Неточные совпадения
Левин сердито махнул рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и
оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился
от досады на приказчика. Да и
день был так хорош, что нельзя было сердиться.
— Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения,
отрывает всех
от дела, посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения. — Он, как видно, был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно.
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян
от хлебопашества ни за что не
оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в
дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
На всех был, — несмотря на то, что многих это
оторвало от дела и что они говорили, что тяготятся этим, — на всех был отпечаток некоторого удовольствия сознания совершения общественного важного
дела.
Полезная для проницательного читателя беседа о синем чулке, то есть о нем,
оторвала меня
от рассказа о том, как теперь проходит
день Веры Павловны.
Удивительный мост! Будто
оторвали дно от плетеной корзины, увеличили его в сотню раз, перекинули каким-то чудом через огромный пролет и сверху наложили еще несколько таких же днищ… Внизу, глубоко под ним, ревет, клубясь белой косматой пеной, река, в которой воды не видно, — пена, пена и пена и облака брызг над ней.
— В качестве свидетеля, не больше! — поспешил сказать Янсутский; но втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. — Это в одной только России могут так распоряжаться… вдруг вызывают человека через посольство, чтобы непременно приехал… Спроси бумагой, если что нужно, — я им отвечу, а они меня
отрывают от всех моих
дел, когда у меня здесь, в Париже, и заказов пропасть по моим
делам, и многое другое!
—
Дело только за маузерами, — сказал он. — Карты и все, того-этого, сведения у меня есть. Да, Саша, а
от винных-то лавок нам придется отказаться: трудно будет народ, того-этого,
оторвать от пойла; а ежели жечь, деревню спалишь.
Но не в этом
дело. Я только прошу снизойти к моей слабости и понять, что
оторвать от кафедры и учеников человека, которого судьбы костного мозга интересуют больше, чем конечная цель мироздания, равносильно тому, если бы его взяли да и заколотили в гроб, не дожидаясь, пока он умрет.
Он бросил мне свой чекмень. Кое-как ползая по
дну лодки, я
оторвал от наста ещё доску, надел на неё рукав плотной одежды, поставил её к скамье лодки, припёр ногами и только что взял в руки другой рукав и полу, как случилось нечто неожиданное…
— А я уж думал, что не придешь ты, — сказал старый нищий, обратив лицо к Бузыге, но не
отрывая глаз
от рук Акима. — Видел я тебя
днем в Березной… пьяней вина… Ну, думаю, не придет вечером Бузыга. Куда ему… Х-ха! А по тебе и не видно.
Дня через три величественные чемоданы были отправлены на станцию, а вслед за ними укатил и тайный советник. Прощаясь с матушкой, он заплакал и долго не мог
оторвать губ
от ее руки, когда же он сел в экипаж, лицо его осветилось детскою радостью… Сияющий, счастливый, он уселся поудобней, сделал на прощанье плачущей матушке ручкой и вдруг неожиданно остановил свой взгляд на мне. На лице его появилось выражение крайнего удивления.
Для меня нет праздников, нет гарантированного отдыха; каждую минуту,
от сна,
от еды, меня могут
оторвать на целые часы, и никому нет
дела до моих сил.
Старший офицер остановился и посмотрел на Володю недовольным взглядом занятого по горло человека, которого неожиданно
оторвали от дела.
— Выйдешь, бывало, на террасу… Весна это зачинается. И боже мой! Глаз бы не
отрывал от света божьего! Лес еще черный, а
от него так и пышет удовольствием-с! Речка славная, глубокая… Маменька ваша во младости изволила рыбку ловить удочкой… Стоят над водой, бывалыча, по целым
дням… Любили-с на воздухе быть… Природа!
Он по-прежнему не
отрывал от нее глаз и услаждал себя мыслью: «Как я счастлив!» Бедняга на самом таки
деле чувствовал себя ужасно счастливым.
— Ведь вот, господа, — он
оторвал ветку
от молодой сосенки, стоявшей около него, — для вас и для меня лес — известно что такое. Я вот сбираюсь даже удивить матушку-Россию своими
делами по сохранению лесов; а ничего-то я не знаю. Да и профессора иного, который книжки специальные писал, приведи сюда — он наговорит много, но все это будет одна книжка; а у Антона Пантелеича каждое слово в глубь прозябания идет.
Молодых медиков, агрономов, учителей, вообще интеллигентных работников, боже мой,
отрывают от дела,
от честного труда и заставляют из-за куска хлеба участвовать в разных кукольных комедиях,
от которых стыдно делается всякому порядочному человеку!
— Как ты жесток! Какое же это христианство? Это — злость. Ведь не могу я жить, как ты хочешь, не могу я
оторвать от своих детей и отдать кому-то… За что ты ненавидишь и казнишь жену, которая тебе все отдала? Скажи, что я: ездила по балам, наряжалась, кокетничала? Вся жизнь моя отдана была семье. Всех сама кормила, воспитывала, последний год вся тяжесть воспитания, управления
делами, все на мне…
Об вас же, говорит, начальство заботу принимает, нарочно штрафы учредило, чтоб вас
от дела не
отрывать, а вы же, мошенники, еще неблагодарны остаетесь?
— За каким же это ты
делом ни свет ни заря по саду шатаешься?
От какого такого
дела я
оторвала тебя?..
— Благодарите вашего генерала за оказанную мне честь, но с моей стороны было бы непростительно
отрывать нашего генерала
от столь важных государственных
дел! — отвечал граф и ушел в свой кабинет.
— К чему, помочь ей ты не могла, так зачем же было тебя по пустякам
отрывать от серьезного
дела… — с циничным спокойствием ответил он.
Здесь проводил Александр Суворов большую часть своего времени один и с учителем. Последний был из духовного звания, человек умный и любознательный, учившийся вместе со своим феноменом-учеником, едва успевая догонять его в познаниях. Мальчика нельзя было иногда по целым
дням силою
оторвать от книги или
от листа бумаги, на котором он собственно чертил планы сражений.
— О! эти затейливые опасения, — говорил Волынской, —
дело моего слишком осторожного Зуды. Пустое! одна любовь не помешает другой. Я сказал уж ему однажды навсегда, что не покину намерения спасти мое отечество и не могу
оторвать княжну
от своего сердца.
Только
дела истины, внося свет в сознание каждого человека, разрушают сцепление обмана,
отрывают одного за другим людей
от массы, связанной между собою сцеплением обмана.
Еще кланялись ему и извинялись с глупым лицом, что напрасно побеспокоили и
оторвали от важнейших
дел.