Неточные совпадения
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не
вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного
отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с
отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто
встала и почти выбежала на террасу.
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Он
встал и вышел из комнаты.
— Довольно, Анна, — ворчал доктор, а
отец начал спорить с учителем о какой-то гипотезе, о Мальтусе; Варавка
встал и ушел, увлекая за собой ленту дыма сигары.
Я ее хотел стукнуть бутылкой — пустой — по голове,
отец крепко высек меня, а она поставила на колени, сама
встала сзади меня тоже на колени.
Отец говорил долго, но сын уже не слушал его, и с этого вечера народ
встал перед ним в новом освещении, не менее туманном, чем раньше, но еще более страшноватом.
Рядом с красотой — видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и
вставал опять и все звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей,
отцов, братьев, мужей и… друзей ваших!
Через несколько минут послышались шаги, портьера распахнулась. Софья вздрогнула, мельком взглянула в зеркало и
встала. Вошел ее
отец, с ним какой-то гость, мужчина средних лет, высокий, брюнет, с задумчивым лицом. Физиономия не русская.
Отец представил его Софье.
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было
встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого
отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
Впрочем,
встал он с постели не более как за четверть часа до прихода Алеши; гости уже собрались в его келью раньше и ждали, пока он проснется, по твердому заверению
отца Паисия, что «учитель
встанет несомненно, чтоб еще раз побеседовать с милыми сердцу его, как сам изрек и как сам пообещал еще утром».
Вот что спрошу: справедливо ли,
отец великий, то, что в Четьи-Минеи повествуется где-то о каком-то святом чудотворце, которого мучили за веру, и когда отрубили ему под конец голову, то он
встал, поднял свою голову и «любезно ее лобызаше», и долго шел, неся ее в руках, и «любезно ее лобызаше».
Все
встали;
отец начал было представление гостей, но вдруг остановился и поспешно закусил себе губы…
Отец мой вовсе не раньше
вставал на другой день, казалось, даже позже обыкновенного, так же продолжительно пил кофей и, наконец, часов в одиннадцать приказывал закладывать лошадей. За четвероместной каретой, заложенной шестью господскими лошадями, ехали три, иногда четыре повозки: коляска, бричка, фура или вместо нее две телеги; все это было наполнено дворовыми и пожитками; несмотря на обозы, прежде отправленные, все было битком набито, так что никому нельзя было порядочно сидеть.
Если бы
отец мой и дед
встали из гробов и посмотрели на все происшествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете.
Я был тяжко болен, — только что
встал на ноги; во время болезни, — я это хорошо помню, —
отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.
— Михайло в церковь погнал на лошади за
отцом, — шептал дядя Яков, — а я на извозчика навалил его да скорее сюда уж… Хорошо, что не сам я под комель-то
встал, а то бы вот…
Ну, вот и пришли они, мать с
отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые;
встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, —
встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я
отцу жены моей честь воздать».
Мне страшно; они возятся на полу около
отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго — возня на полу; не однажды мать
вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты, как большой черный мягкий шар; потом вдруг во тьме закричал ребенок.
Но под старость
отец Парасковьи Ивановны проторговался, и вся семья это несчастие объясняла конкуренцией пробойного самосадского мужика Груздева, который настоящим коренным торговцам
встал костью в горле.
Прочитав это письмо, Лиза тщательно сложила его, сунула в карман, потом
встала, подошла к
отцу, поцеловала его самого и поцеловала его руку.
Проснувшись на другой день поутру ранее обыкновенного, я увидел, что мать уже
встала, и узнал, что она начала пить свой кумыс и гулять по двору и по дороге, ведущей в Уфу;
отец также
встал, а гости наши еще спали: женщины занимали единственную комнату подле нас, отделенную перегородкой, а мужчины спали на подволоке, на толстом слое сена, покрытом кожами и простынями.
Обед прошел грустно, и, как только
встали из-за стола,
отец опять ушел.
Параша, смеясь, отвечала мне вопросом: «Да зачем же ему падать?» Но у меня было готово неопровержимое доказательство: я возразил, что «сам видел, как один раз
отец упал, а маменька его подняла и ему помогла
встать».
Отец ходил к дедушке и, воротясь, сказал, что ему лучше и что он хочет
встать.
Сначала мы
вставали с роспусков и подходили к жнецам, а потом только подъезжали к ним; останавливались,
отец мой говорил: «Бог на помощь».
— Я постараюсь быть им, и
отец мне никогда не откажет в том, — произнес Павел, почти нехотя засовывая деньги в карман. Посидев еще немного у дяди и едва заметив, что тот утомился, он сейчас же
встал.
Наконец наступила и минута разлуки. Экипаж стоял у крыльца; по старинному обычаю,
отец и сын на минуту присели в зале. Старый генерал
встал первый. Он был бледен, пошатываясь, подошел к сыну и слабеющими руками обнял его.
Сказав последние слова,
отец Арсений даже изменил своей сдержанности. Он
встал со стула и обе руки простер вперед, как бы взывая к отмщению. Мы все смолкли. Колотов пощипывал бородку и барабанил по столу; Терпибедов угрюмо сосал чубук; я тоже чувствовал, что любопытство мое удовлетворено вполне и что не мешало бы куда-нибудь улизнуть. Наконец капитан первый нарушил тишину.
