окнами затопали торопливо шагавшие с фабрики рабочие — все торопились
по домам, чтобы поскорее
попасть в баню. Вот и зять Прокопий пришел.
Бежит Помада под гору,
по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе. Бежит он сколько есть силы и то
попадет в снежистый перебой, что пурга здесь позабыла, то раскатится
по наглаженному полозному следу, на котором не удержались пушистые снежинки. Дух занимается у Помады. Злобствует он, и увязая в переносах, и
падая на голых раскатах, а впереди, за Рыбницей, в ряду давно темных
окон, два
окна смотрят, словно волчьи глаза в овраге.
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора, перед ее
окнами; ее девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная на крылечке для караула, крепко
спала, несмотря на то, что солнце пекло ей прямо в лицо; около нее висело на сошках и лежало
по крыльцу множество широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй, платьев и т. п.
Гроза началась вечером, часу в десятом; мы ложились
спать; прямо перед нашими
окнами был закат летнего солнца, и светлая заря, еще не закрытая черною приближающеюся тучею, из которой гремел
по временам глухой гром, озаряла розовым светом нашу обширную спальню, то есть столовую; я стоял возле моей кроватки и молился богу.
Было далеко за полночь, когда Сергей, лежавший на полу рядом с дедушкой, осторожно поднялся и стал бесшумно одеваться. Сквозь широкие
окна лился в комнату бледный свет месяца, стелился косым, дрожащим переплетом
по полу и,
падая на спящих вповалку людей, придавал их лицам страдальческое и мертвое выражение.
Действительно, с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома. В поздние летние вечера я прокрадывался
по саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое
окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. Если маленькая сестренка еще не
спала в своей качалке в соседней комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
Видят парни, что дело дрянь выходит: и каменьями-то ему в
окна кидали, и ворота дегтем
по ночам обмазывали, и собак цепных отравливали — неймет ничего! Раскаялись. Пришли с повинной, принесли
по три беленьких, да не на того
напали.
Настенька,
по невольному любопытству, взглянула в
окно; капитан тоже привстал и посмотрел. Терка, желая на остатках потешить своего начальника, нахлестал лошадь, которая, не привыкнув бегать рысью, заскакала уродливым галопом; дрожки забренчали, засвистели, и все это так расходилось, что возница едва справил и
попал в ворота. Калинович, все еще под влиянием неприятного впечатления, которое вынес из дома генеральши, принявшей его, как видели, свысока, вошел нахмуренный.
Подойдя к
окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил
спать долго
по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Но он
спал, когда поезд остановился на довольно продолжительное время у небольшой станции. Невдалеке от вокзала, среди вырубки, виднелись здания из свежесрубленного леса. На платформе царствовало необычайное оживление: выгружали земледельческие машины и камень, слышалась беготня и громкие крики на странном горловом жаргоне. Пассажиры-американцы с любопытством выглядывали в
окна, находя, по-видимому, что эти люди суетятся гораздо больше, чем бы следовало при данных обстоятельствах.
Был пасмурный, холодный день. Передонов возвращался от Володина. Тоска томила его. Вершина заманила Передонова к себе в сад. Он покорился опять ее ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку,
по мокрым дорожкам, покрытым
палыми, истлевающими, темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке. Из-за голых деревьев виден был дом с закрытыми
окнами.
Серая попадья, подняв очки на лоб, положив на колени руки и шитьё, сидела у
окна, изредка вставляя в речь дяди два-три негромких слова, а поп, возбуждённый и растрёпанный, то вскакивал и летел куда-то
по комнате, сбивая стулья, то, как бы в отчаянии,
падал на клеёнчатый диван и, хватаясь за голову руками, кричал...
Иногда она сносила в комнату все свои наряды и долго примеряла их, лениво одеваясь в голубое, розовое или алое, а потом снова садилась у
окна, и
по смуглым щекам незаметно, не изменяя задумчивого выражения доброго лица, катились крупные слёзы. Матвей
спал рядом с комнатою отца и часто сквозь сон слышал, что мачеха плачет
по ночам. Ему было жалко женщину; однажды он спросил её...
Елена прислонилась головою к спинке кресла и долго глядела в
окно. Погода испортилась; ветер поднялся. Большие белые тучи быстро неслись
по небу, тонкая мачта качалась в отдалении, длинный вымпел с красным крестом беспрестанно взвивался,
падал и взвивался снова. Маятник старинных часов стучал тяжко, с каким-то печальным шипением. Елена закрыла глаза. Она дурно
спала всю ночь; понемногу и она заснула.
