Неточные совпадения
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас вспомнил Петербург, пасхальную ночь, свою пьяную выходку и решил, что ему не следует встречаться с этим человеком. Но что-то более
острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем желание посмотреть на Кутузова, послушать его, может быть,
поспорить с ним.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство
острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах
спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Идя домой, по улицам, приятно освещенным луною, вдыхая
острый, но освежающий воздух, Самгин внутренне усмехался. Он был доволен. Он вспоминал собрания на кулебяках Анфимьевны у Хрисанфа и все, что наблюдалось им до Московского восстания, — вспоминал и видел, как резко изменились темы
споров, интересы, как открыто говорят о том, что раньше замалчивалось.
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить вот такую действительность в кошмарный гротеск», — подумал Самгин,
споря с кем-то, кто еще не успел сказать ничего, что требовало бы возражения. Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась
острее, вдруг почему-то вспомнились женщины, которых он знал. «За эти связи не поблагодаришь судьбу… И в общем надо сказать, что моя жизнь…»
Андриян Николаев успокоивал его, что это ничего, и наконец, перестал
спорить и возымел о Розанове сугубо выгодное понятие, как о человеке «
остром», осторожном.
Всегда напряженно вслушиваясь в
споры, конечно не понимая их, она искала за словами чувство и видела — когда в слободке говорили о добре, его брали круглым, в целом, а здесь все разбивалось на куски и мельчало; там глубже и сильнее чувствовали, здесь была область
острых, все разрезающих дум. И здесь больше говорили о разрушении старого, а там мечтали о новом, от этого речи сына и Андрея были ближе, понятнее ей…
— Погодите радоваться, сударыня, успеете! — заговорил с досадой Пигасов. — Недостаточно сказать с видом превосходства
острое словцо: надобно доказать, опровергнуть… Мы отбились от предмета
спора.
Мы
спорим, он сердится. Когда он сердится, то оскаливает зубы, как волк, и лицо у него делается
острым.
Ни
острая памятью мать Фелонида, ни знаменитая по всему Керженцу начетчица мать Севастьяна не могли, как прежде зачастую бывало, выручить задорную,
споры любившую игуменью свою…
Булька и Мильтон кончились в одно и то же время. Старый казак не умел обращаться с Мильтоном. Вместо того чтобы брать его с собою только на птицу, он стал водить его за кабанами. И в ту же осень секач [Секач — двухгодовалый кабан с
острым, не загнутым клыком. (Примеч. Л. Н. Толстого.)] кабан
спорол его. Никто не умел его зашить, и Мильтон издох.
Случалось иногда, что между молодежью и «ретроградами» происходили стычки, грозившие принять
острый характер, если бы Андрей Николаевич, как старший член кают-компании, с присущим ему тактом не давал разгораться страстям, останавливая
споры о щекотливых вопросах служебной этики, раздражавших дантистов, в самом начале.
— Что говорить, я и не
спорю — момент
острый, это не то что гранпасьянс раскладывать. Однако, вот мы пришли, — будет тебе надо мной в проповедничестве упражняться: я и Босюэта и Бурдалу когда-то читал и все без покаяния остался. Теперь давай думать, куда нам идти: в дом, или в контору?
Как только
спор стал принимать
острый характер, и в колючих глазах хозяйки забегали недобрые огоньки, профессор искусно замял разговор и стал просить хозяйку сыграть.
В первый же вечер мне пришлось с ним сцепиться, Он был неумен, но
спорить с ним было трудно. Враждебно глядя в глаза
острыми гвоздиками глаз, он с апломбом рубил свое, совершенно не слушая возражений. Строй мыслей был верноподданнический, главные идеалы — повиновение и скромность. О таких Салтыков сказал: «Он в солнце пожарную кишку направит, чтоб светило умереннее».
Спорили, смеялись, говорили смешные и
острые вещи, жаловались на свою судьбу и завидовали друг другу; советовали Владимиру Михайловичу бросить литературу и заняться другим, более выгодным делом.