Я подробно рассказал
отцу мое посещение у Засекиных. Он полувнимательно, полурассеянно слушал меня, сидя на скамье и рисуя концом хлыстика на песке. Он изредка посмеивался, как-то светло и забавно поглядывал на меня и подзадоривал меня короткими вопросами и возражениями. Я сперва не решался даже выговорить имя Зинаиды, но не удержался и начал превозносить ее.
Отец все продолжал посмеиваться. Потом он задумался, потянулся и
встал.
Жалкий
отец только один и
вставал между нею и Прейном.
На следующий день повторилось то же, и только через четыре дня я
встал рано утром и махнул через забор, пока
отец еще спал.
Просидел он над грамматикой и тетрадями часа два, ничего не понимая, потом
встал и стал, топая пятками, ходить по комнате и вспоминать всё что было с
отцом.
Она так же томится, как и прикованный к креслу больной
отец, который,
вставая утром, ждет, скоро ли придет ночь, а ложась спать, ворочается на постели и ждет, скоро ли наступит утро.
Она должна была согласиться, и он уехал. Долго глядела она вслед пролетке, которая увозила его, и всякий раз, как он оборачивался, махала ему платком. Наконец облако пыли скрыло и экипаж и седока. Тогда она пошла к
отцу,
встала на колени у его ног и заплакала.
Думаю, ладно; надо тебе что-нибудь каркать, когда я тебя убил, и с этим
встал, запряг с
отцом лошадей, и выезжаем, а гора здесь прекрутая-крутищая, и сбоку обрыв, в котором тогда невесть что народу погибало. Граф и говорит...
Настенька первая
встала и, сказав, что очень устала, подошла к
отцу, который, по обыкновению, перекрестил ее, поцеловал и отпустил почивать с богом; но она не почивала: в комнате ее еще долго светился огонек. Она писала новое стихотворение, которое начиналось таким образом...
— Я не
встану, не уйду от вас. Спасите моего
отца!.. Спасите! — говорила она и начала истерически рыдать.
Валахина расспрашивала про родных, про брата, про
отца, потом рассказала мне про свое горе — потерю мужа, и уже, наконец, чувствуя, что со мною говорить больше нечего, смотрела на меня молча, как будто говоря: «Ежели ты теперь
встанешь, раскланяешься и уедешь, то сделаешь очень хорошо, мой милый», — но со мной случилось странное обстоятельство.
Отец угощал удивительными десятилетними наливками и старыми винами, от которых голова свежая, сиди за столом и пей, только
встать не пробуй — ноги не слушаются!
— А только то и требовалось доказать! — подхватил опять-таки с усмешечкой
отец Василий и
встал, чтобы отправиться домой.
— А это вот дороже для меня всего! — проговорил с чувством
отец Василий, и так как Егор Егорыч поднимался с своего места, то и он не преминул
встать.
— Замолчи,
отец! — сказал,
вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет,
отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
Наконец подали жаркое; в ту самую минуту, как все
встали и
отец дьякон затянул «о блаженном успении», — в коридоре поднялась возня, послышались крики, которые совсем уничтожили эффект заупокойного возгласа.
— Что дорого тебе, человек? Только бог един дорог;
встань же пред ним — чистый ото всего, сорви путы земные с души твоей, и увидит господь: ты — один, он — один! Так приблизишься господу, это — един путь до него! Вот в чем спасение указано — отца-мать брось, указано, все брось и даже око, соблазняющее тебя, — вырви! Бога ради истреби себя в вещах и сохрани в духе, и воспылает душа твоя на веки и веки…
—
Встаю я, судари мои, рано: сходил потихоньку умылся, потому что я у них, у Марфы Андревны, в ножках за ширмой, на ковре спал, да и пошел в церковь, чтоб у
отца Алексея после утрени молебен отслужить.
Вздрагивая от страха, мальчик выбрался из пеньки и
встал в дверях амбара, весь опутанный седым волокном.
Отец молча отвёл его в сад, сел там на дёрновой скамье под яблоней, поставил сына между колен себе и невесело сказал...
Бухнул выстрел,
отец, окутавшись синим дымом, покачнулся и сел, — пегий лохматый пёс
встал на задние лапы, натянув цепь, зарычал, судорожно отирая передними овлажённую кровью морду, потом свернулся набок, громко щёлкнув зубами. Толкнув собаку сапогом в морду,
отец сказал Созонту...
— Любишь отца-то? — вздохнув, сказал старик и тоже
встал на ноги.
Все —
отец, мачеха, Пушкарь, Созонт и даже унылая, льстивая Власьевна — собрались в комнате мальчика, а Василий Никитич Коренев,
встав перед образом, предложил торжественным голосом...
— И было ему тридцать шесть годов о ту пору, как
отец послал его в Питер с партией сала, и надумал он
отца обойти, прибыл в Питер-то да депеш
отцу и пошли: тятенька-де, цены на сало нет никакой! Получил старый-то Аржанов депеш, взял медный таз, вышел в прихожую горницу,
встал на колени да, наклоня голову-то над тазом, — чирк себя ножиком по горлу, тут и помер.