При самом ее начале, направо от дороги, под двумя развесистыми березами, находилась мелочная лавочка;
окна в ней уже были все заперты, но широкая полоса света
падала веером из растворенной двери на притоптанную траву и била вверх
по деревьям, резко озаряя беловатую изнанку сплошных листьев.
Я
спал в комнате, о которой упоминал, что ее стена, обращенная к морю, была
по существу огромным
окном. Оно шло от потолочного карниза до рамы в полу, а
по сторонам на фут не достигало стен. Его створки можно было раздвинуть так, что стекла скрывались. За
окном, внизу, был узкий выступ, засаженный цветами.
Она приехала в последние годы царствования покойной императрицы Екатерины портнихой при французской труппе; муж ее был второй любовник, но,
по несчастию, климат Петербурга оказался для него гибелен, особенно после того, как, оберегая с большим усердием, чем нужно женатому человеку, одну из артисток труппы, он был гвардейским сержантом выброшен из
окна второго этажа на улицу; вероятно,
падая, он не взял достаточных предосторожностей от сырого воздуха, ибо с той минуты стал кашлять, кашлял месяца два, а потом перестал —
по очень простой причине, потому что умер.
— Ред.)], куда доступ был только зимой,
по тайным нарубкам на деревьях, которые чужому и не приметить, а летом на шестах пробираться приходилось, да и то в знакомых местах, а то
попадешь в болотное
окно, сразу провалишься — и конец.
Ушел бы сейчас, да боюсь;
по деревне собак пропасть. Экой народ проклятый! Самим есть нечего, а собак развели. Да и лесом-то одному страшно. Придется в беседке переночевать; надо же туда идти, там библиотека и наливка осталась. А как сунешься? Он не
спит еще, такой монолог прочитает! Пожалуй, вылетишь в
окно, не хуже Фидлера. Пойду, поброжу
по саду, хоть георгины все переломаю, все-таки легче. (Уходит.)
Глаза старого рыбака были закрыты; он не
спал, однако ж, морщинки, которые то набегали, то сглаживались на высоком лбу его, движение губ и бровей, ускоренное дыхание ясно свидетельствовали присутствие мысли; в душе его должна была происходить сильная борьба. Мало-помалу лицо его успокоилось; дыхание сделалось ровнее; он точно заснул.
По прошествии некоторого времени с печки снова послышался его голос. Глеб подозвал жену и сказал, чтобы его перенесли на лавку к
окну.
К утру в душе Литвинова созрело, наконец, решение. Он положил уехать в тот же день навстречу Татьяне и, в последний раз увидавшись с Ириной, сказать ей, если нельзя иначе, всю правду — и расстаться с ней навсегда. Он привел в порядок и уложил свои вещи, дождался двенадцатого часа и отправился к ней. Но при виде ее полузавешенных
окон сердце в Литвинове так и
упало… духа не достало переступить порог гостиницы. Он прошелся несколько раз
по Лихтенталевской аллее.
Такие известия волновали меня, я не мог
спать и, случалось даже, ходил ночью
по Большой Дворянской мимо нашего дома, вглядываясь в темные
окна и стараясь угадать, все ли дома благополучно.
А Маша плохо
спала по ночам и все думала о чем-то, сидя у
окна нашей спальни.
Но вдруг я вскочил в ужасе. Мне отчетливо послышался скрежет машины, частые толчки, как будто на гигантском катке катали белье… Казалось, я должен опять крикнуть что-то Урманову… Поэтому я быстро подбежал к
окну и распахнул его… Ночь была тихая. Все кругом
спало в серой тьме, и только
по железной дороге ровно катился поезд, то скрываясь за откосами, то смутно светясь клочками пара. Рокочущий шум то прерывался, то опять усиливался и наконец совершенно стих…
Мне рассказывали незадолго перед тем, что горничная у моих знакомых, обтирая
окна снаружи,
упала с третьего этажа.
По странной случайности, она стала прямо на ноги и даже пошла сама в дом, На вопрос, что с ней, она спокойно отвечала: «ничего решительно». Но к вечеру она умерла: оказалось, что-то оборвалось у нее внутри.
Она быстро пошла
по улице и потом повернула в переулок, который вел к горам. Было темно. Кое-где на мостовой лежали бледные световые полосы от освещенных
окон, и ей казалось, что она, как муха, то
попадает в чернила, то опять выползает из них на свет. Кирилин шел за нею. На одном месте он споткнулся, едва не
упал и засмеялся.