Неточные совпадения
Пускай меня отъявят старовером,
Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как
отдал всё в обмен на новый лад —
И нравы, и язык, и старину святую,
И величавую
одежду на другую
По шутовскому образцу...
Когда приговоренных молодых людей отправляли по этапам, пешком, без достаточно теплой
одежды, в Оренбург, Огарев в нашем кругу и И. Киреевский в своем сделали подписки. Все приговоренные были без денег. Киреевский привез собранные деньги коменданту Стаалю, добрейшему старику, о котором нам придется еще говорить. Стааль обещался деньги
отдать и спросил Киреевского...
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю
одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое
отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Арестанты набрасываются на всё, что плохо лежит, с упорством и жадностью голодной саранчи, и при этом
отдают преимущество съестному и
одежде.
Она и бедным помогала, отрезывая от себя,
отдавая свои
одежды, и помогала ходить за больными.
Лучше всех рассказывала Наталья Козловская, женщина лет за тридцать, свежая, крепкая, с насмешливыми глазами, с каким-то особенно гибким и острым языком. Она пользовалась вниманием всех подруг, с нею советовались о разных делах и уважали ее за ловкость в работе, за аккуратную
одежду, за то, что она
отдала дочь учиться в гимназию. Когда она, сгибаясь под тяжестью двух корзин с мокрым бельем, спускалась с горы по скользкой тропе, ее встречали весело, заботливо спрашивали...
Отв. — Из слов, которые он при этом сказал. Он говорил: Вы слышали, что сказано древним: око за око, зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю
одежду.
Одежда старика была изорвана и местами запятнана кровью — да, кровью… потому что он не хотел молча
отдать наследие своих предков пошлым разбойникам, не хотел видеть бесчестие детей своих, не подняв меча за право собственности… но рок изменил! он уже перешагнул две ступени к гибели: сопротивление, плен, — теперь осталась третья — виселица!..
Когда казны не станет,
Он серебро и золото
отдаст,
Последнюю голодным он
одеждуСвою
отдаст — но чтоб лихих людей
Не слушали; чтобы ловили всех,
Кто Дмитрия осмелится лишь имя
Произнести!
Николай Иванович. Нет, оно дано только для жизни. Да, надо все
отдать. Да не то что
отдать лес, которым мы не пользуемся и никогда не видали, но надо
отдать, да, и свою
одежду, и свой хлеб.
Александра Ивановна. А если нельзя ничем владеть, нельзя иметь ни
одежды, ни куска хлеба, а надо все
отдать, то нельзя жить.
Надев чистую
одежду, я хотел идти к бывшему монаху Аммуну, который занимался всякими делами, и закабалить ему себя на целую жизнь, лишь бы взять сразу деньги и
отдать их на выкуп от скопца детей Магны.
Опричники вытащили труп и, сорвав с него царские
одежды,
отдали на съедение псам.
— Сказано из рук в руки
отдам… Чего тут — экипируйся на здоровье, да только
одежду не пропей.
Говорится: «но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю
одежду», то есть что совершенное над тобой насилие не может служить оправданием насилия с твоей стороны. Эта же недопустимость оправдания отступления от закона любви никакими поступками других людей еще яснее и точнее выражена в последней из заповедей, прямо указывающей на те обычные ложные толкования, при которых будто бы возможно нарушение ее...
Ему охотно
отдали бы всю
одежду и все деньги, только бы он не убивал их.
Спасает людей от всяких бедствий, в том числе и от голода, только любовь. Любовь же не может ограничиваться словами, а всегда выражается делами. Дела же любви по отношению к голодным состоят в том, чтобы
отдать из двух кусков и из двух
одежд голодному, как это сказано не Христом даже, а Иоанном Крестителем, т. е. в жертве.
— Не хочешь? Не хочешь? — кричала попадья и в яростной жажде материнства рвала на себе
одежды, бесстыдно обнажаясь вся, жгучая и страшная, как вакханка, трогательная и жалкая, как мать, тоскующая о сыне. — Не хочешь? Так вот же перед Богом говорю тебе: на улицу пойду! Голая пойду! К первому мужчине на шею брошусь.
Отдай мне Васю, проклятый!
Вслед за этой третьей заповедью приводится четвертая ссылка и излагается четвертая заповедь (Матф. V, 38—42; Лук. VI, 29, 30). «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю
одежду. И кто принудит тебя идти с ним на одно поприще, иди с ним на два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».